Неточные совпадения
Таким образом, история самая живая и красноречивая
будет все-таки не более как прекрасно сгруппированным материалом, если в основание ее не
будет положена мысль об участии в событиях самого
народа.
Так бы, конечно, и должно
быть, если бы интересы государства и
народа всегда
были нераздельны и тожественны.
Если самовластие и лихоимство господствовали «в подробностях управления», то не много выигрывал
народ русский от того, что у нас
были «законы, сообразные духу народному, самобытные», и пр.
Казалось, благоденствие должно
было водвориться в государстве прочно и невозмутимо; в
народе должно
было утвердиться довольство; с каждым годом все должно
было улучшаться и совершенствоваться силою внутреннего, самобытного развития; не предстояло, по-видимому, ни малейшей нужды в уклонении от прежнего пути; тем менее могла представляться надобность в каких-нибудь преобразованиях.
Роль правителя в этом случае
была определена: ему следовало стать во главе движения, чтобы спасти
народ от тех бедствий, в которые вовлекало его столкновение новых начал с невежественной рутиной старых бояр.
Алексей Михайлович, конечно, мог бы заметить брожение, бывшее в
народе, и мог бы им воспользоваться для блага государства, подобно Петру; но у него не
было той решимости, той деятельной и упорной энергии, какою обладал его сын.
Во время бунта Разина
был слух в
народе, что к Степану Тимофеевичу бежал, дескать, царевич Алексей, по желанию самого царя, затем, чтобы с помощью Разина перебить всех бояр, которые окружают его и от которых он не знает как отделаться.
Народ никак не хотел приписывать самому Алексею Михайловичу что-нибудь дурное и твердо верил, что все тягостные для него меры
суть произведение коварных бояр, окружающих царя.
Так действительно и
было; но
народу от этого не
было легче, и мера терпения его истощилась.
Народная сила приняла другое направление: разграблены
были домы временщиков, растерзаны некоторые из их родственников, их самих потребовал
народ для казни.
И тут-то во всей силе явилось великодушие Алексея и приверженность к нему
народа, доказавшая, что между царем и
народом до сих пор, собственно, не
было ничего, кроме недоразумения.
Все волнение
было прекращено тем, что удалены от должностей виновные в притеснениях
народа и что царь явился сам к
народу на площадь и просил его забыть проступки Морозова, в уважение тех услуг, какие оказал он государю.
Та же сцена народной преданности повторилась теперь:
народ, бросившись на колени, воскликнул: «Пусть
будет, что угодно богу и тебе, государь; мы все дети твои!» И все
было успокоено в Москве потому, что все остались довольны справедливостью и великодушием царя.
Он должен
был убедиться, что не может, при мягкости своего характера и при обычной древним московским государям отчужденности от
народа, разрешить великие вопросы, которые задавала ему народная жизнь.
Напрасно приверженцы старой Руси утверждают, что то, что внесено в нашу жизнь Петром,
было совершенно несообразно с ходом исторического развития русского
народа и противно народным интересам.
В общем признании превосходства иностранцев и в необходимости пользоваться их услугами — равно
были убеждены как правительство, так и
народ.
Все эти факты убеждают нас, что тогдашним административным и правительственным деятелям действительно чуждо
было, по выражению г. Устрялова («Введение», стр. XXVIII), «то, чем европейские
народы справедливо гордятся пред обитателями других частей света, — внутреннее стремление к лучшему, совершеннейшему, самобытное развитие своих сил умственных и промышленных, ясное сознание необходимости образования народного».
Недоверие иногда переходило в ненависть, и тогда
народ преследовал бусурманов, так что правительство должно
было в этих случаях неоднократно издавать особые указы для защиты иноземцев от обид и оскорблений.
Но при всем том влияние иностранцев
было сильнее на
народ, нежели на администрацию.
То же самое
было и в
народе.
Нововведения Петра не
были насильственным переворотом в самой сущности русской жизни; напротив, многие из них
были вызваны действительными нуждами и стремлениями
народа и вытекали очень естественно из хода исторических событий древней Руси.
Петр по своему воспитанию и по коренным убеждениям принадлежал своему времени и
народу; он не
был в нашей истории явлением внешним и чуждым.
Как ни высоко стал Петр своим умом и характером над древнею Русью, но все же он вышел если не из
народа, то по крайней мере из среды того самого общества, которое должен
был преобразовать.
Петр, как мы знаем, держал себя совершенно просто со всеми и не только запросто показывался
народу, но готов
был рассуждать о чем угодно со всяким матросом, плотником, кузнецом.
Но главной причиной их ропота
было, вероятно, опасение, что родственники Нарышкиных, забравши себе всю власть, станут их притеснять, как в памятное еще тогда время первых лет царствования Алексея Михайловича притесняли
народ родственники Морозова и Милославского.
Даже конечная цель преобразований — дать больший простор развитию естественных сил
народа, как вещественных, так и нравственных, — даже самая цель эта не
была никем ясно сознаваема во время преобразований Петра.
Потерявши множество
народу, принуждены
были наконец отказаться от всякой надежды завладеть Азовом на этот раз.
Опирать всю силу государства на войске
было свойственно тому времени, когда высшие понятия о благе и величии
народов не
были еще выработаны.
Вот эти слова, писанные в рукописи не самим Петром, но его рукою поправленные и дополненные: «Дабы то (то
есть строение кораблей) вечно утвердилось в России, умыслил искусство дела того ввесть в
народ свой и того ради многое число людей благородных послал в Голландию и иные государства учиться архитектуры и управления корабельного.
И не только для русских, для всех тогдашних
народов Европы
было необычайно это явление.
Имея, конечно, в виду благо своего
народа, они постоянно обнаруживали самые полезные и благородные стремления; но эти стремления, обнаруживавшие их прекрасную душу, редко приводимы
были в исполнение так, как бы они желали.
Это зловредное влияние высших бояр так
было явно, что оно не могло укрыться даже от
народа.
Низшие классы
народа находились в бедности, исходом из которой
было пьянство и разбой.
Рано высказался в Петре этот характер, сложившийся в бурях первых лет его жизни, рано приметили все, что Петр не
будет делать дело вполовину, если примется за дело, и Петр скоро сделался представителем и двигателем новых стремлений, издавна бродивших в
народе и не находивших себе удовлетворения.
Народу грустно
было расставаться с стародавним обычаем; но сожаление о нем не могло иметь серьезного характера, потому что в самом обычае не заключалось никакой разумной, жизненной потребности.
Петр мог привести в движение те силы своего
народа, которые готовы
были двинуться; но он не мог вызвать ранее срока тех сил, которые еще
были так слабы, что неспособны
были к движению.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».