Неточные совпадения
Бывают минуты, когда, размышляя,
не замечаешь движений, поэтому я очнулся лишь увидев себя сидящим в кубрике против посетителей — они сели на вторую койку, где спал Эгва, другой матрос, — и сидели согнувшись, чтобы
не стукнуться о потолок-палубу.
— Поговорим, молодой друг! — сказал старший. — Как ты можешь
заметить, мы
не мошенники.
Все переменилось: дождь стал шутлив, ветер игрив, сам мрак, булькая водой, говорил «да». Я отвел пассажиров в шкиперскую каюту и, торопясь, чтобы
не застиг и
не задержал Гро, развязал паруса, — два косых паруса с подъемной реей, снял швартовы, поставил кливер и, когда Дюрок повернул руль, «Эспаньола» отошла от набережной, причем никто этого
не заметил.
Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я
не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «То ли это место или нет?
Не пойму».
— Что Ганувер? — спросил, прыгая на
мол, Дюрок у человека, нас встретившего. — Вы нас узнали? Надеюсь. Идемте, Эстамп. Иди с нами и ты, Санди, ничего
не случится с твоим суденышком. Возьми деньги, а вы, Том, проводите молодого человека обогреться и устройте его всесторонне, затем вам предстоит путешествие. — И он объяснил, куда отвести судно. — Пока прощай, Санди! Вы готовы, Эстамп? Ну, тронемся и дай бог, чтобы все было благополучно.
Иногда я
замечал огромный венок мраморного камина, воздушную даль картины или драгоценную мебель в тени китайских чудовищ. Видя все, я
не улавливал почти ничего. Я
не помнил, как мы поворачивали, где шли. Взглянув под ноги, я увидел мраморную резьбу лент и цветов. Наконец Паркер остановился, расправил плечи и, подав грудь вперед, ввел меня за пределы огромной двери. Он сказал...
Я никогда
не помнил, как женщина одета, кто бы она ни была, так и теперь мог лишь
заметить в ее темных волосах белые искры и то, что она охвачена прекрасным синим рисунком хрупкого очертания.
Тут я
заметил остальных. Это были двое немолодых людей. Один — нервный человек с черными баками, в пенсне с широким шнурком. Он смотрел выпукло, как кукла,
не мигая и как-то странно дергая левой щекой. Его белое лицо в черных баках, выбритые губы, имевшие слегка надутый вид, и орлиный нос, казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником на колене другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми руками и рассматривая меня с легким сопением. Второй был старше, плотен, брит и в очках.
Немного постояв, я осмотрел еще раз этот тупик, пытаясь установить, где и как отделяется часть стены, но
не заметил никакой щели.
Тогда я нажал третью по счету сверху, — и махнул вниз, но, как
заметил, выше, чем это было вначале, и так же неумолимо вертелся на этой высоте, пока
не стало тошнить.
Пока я дивился на него,
не смея, конечно, улыбнуться или отпустить замечание, Дюрок подошел к стене между окон и потянул висячий шнурок.
Жуя, я
не переставал обдумывать одну штуку, которую
не решался сказать, но сказать очень хотел и, может быть,
не сказал бы, но Дюрок
заметил мой упорный взгляд.
— Герои спят, — сказал он хрипло; был утомлен, с бледным, бессонным лицом, и тотчас тревожно уставился на меня. — Вторые лица все на ногах. Сейчас придет Эстамп. Держу пари, что он отправится с вами. Ну, Санди, ты отколол штуку, и твое счастье, что тебя
не заметили в тех местах. Ганувер мог тебя просто убить. Боже сохрани тебя болтать обо всем этом! Будь на нашей стороне, но молчи, раз уж попал в эту историю. Так что же было с тобой вчера?
Я
заметил, когда пожил довольно, что наша память лучше всего усваивает прямое направление, например, улицу; однако представление о скромной квартире (если она
не ваша), когда вы побыли в ней всего один раз, а затем пытаетесь припомнить расположение предметов и комнат, — есть наполовину собственные ваши упражнения в архитектуре и обстановке, так что, посетив снова то место, вы видите его иначе.
К моему удивлению, Эстамп меня более
не дразнил. Он с самым спокойным видом взял спички, которые я ему вернул, даже
не подмигнул, как делал при всяком удобном случае; вообще он был так серьезен, как только возможно для его характера. Однако ему скоро надоело молчать, и он стал скороговоркой читать стихи, но,
заметив, что никто
не смеется, вздохнул, о чем-то задумался.
Я
не заметил у него большой охоты к бездействию.
Тогда мы остановились. Дюрок повернул к группе оборванцев и, положив руки в карманы, стал молча смотреть. Казалось, его взгляд разогнал сборище. Похохотав между собой, люди эти вернулись к своим сетям и лодкам, делая вид, что более нас
не замечают. Мы поднялись и вошли в пустую узкую улицу.
— Сразу видно, что ты настоящий мужчина, —
заметил он, и, как ни груба была лесть, я крякнул, осчастливленный свыше меры. Теперь Дюрок мог,
не опасаясь непослушания, приказать мне обойти на четвереньках вокруг залива.
Я подумал, что у него сделались в глазах темные круги от слепого блеска белой гальки; он медленно улыбнулся,
не открывая глаз, потом остановился вторично с немного приподнятой рукой. Я
не знал, что он думает. Его глаза внезапно открылись, он увидел меня, но продолжал смотреть очень рассеянно, как бы издалека; наконец,
заметив, что я удивлен, Дюрок повернулся и, ничего
не сказав, направился далее.
— Молли — это я, — сказала она недоверчиво, но неудержимо улыбаясь, — скажите все сразу, потому что я очень волнуюсь, хотя по моему лицу этого никогда
не заметят.
— Да, как он приехал? Но что за свидания?! Всего-то и виделись мы семь раз, фф-у-у! Надо было привезти меня немедленно к себе. Что за отсрочки?! Из-за этого меня проследили и окончательно все стало известно. Знаете, эти мысли, то есть критика, приходят, когда задумаешься обо всем. Теперь еще у него живет красавица, — ну и пусть живет и
не сметь меня звать!
— Но это очень грустно, — все, что вы говорите, — сказал Дюрок. — Однако я без вас
не вернусь, Молли, потому, что за этим я и приехал. Медленно, очень медленно, но верно Ганувер умирает. Он окружил свой конец пьяным туманом, ночной жизнью.
Заметьте, что
не уверенными, уже дрожащими шагами дошел он к сегодняшнему дню, как и назначил, — дню торжества. И он все сделал для вас, как было то в ваших мечтах, на берегу. Все это я знаю и очень всем расстроен, потому что люблю этого человека.
Человек часто
не замечает, как своими поступками он производит невыгодное для себя впечатление,
не желая в то же время сделать ничего дурного.
После того все пошло как по маслу, меня быстро вытолкнули к обществу мужчин, от которого я временно отказался. Наступило глубокое, унизительное молчание. Я
не смел поднять глаз и направился к двери, слегка путаясь в юбке; я так и ушел бы, но Эстамп окликнул меня...
— Раз почти, следовательно, контроль на месте, —
заметил Поп. — Я ужаснулся, когда вы налили себе целую купель этого вина, но ничего
не сказал, так как
не видел еще вас в единоборстве с напитками. Знаете, сколько этому вину лет? Сорок восемь, а вы обошлись с ним как с водой. Ну, Санди, я теперь буду вам открывать секреты.
Теперь я видел, что она
не любит также Дюрока. Я
заметил это по ее уху.
Не смейтесь! Край маленького, как лепесток, уха был направлен к Дюроку с неприязненной остротой.
Однако я вспомнил, что Ганувер назвал меня гостем, что я поэтому равный среди гостей, и, преодолев смущение, начал осматриваться, как попавшая на бал кошка, хотя
не смел ни уйти, ни пройти куда-нибудь в сторону.
Мне, положительно, был необходим Поп, но я
не смел еще бродить, где хочу, отыскивая его, и когда он, наконец, подошел,
заметив меня случайно, мне как бы подали напиться после соленого.
Обрывая их в зажатую горсть, чтобы
не сорить, и спотыкаясь среди тренов, я
заметил, что на меня смотрит пара черных глаз с румяного кокетливого лица.
Я пробирался к тому месту, где видел Ганувера с Дюроком и Дигэ, но, как ни искал,
не мог
заметить Эстампа и Попа.
— Понятно, что вы опоздали, —
заметил Галуэй. — Я бы совсем
не пришел.
— Она была босиком, — это совершенно точное выражение, и туфли ее стояли рядом, а чулки висели на ветке, — ну право же, очень миленькие чулочки, — паутина и блеск. Фея держала ногу в воде, придерживаясь руками за ствол орешника. Другая ее нога, — капитан
метнул Дигэ покаянный взгляд, прервав сам себя, — прошу прощения, — другая ее нога была очень мала. Ну, разумеется, та, что была в воде,
не выросла за одну минуту…
— Мы вам покажем! — заявила она, и если волновалась, то нельзя ничего было
заметить. — Откровенно скажу, я сама
не знаю, что произойдет. Если дом станет летать по воздуху, держитесь за стулья!
Галуэй поднял кулак в уровень с виском, прижал к голове и резко опустил. Он растерялся лишь на одно мгновение. Шевеля веером у лица, Дигэ безмолвно смеялась, продолжая сидеть. Дамы смотрели на нее, кто в упор, с ужасом, или через плечо, но она, как бы
не замечая этого оскорбительного внимания, следила за Галуэем.
Молли отошла в тень, и нас никто
не заметил.
Всему этому — увы! — я тогда
не нашел бы слов, но очень хорошо чувствовал, чего
не хватает. Впоследствии я узнал, отчего мы мало вспоминали втроем и
не были увлечены прошлым. Но и теперь я
заметил, что Дюрок правит разговором, как штурвалом, придерживая более к прохладному северу, чем к пылкому югу.