Неточные совпадения
Не знаю,
что произошло
с Лерхом, но я
не получил от него столь быстрого ответа, как ожидал. Лишь к концу пребывания моего в Лиссе Лерх ответил, по своему обыкновению, сотней фунтов,
не объяснив замедления.
Люди суетливого, рвущего день на клочки мира стояли, ворочая глазами, она же по-прежнему сидела на чемоданах, окруженная незримой защитой, какую дает чувство собственного достоинства, если оно врожденное и так слилось
с нами,
что сам человек
не замечает его, подобно дыханию.
Не знаю, почему в тот вечер так назойливо представилось мне это воспоминание; но я готов был признать,
что его тон необъяснимо связан со сценой на набережной. Дремота вила сумеречный узор. Я стал думать о девушке, на этот раз
с поздним раскаянием.
Уместны ли в той игре, какую я вел сам
с собой, банальная осторожность? бесцельное самолюбие? даже — сомнение?
Не отказался ли я от входа в уже раскрытую дверь только потому,
что слишком хорошо помнил большие и маленькие лжи прошлого? Был полный звук, верный тон — я слышал его, но заткнул уши, мнительно вспоминал прежние какофонии.
Что, если мелодия была предложена истинным на сей раз оркестром?
Едва я окончил говорить, зная,
что вспомню потом эту полусонную выходку
с улыбкой, — как золотая сеть смеркла; лишь в нижнем углу, у двери, дрожало еще некоторое время подобие изогнутого окна, открытого на поток искр; но исчезло и это. Исчезло также то настроение, каким началось утро, хотя его след
не стерся до сего дня.
Я был заинтересован своими картами, однако начинал хотеть есть и потому
с удовольствием слышал, как Дэлия Стерс назначила подавать в одиннадцать, следовательно, через час. Я соображал также, будут ли на этот раз пирожки
с ветчиной, которые я очень любил и
не ел нигде таких вкусных, как здесь, причем Дэлия уверяла,
что это выходит случайно.
Вошла Дэлия, девушка
с поблекшим лицом, загорелым и скептическим, такая же белокурая, как ее брат, и стала смотреть, как я
с Стерсом, вперив взгляд во лбы друг другу, старались увеличить — выигрыш или проигрыш? — никто
не знал,
что.
Я хотел сказать,
что, допуская действие чужой мысли, он самым детским образом считается
с расстоянием, как будто такое действие безрезультатно за пределами четырех футов стола, разделяющих игроков, но,
не желая более затягивать спор, заметил только,
что объяснения этого рода сами нуждаются в объяснениях.
Мне так понравилось это красивое судно,
что я представил его своим. Я мысленно вошел по его трапу к себе, в свою каюту, и я был — так мне представилось —
с той девушкой.
Не было ничего известно, почему это так, но я некоторое время удерживал представление.
Я отметил уже,
что воспоминание о той девушке
не уходило; оно напоминало всякое другое воспоминание, удержанное душой, но
с верным, живым оттенком. Я время от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и отошло отчетливее,
чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв...
Убедившись,
что имею дело
с действительностью, я отошел и сел на чугунный столб собрать мысли. Они развертывались в такой связи между собой,
что требовался более мощный пресс воли,
чем тогда мой, чтобы охватить их все — одной, главной мыслью; ее
не было. Я смотрел в тьму, в ее глубокие синие пятна, где мерцали отражения огней рейда. Я ничего
не решал, но знал,
что сделаю, и мне это казалось совершенно естественным. Я был уверен в неопределенном и точен среди неизвестности.
Кроме того — смуглые, чистые руки, без шершавости и мозолей, и упрямое, дергающееся во сне, худое лицо
с черной, заботливо расчесанной бородой являли без других доказательств, прямым внушением черт,
что этот человек
не из низшей команды судна.
Он только
что кончил зевать. Его левая рука была засунута в карман брюк, а правая, отгоняя сон, прошлась по глазам и опустилась, потирая большим пальцем концы других. Это был высокий, плечистый человек, выше меня,
с наклоном вперед. Хотя его опущенные веки играли в невозмутимость, под ними светилось плохо скрытое удовольствие — ожидание моего смущения. Но я
не был ни смущен, ни сбит и взглянул ему прямо в глаза. Я поклонился.
— Я взошел по трапу, — ответил я дружелюбно, без внимания к возможным недоразумениям
с его стороны, так как полагал,
что моя внешность достаточно красноречива в любой час и в любом месте. — Я вас окликнул, вы спали. Я поднялся и, почему-то
не решившись разбудить вас, хотел пойти вниз.
Я
не понимал, как могло согласоваться это сильное и страстное лицо
с флегматическим тоном Геза — настолько,
что даже ощущаемый в его словах ход мыслей казался невозмутимым.
— Итак, — сказал Гез, когда мы уселись, — я мог бы взять пассажира только
с разрешения Брауна. Но, признаюсь, я против пассажира на грузовом судне.
С этим всегда выходят какие-нибудь неприятности или хлопоты. Кроме того, моя команда получила вчера расчет, и я
не знаю, скоро ли соберу новый комплект. Возможно,
что «Бегущая» простоит месяц, прежде
чем удастся наладить рейс. Советую вам обратиться к другому капитану.
Видя,
что я
не встаю, Гез пошевелил бровью, пристально посмотрел на меня
с головы до ног и сказал...
Это была уже непростительная резкость, и в другое время я, вероятно, успокоил бы его одним внимательным взглядом, но почему-то я был уверен,
что, минуя все, мне предстоит в скором времени плыть
с Гезом на его корабле «Бегущая по волнам», а потому решил
не давать более повода для обиды. Я приподнял шляпу и покачал головой.
— Да, я виноват, простите! Я расстроен! Я взбешен! Вы
не пожалеете в случае неудачи у Брауна. Впрочем, обстоятельства складываются так,
что нам
с вами
не по пути. Желаю вам всего лучшего!
Не знаю,
что подействовало неприятнее — грубость Геза или этот его странный порыв. Пожав плечами, я спустился на берег и, значительно отойдя, обернулся, еще раз увидев высокие мачты «Бегущей по волнам»,
с уверенностью,
что Гез или Браун, или оба они вместе, должны будут отнестись к моему намерению самым положительным образом.
— Вы согласитесь, — прибавил я при конце своего рассказа, —
что у меня могло быть только это желание. Никакое иное действие
не подходит. По-видимому, я должен ехать, если
не хочу остаться на всю жизнь
с беспомощным и глупым раскаянием.
— Заметьте, — сказал Филатр, останавливаясь, —
что Браун — человек дела, выгоды, далекий от нас
с вами, и все,
что, по его мнению, напоминает причуду, тотчас замыкает его. Теперь — дальше: «Когда-то, в счастливый для вас и меня день, вы сказали,
что исполните мое любое желание. От всей души я надеялся,
что такая минута
не наступит; затруднить вас я считал непростительным эгоизмом. Однако случилось,
что мой пациент и родственник…»
— Да, но
что? — ответил я. — Я
не знаю. Я, как вы, любитель догадываться. Заниматься этим теперь было бы то же,
что рисовать в темноте
с натуры.
— Вы правы, к сожалению. Да. Со мной никогда
не было ничего подобного. Уверяю вас, я встревожен и поглощен всем этим. Но вы напишете мне
с дороги? Я узнаю,
что произошло
с вами?
Так как я разговаривал
с ним первый раз в жизни, а он меня совершенно
не знал, —
не было опасений,
что наш разговор выйдет из делового тона в сомнительный, сочувствующий тон, почти неизбежный, если дело касается лечебной морской прогулки.
Я ответил,
что разговор был и
что капитан Гез
не согласился взять меня пассажиром на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил,
что говорю
с ним, Брауном, единственно по указанию Геза о принадлежности корабля ему. Это положение дела я представил без всех его странностей, как обычный случай или естественную помеху.
— О,
не беспокойтесь об этом. Такие для других трудности — для Геза все равно
что снять шляпу
с гвоздя. Уверен,
что он уже набил кубрик головорезами, которым только мигни, как их явится легион.
Ничего
не имея против разговора
с ним, я повернулся, давая понять улыбкой,
что угадал его намерение.
— Я слышал, — сказал он, присматриваясь ко мне, —
что вы
не поладили
с капитаном.
— Луиза пишет,
что она пригласила Мари, а та, должно быть, никак
не сможет расстаться
с Юлией, почему придется дать им две каюты.
Я был всегда плохим знатоком парусной техники как по бегучему, так и по стоячему такелажу [Стоячий такелаж — общее название неподвижных снастей на судне.], но зрелище развернутых парусов над закинутым, если смотреть вверх, лицом таково,
что видеть их, двигаясь
с ними, — одно из бескорыстнейших удовольствий,
не требующих специального знания.
«Бегущая по волнам» шла на резком попутном ветре со скоростью — как я взглянул на лаг [Лаг — прибор для определения скорости хода судна.] — пятнадцати морских миль. В серых пеленах неба таилось неопределенное обещание солнечного луча. У компаса ходил Гез. Увидев меня, он сделал вид,
что не заметил, и отвернулся, говоря
с рулевым.
Мне
не хотелось лезть к Гезу, относительно которого следовало, даже в мелочах, держаться настороже, тем более —
с Синкрайтом, сильно
не нравящимся мне всей своей повадкой, и я колебался, но, подумав, решил,
что идти все-таки лучше,
чем просить Синкрайта об одолжении принести карту.
Я думал,
не следовало ли рассказать Бутлеру о моей встрече на берегу
с Биче Сениэль, но вспомнил,
что мне в сущности ничего
не известно об отношениях Геза и Бутлера.
С другой стороны, надо было признать,
что портрет дочери Сениэля, очень красивой и на редкость привлекательной девушки,
не мог быть храним Гезом безотносительно к его чувствам.
Поэтому,
с его характером, образовалось военное положение, и
с гневом,
с тяжелым чувством безобразия минувшей сцены я лег, но лег
не раздеваясь, так как
не знал,
что еще может произойти.
Улегшись, я закрыл глаза, скоро опять открыв их. При этом моем состоянии сон был прекрасной, но наивной выдумкой. Я лежал так долго, еще раз обдумывая события вечера, а также объяснение
с Гезом завтра утром, которое считал неизбежным. Я стал наконец надеяться,
что, когда Гез очнется — если только он сможет очнуться, — я сумею заставить его искупить дикую выходку, в которой он едва ли
не раскаивается уже теперь. Увы, я мало знал этого человека!
— Прочь! — крикнул он, наклонив голову. Одновременно
с тем он опустил руку так,
что не ожидавшая этого женщина повернулась вокруг себя и хлопнулась спиной о стену. Ее глаза дико открылись. Она была жалка и мутно, синевато бледна.
Я вставил весла, но продолжал неподвижно сидеть,
с невольным и бесцельным ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум — так внезапно и громко,
что я
не разобрал, в
чем дело. Наконец послышался требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно...
Шагов я
не слышал. Внизу трапа появилась стройная, закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее,
чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом
с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я
не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
Ветер дул в спину. По моему расчету, через два часа должен был наступить рассвет. Взглянув на свои часы
с светящимся циферблатом, я увидел именно без пяти минут четыре. Ровное волнение
не представляло опасности. Я надеялся,
что приключение окончится все же благополучно, так как из разговоров на «Бегущей» можно было понять,
что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в эту дикую ночь?
— Насильно?! — сказала она, тихо и лукаво смеясь. — О нет, нет! Никто никогда
не мог удержать меня насильно где бы то ни было. Разве вы
не слышали,
что кричали вам
с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли так,
что я
не хочу бросить вас одного.
Никто
не должен знать,
что я была
с вами, — кроме одной, которая пока скрыта.
В одиннадцать двадцать утра на горизонте показались косые паруса
с кливерами, стало быть, небольшое судно, шедшее, как указывало положение парусов, к юго-западу, при половинном ветре. Рассмотрев судно в бинокль, я определил,
что, взяв под нижний угол к линии его курса, могу встретить его
не позднее
чем через тридцать-сорок минут. Судно было изрядно нагружено, шло ровно,
с небольшим креном.
Девушка
с завязанным глазом была двоюродной племянницей Проктора и пошла в рейс потому,
что трудно было расстаться
с ней Тоббогану, ее признанному жениху; как я узнал впоследствии,
не менее важной причиной была надежда Тоббогана обвенчаться
с Дэзи в Гель-Гью.
Шкипер
не обманул меня тем,
что начал
с торговли, сказав: «
Не слышали ли вы что-нибудь относительно хлопковых семян?» Затем Проктор перешел к самому интересному: разговору снова о моей истории.
— Почти
что дочь, если она
не брыкается, — сказал Проктор. — Моя племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шхуне — это значит править двумя рулями, но тут она
не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган за одну копейку получил капитал, так можно сказать про них; и меня, понимаете, бесит,
что они, как ни верти, женятся рано или поздно;
с этим ничего
не поделаешь.
К тому времени ром в бутылке стал на уровне ярлыка, и оттого казалось,
что качка усилилась. Я двигался вместе со стулом и каютой, как на качелях, иногда расставляя ноги, чтобы
не свернуться в пустоту. Вдруг дверь открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось, упала к нам сквозь наклонившуюся на меня стену, но, поймав рукой стол, остановилась в позе канатоходца. Она была в башмаках,
с брошкой на серой блузе и в черной юбке. Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.
— Итак, вы очутились у нас, — молвила Дэзи, смотря на меня
с стеснением. — Как подумаешь,
чего только
не случается в море!
Случайно взглянув на Дэзи, я увидел,
что она смешивает брошенные мной карты
с остальной колодой.
С ее красного от смущения лица медленно схлынула кровь, исчезая вместе
с улыбкой, которая
не вернулась.