Неточные совпадения
Я видел хозяина всего один раз, когда платил деньги. То был грузный человек с лицом кавалериста и тихими, вытолкнутыми на собеседника голубыми глазами. Зайдя получить плату, он
не проявил ни любопытства, ни оживления,
как если
бы видел меня каждый день.
Но я
не доверял уже ни себе, ни другим, ни
какой бы то ни было громкой видимости внезапного обещания.
Ничто
не может так внезапно приблизить к чужой жизни,
как телефон, оставляя нас невидимыми, и тотчас по желанию нашему — отстранить,
как если
бы мы
не говорили совсем.
Итак, это ушло, возникло и ушло,
как если
бы его
не было.
Но я
не мог снова узнавать то, чего уже
не захотел узнавать,
как бы ни сожалел об этом теперь.
Не раз профиль указывал мне второго человека в одном —
как бы два входа с разных сторон в одно помещение.
— Ну
как, — сказал он, стоя у трапа, когда я начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива,
как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница» было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если
бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если
бы вы увидели его на ходу и побыли на нем один день, — вы еще
не так просили
бы меня взять вас в плавание. У вас губа
не дура.
Эта дипломатическая неточность, или, короче говоря, безвредная ложь, надеюсь,
не имеет значения? — спросил Филатр; затем продолжал писать и читать: «…родственник, Томас Гарвей, вручитель сего письма, нуждается в путешествии на обыкновенном парусном судне. Это ему полезно и необходимо после болезни. Подробности он сообщит лично.
Как я его понял, он
не прочь
бы сделать рейс-другой в каюте…»
— Да, но что? — ответил я. — Я
не знаю. Я,
как вы, любитель догадываться. Заниматься этим теперь было
бы то же, что рисовать в темноте с натуры.
— Но, — прибавил Браун, скользнув пальцами по карандашу вверх, — возникла неточность. Судно это
не принадлежит мне; оно собственность Геза, и хотя он,
как я думаю, — тут, повертев карандаш, Браун уставил его конец в подбородок, —
не откажет мне в просьбе уступить вам каюту, вы все же сделали
бы хорошо, потолковав с капитаном.
У Брауна мелькнуло в глазах неизвестное мне соображение. Он сделал по карандашу три задумчивых скольжения,
как бы сосчитывая главные свои мысли, и дернул бровью так, что
не было сомнения в его замешательстве. Наконец, приняв прежний вид, он посвятил меня в суть дела.
Как вы видите, — Браун показал через плечо карандашом на стену, где в щегольских рамах красовались фотографии пароходов, числом более десяти, — никакой особой корысти извлечь из такой сделки я
не мог
бы при всем желании, а потому
не вижу греха, что рассказал вам.
— Оно приобретено Гезом от частного лица. Но
не могу вам точно сказать, от кого и за
какую сумму. Красивое судно, согласен. Теперь оно отчасти приспособлено для грузовых целей, но его тип — парусный особняк. Оно очень быстроходно, и, отправляясь завтра, вы,
как любитель, испытаете удовольствие скользить
как бы на огромном коньке, если будет хороший ветер. — Браун взглянул на барометр. — Должен быть ветер.
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше
не говорили о впечатлении случая с «Бегущей по волнам»,
как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гезе. После его свидания с Брауном Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
Я
не ожидал решительных конфиденций, так
как чувствовал, что подошел вплотную к разгадке того обстоятельства, о котором,
как о несомненно интимном, Бутлер навряд ли стал
бы распространяться подробнее малознакомому человеку. После улыбки, которая начала возникать в лице Бутлера, я сам признал
бы подобные разъяснения предательством.
Разговор с Бутлером
как бы подвел меня к запертой двери, но
не дал ключа от замка; узнав кое-что, я,
как и раньше, знал очень немного о том, почему фотография Биче Сениэль украшает стол Геза.
— Вы нанесли мне оскорбление, — медленно произнес Гез. — Еще никто… Вы высказали мне презрение, и я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда вы метили. Этого я вам
не прощу. Теперь я хочу знать:
как вы представляете наши отношения дальше?! Хотел
бы я знать, да!
Не менее тридцати дней продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
— Вы меня ударили, — сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так,
как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас
не трону. Я мог
бы заковать вас и бросить в трюм, но
не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно.
Не головой вниз — я
не так жесток,
как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше
не хочу видеть вас здесь.
Гез так посмотрел на него, что тот плюнул и ушел. Капитан был совершенно невменяем.
Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я
не остался
бы ни при
каких просьбах. Мое негодование было безмерно и перешагнуло всякий расчет.
— Скорее мне следовало
бы спросить вас, — сказал я, снова удивясь ее спокойному тону, — да, именно спросить,
как чувствуете себя вы — после своего отчаянного поступка, бросившего нас лицом к лицу в этой проклятой шлюпке посреди океана? Я был потрясен; теперь я, к этому, еще оглушен. Я вас
не видел на корабле. Позволительно ли мне думать, что вас удерживали насильно?
— Н-нет, — сказал Проктор и посмотрел на меня сложно,
как бы ожидая повода сказать «да». Я
не хотел пить, поэтому промолчал.
— Вот это весь разговор, — сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которое она досадовала сама. — Спрячьте деньги, чтобы я их больше
не видела. Ну зачем это было подстроено? Вы мне испортили весь день. Прежде всего,
как я могла объяснить Тоббогану? Он даже
не поверил
бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить.
— Милая Дэзи, — сказал я, тронутый ее гордостью, — если я виноват, то, конечно, только в том, что
не смешал карты. А если
бы этого
не случилось, то есть
не было
бы доказательства, —
как бы вы тогда отнеслись?
Тоббоган встретил меня немного сухо, но, так
как о происшествии с картами все молчаливо условились
не поднимать разговора, то скоро отошел; лишь иногда взглядывал на меня задумчиво,
как бы говоря: «Она права, но от денег трудно отказаться, черт побери».
— Вам следовало
бы попасть на такой пароход, — сказала девушка. — Там так отлично. Все удобно, все есть,
как в большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда
не бывала на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка.
— Я никогда
не видала таких вещей, — говорила она. —
Как бы это узнать? Впрочем… О! о! о! Смотрите, еще ракета! И там; а вот — сразу две. Три! Четвертая! Ура! — вдруг закричала она, засмеялась, утерла влажные глаза и села с окаменелым лицом.
Нет, лишь на цветок
как бы садился жук, которого уже
не стряхнешь.
Я
не знал,
какое я занимаю положение в отношении центра города; постояв, подумав и выбрав из своего фланелевого костюма все колючие шарики и обобрав шлепки липкого теста, которое следовало
бы запретить, я пошел вверх, среди относительной темноты.
— Я охотно прощаю вас, — сказал я, — если вы так подозрительны, что внимание приезжего к этому замечательному памятнику внушает вам опасение,
как бы я его
не украл.
Я более
не спрашивал, но медлил. Мне казалось, что, произнеся ее имя, я
как бы коснусь зеркально-гладкой воды, замутив отражение и спугнув образ. Мне было хорошо знать и
не называть. Но уже маленькая рука схватила меня за рукав, тряся и требуя, чтобы я назвал имя.
Сомнения
не было: маскарадный двойник Дэзи была Биче Сениэль, и я это знал теперь так же верно,
как если
бы прямо видел ее лицо.
Действие этого рассказа было таково, что Биче немедленно сняла полумаску и больше уж
не надевала ее,
как будто ей довольно было разделять нас. Но она
не вскрикнула и
не негодовала шумно,
как это сделали
бы на ее месте другие: лишь, сведя брови, стесненно вздохнула.
— Здесь, — говорил Синкрайт, — то есть когда вы уже сели в лодку, Бутлер схватил Геза за плечи и стал трясти, говоря: «Опомнитесь! Еще
не поздно. Верните его!» Гез стал
как бы отходить. Он еще ничего
не говорил, но уже стал слушать. Может быть, он это и сделал
бы, если
бы его крепче прижать. Но тут явилась дама, — вы знаете…
Я подметил некоторые взгляды, которые
как бы совестились останавливаться на ее лице, так было оно
не похоже на то, чтобы ей быть здесь.
Этого было довольно, чтобы я испытал обманный толчок мыслей,
как бы бросивших вдруг свет на события утра, и второй, вслед за этим, более вразумительный, то есть — сознание, что желание Бутлера скрыть тайный провоз яда ничего
не объясняет в смысле убийства и ничем
не спасает Биче.
Я думала: только
бы не услышать при посторонних,
как он заорет свои проклятия!
— Она отказалась войти, и я слышал,
как Гез говорил в коридоре, получая такие же тихие ответы.
Не знаю, сколько прошло времени. Я был разозлен тем, что напрасно засел в шкаф, но выйти
не мог, пока
не будет никого в коридоре и комнате. Даже если
бы Гез запер помещение на ключ, наружная лестница, которая находится под самым окном, оставалась в моем распоряжении. Это меня несколько успокоило.
— Он запер дверь. Произошла сцена, которую я постараюсь забыть. Я
не испугалась, но была так зла, что сама могла
бы убить его, если
бы у меня было оружие. Он обхватил меня и, кажется, пытался поцеловать. Когда я вырвалась и подбежала к окну, я увидела,
как могу избавиться от него. Под окном проходила лестница, и я спрыгнула на площадку.
Как хорошо, что вы тоже пришли туда!
Она нравилась мне,
как теплый ветер в лицо; и я думал, что она могла
бы войти в совет министров, добродушно осведомляясь,
не мешает ли она им писать?
— Я
не люблю рисовать, — сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную,
как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли
бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора? Так же и я. Кроме того, я всегда предпочитаю оригинал рисунку. Однако хочу с вами посоветоваться относительно Брауна. Вы знаете его, вы с ним говорили. Следует ли предлагать ему деньги?
— По всей щекотливости положения Брауна, в
каком он находится теперь, я думаю, что это дело надо вести так,
как если
бы он действительно купил судно у Геза и действительно заплатил ему. Но я уверен, что он
не возьмет денег, то есть возьмет их лишь на бумаге. На вашем месте я поручил
бы это дело юристу.
Она еще
не садилась. Пока Ботвель разговаривал с поваром и агентом, Биче обошла салон, рассматривая обстановку с таким вниманием,
как если
бы первый раз была здесь. Однажды ее взгляд расширился и затих, и, проследив его направление, я увидел, что она смотрит на сломанную женскую гребенку, лежавшую на буфете.
— Нет. Я хожу,
как по чужому дому, случайно оказавшемуся похожим. Разве
не образовался привкус, невидимый след, с которым я так долго еще должна иметь дело внутри себя? О, я так хотела
бы, чтобы этого ничего
не было!
Чувствуя, что
не засну, я оглушил себя такой порцией виски,
какую сам счел
бы в иное время чудовищной, и зарылся в постель,
не имея более сил ни слушать, ни смотреть,
как бьется огромное плюшевое сердце, исходя ядом и золотом, болью и смехом, желанием и проклятием.
Вы мне рассказали о Фрези Грант, и я вам поверила, но
не так,
как, может быть, хотели
бы вы.
—
Как все распалось, — сказал я. — Вы напрасно провели столько дней в пути. Достигнуть цели и отказаться от нее —
не всякая женщина могла
бы поступить так. Прощайте, Биче! Я буду говорить с вами еще долго после того,
как вы уйдете.
О ней
не было упомянуто ни на суде, ни на следствии, — вероятно, по взаимному уговору подсудимых между собой, отлично понимающих,
как тяжело отразилось
бы это обстоятельство на их судьбе.