Неточные совпадения
Мери пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рассказчица встретила ее на дороге к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери
сказала, что идет в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать денег, но требовал за это любви. Мери ничего
не добилась.
«Довольно мне колоть вам глаза, —
сказала она, — и так уж нет почти ни одной семьи, где я
не взяла бы в долг хлеба, чаю или муки.
Одна за другой, наивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала наконец оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: «
Скажи, почему нас
не любят?» — «Э, Ассоль, — говорил Лонгрен, — разве они умеют любить?
— Ты разве видел? — с сомнением спросила Ассоль, стараясь вспомнить,
не рассказала ли она это сама. — Тебе кто-то
сказал? Или ты угадал?
—
Не так скоро, — возразил Эгль, — сначала, как я
сказал, ты вырастешь. Потом… Что говорить? — это будет, и кончено. Что бы ты тогда сделала?
— Я? — Она посмотрела в корзину, но, видимо,
не нашла там ничего достойного служить веским вознаграждением. — Я бы его любила, — поспешно
сказала она и
не совсем твердо прибавила: — Если он
не дерется.
— Нет,
не будет драться, —
сказал волшебник, таинственно подмигнув, —
не будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и
не забудь того, что
сказал тебе я меж двумя глотками ароматической водки и размышлением о песнях каторжников. Иди. Да будет мир пушистой твоей голове!
— Дай, хозяин, покурить бедному человеку, —
сказал он сквозь прутья. — Мой табак против твоего
не табак, а, можно
сказать, отрава.
— Мне все равно, —
сказал Грэй. — Я
не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого
не хочу.
Хорошо рассудив, а главное,
не торопясь, мудрец мог бы
сказать сфинксу: «Пойдем, братец, выпьем, и ты забудешь об этих глупостях».
Нахмурив брови, мальчик вскарабкался на табурет, зачерпнул длинной ложкой горячей жижи (
сказать кстати, это был суп с бараниной) и плеснул на сгиб кисти. Впечатление оказалось
не слабым, но слабость от сильной боли заставила его пошатнуться. Бледный, как мука, Грэй подошел к Бетси, заложив горящую руку в карман штанишек.
В отчаянном желании Грэя он видел лишь эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца через два Грэй
скажет ему, избегая смотреть в глаза: «Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы
не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что
не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче
сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения
не оставляла его лица.
Затем было сказано: «И мальчику моему…» Тогда он
сказал: «Я…» Но больше
не мог ничего выговорить.
Во власти такого чувства был теперь Грэй; он мог бы, правда,
сказать: «Я жду, я вижу, я скоро узнаю…» — но даже эти слова равнялись
не большему, чем отдельные чертежи в отношении архитектурного замысла.
— Ну-ка, —
сказал он, протягивая бутылку, — выпей, друг Летика, за здоровье всех трезвенников. Кстати, ты взял
не хинную, а имбирную.
Пока капитан ел и пил, матрос искоса посматривал на него, затем,
не удержавшись,
сказал...
Тогда он решительно повернул, спускаясь вдоль склона; матрос,
не спрашивая, что случилось, шел сзади; он чувствовал, что вновь наступило обязательное молчание. Уже около первых строений Грэй вдруг
сказал...
Он
сказал это с твердой простотой силы,
не позволяющей увильнуть от данного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся слегка, но внешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить, он помолчал — единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело.
— Дрянь, а
не человек, —
сказал он с жутким достоинством скопидома. — Каждый раз такая история!
Прислушиваешься — как будто все то же самое, что мы с вами
сказали бы, а у нее то же, да
не совсем так.
«Я тебе что
скажу, — говорит она и держится за мое плечо, как муха за колокольню, — моя работа
не скучная, только все хочется придумать особенное.
— Добрейший капитан, —
сказал Летика с некоторой фамильярностью, вызванной ромом, —
не понять этого может только глухой.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил
не было от стыда. И он стал говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия
не берут». Так он
сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
— Ничего, это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча народа. Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку в очках. Что я ему
сказала, я ничего
не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно.
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы, и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами,
сказала: «Ну вот, теперь ты
не слышишь, что я тебя люблю».
Может быть, нашла и забыла?» Схватив левой рукой правую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто
не шевелился, никто
не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном море
не было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца
сказали вещее «да».
— Благодарю, —
сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устья Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана
не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера.
— Две? —
сказал хозяин, судорожно подскакивая, как пружинный. — Тысячи? Метров? Прошу вас сесть, капитан.
Не желаете ли взглянуть, капитан, образцы новых материй? Как вам будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две тысячи… две тысячи по… — Он
сказал цену, имеющую такое же отношение к настоящей, как клятва к простому «да», но Грэй был доволен, так как
не хотел ни в чем торговаться. — Удивительный, наилучший шелк, — продолжал лавочник, — товар вне сравнения, только у меня найдете такой.
— Да, —
сказал Дусс, — я люблю жест и щедрость. Но я хитер,
не верьте моей гнусной лести.
— Летика, —
сказал Грэй, присматриваясь к его красным глазам, — я ожидал тебя
не позже утра. Лил ли ты на затылок холодную воду?
— Да, —
сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам матросов, что они приятно озадачены и
не решаются говорить. — Так вот в чем дело, капитан…
Не нам, конечно, судить об этом. Как желаете, так и будет. Я поздравляю вас.
— Вот, —
сказал Циммер, — это — тромбон;
не играет, а палит, как из пушки.
— Бедный Пантен! —
сказал капитан,
не зная, сердиться или смеяться. — Ваша догадка остроумна, но лишена всякой основы. Идите спать. Даю вам слово, что вы ошибаетесь. Я делаю то, что
сказал.
Она
не сразу ответила. Когда смысл вопроса коснулся наконец ее духовного слуха, Ассоль встрепенулась, как ветка, тронутая рукой, и засмеялась долгим, ровным смехом тихого торжества. Ей надо было
сказать что-нибудь, но, как всегда,
не требовалось придумывать — что именно; она
сказала...
— Что бы я ни надумал, —
сказал Лонгрен, усаживая девушку на колени, — ты, я знаю, поймешь, в чем дело. Жить нечем. Я
не пойду снова в дальнее плавание, а поступлю на почтовый пароход, что ходит между Кассетом и Лиссом.
Лонгрен
не вполне поверил бы этому,
не будь он так занят своими мыслями. Их разговор стал деловым и подробным. Матрос
сказал дочери, чтобы она уложила его мешок; перечислил все необходимые вещи и дал несколько советов.
— Я вернусь домой дней через десять, а ты заложи мое ружье и сиди дома. Если кто захочет тебя обидеть,
скажи: «Лонгрен скоро вернется».
Не думай и
не беспокойся обо мне; худого ничего
не случится.
— Знаешь, Филипп, — заговорила она, — я тебя очень люблю и потому
скажу только тебе. Я скоро уеду; наверное, уеду совсем. Ты
не говори никому об этом.
—
Не наше дело, —
сказал и третий, вздохнув. Затем все трое сели в повозку и, затрещав колесами по каменистой дороге, скрылись в пыли.
— Братцы, —
сказал Грэй матросам, — нас
не обстреляют,
не бойтесь; они просто
не верят своим глазам.
Уже два раза был он
не без досады сдунут на подоконник, откуда появлялся вновь доверчиво и свободно, словно хотел что-то
сказать.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно,
не передашь того, что
сказали они в день этот друг другу.
— Ну, вот… —
сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. — Теперь пейте, пейте все; кто
не пьет, тот враг мне.
— Капитан! —
сказал, подыскивая слова, матрос. —
Не знаю, понравился ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей и сад!