Неточные совпадения
Кроме
того, каждое время года обозначает еще свой путь: где по весне
проходила дорога, там к лету образовался овраг, — и наоборот: где был овраг, там благодаря осеннему наносу ила открывалась ровная поверхность.
Но в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет от ужаса: плотины как не бывало; вода гуляет через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все руки! Со всем
тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не скажет в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу,
ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова не молвит, да вдруг и перешел в другой дом.
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок,
того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да поел, день
прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон
тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Одного месяца не
прошло с
тех пор, как дядя Аким поселился у Глеба, и уже над кровлей рыбака воздвиглась скворечница.
Ну, а теперь совсем не
то:
ходит — набок голову клонит, как словно кто обидел его или замысел какой на душе имеет; слова не вызовешь: все опостыло ему, опостыла даже и самая скворечница.
Возвращался он обыкновенно в дом рыбака измученный, усталый, с загрязненными лаптишками и разбитой поясницей, ложился тотчас же на печку, стонал, охал и так крепко жаловался на ломоту в спине, как будто в
том месте, куда
ходил получать должишки, ему должны были несколько палок и поквитались с ним, высчитав даже проценты.
Он и сам бы
сходил — погода ни в каком случае не могла быть ему помехой, — но пожалел времени; без всякого сомнения, плохой его работник не мог провести день с
тою пользою для дома, как сам хозяин.
Старый пень находился уже позади их. Челнок быстро несся к берегу. Сделав два-три круга, он въехал наконец в один из
тех маленьких, мелких заливов, или «заводьев», которыми, как узором, убираются песчаные берега рек, и засел в густых кустах лозняка. Мальчики ухватились за ветви, притащили челнок в глубину залива и проворно соскочили наземь. Страх их
прошел мгновенно; они взглянули друг на друга и засмеялись.
Со всем
тем Глеб не пропускал ни одного из
тех плотов, которые прогоняют по Оке костромские мужики, чтобы не расспросить о цене леса;
то же самое было в отношении к егорьевским плотникам, которые толпами
проходили иногда по берегу, направляясь из Коломны в Тулу.
— Перелезай на
ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я
тем временем
схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь в сени.
— Прямо не
ходите!.. Не
ходите!.. Ах ты, господи,
того и смотри обломятся! — дружно вторили бабы.
— Ну уж, братцы, милостив к вам господь! — продолжал Глеб, значительно подымая густые свои брови. — Не чаял я увидеть вас на нашем берегу; на самом
том месте, где вы через воду-то
проходили, вечор сосновский мельник воз увязил…
С
той поры
прошло без малого десять лет!
Глеб, подобно Петру, не был охотник «хлебать губы» и радовался по-своему, но радость, на минуту оживившая его отцовское сердце,
прошла, казалось, вместе с беспокойством, которое скрывал он от домашних, но которое
тем не менее начинало прокрадываться в его душу при мысли, что сыновья неспроста запоздали целой неделей.
Прошло два дня после возвращения рыбаков. В промежуток этого времени Петр неоднократно готовился приступить к отцу с объяснением, но, встречая всякий раз неблагосклонный взгляд родителя, откладывал почему-то свое намерение до следующего дня. Наконец он решился выждать водополья, рассчитывая, не без основания, что начало рыбной ловли авось-либо расшевелит отца и сделает его доступнее.
То, чего ждал Петр, не замедлило осуществиться.
— Ну, вот что, грамотник, — примолвил он, толкнув его слегка по плечу, — на реку тебе идти незачем: завтра успеешь на нее насмотреться, коли уж такая охота припала. Ступай-ка лучше в избу да шапку возьми: сходим-ка на озеро к дедушке Кондратию. Он к нам на праздниках два раза наведывался, а мы у него ни однова не бывали — не годится. К
тому же и звал он нонче.
Пойдем на озеро, переговорим еще… а
то и домой пора! — заключил Глеб,
проходя с соседом в дверь и не замечая Дуни, которая стояла, притаившись за занавеской.
— Ты обогни избу да
пройди в
те передние ворота, — примолвил он, — а я пока здесь обожду. Виду, смотри, не показывай, что здесь была, коли по случаю с кем-нибудь из робят встренешься…
Того и смотри прочуяли; на слуху
того и смотри сидят, собаки!.. Ступай! Э-хе-хе, — промолвил старый рыбак, когда скрип калитки возвестил, что жена была уже на дворе. — Эх! Не все, видно, лещи да окуни, бывает так ину пору, что и песку с реки отведаешь!.. Жаль Гришку, добре жаль; озорлив был, плутоват, да больно ловок зато!
Последние слова сына, голос, каким были они произнесены, вырвали из отцовского сердца последнюю надежду и окончательно его сломили. Он закрыл руками лицо, сделал безнадежный жест и безотрадным взглядом окинул Оку, лодки, наконец, дом и площадку. Взгляд его остановился на жене… Первая мысль старушки, после
того как
прошел страх, была отыскать Ванюшу, который не пришел к завтраку.
Замашистая, разгульная камаринская подергивала даже
тех, кто находился в числе зрителей; она действовала даже на седых стариков, которые, шествуя спокойно подле жен, начинали вдруг притопывать сапогами и переводить локтями. О толпе, окружавшей певцов, и говорить нечего: она вся была в движении, пронзительный свист, хлопанье в ладоши, восторженные восклицания: «
Ходи, Яша!», «Молодца!», «Катай!», «Ох, люблю!», «Знай наших!» — сопровождали каждый удар смычка.
— И
того не будет! — заговорило неожиданно несколько голосов. — Верст пяток… вот как есть против Комарева, как луга
пройдешь… Мы его знаем… из рыбаков… Глебом Савиновым звать… из здешних… мы его знаем!
— Знамо, здорово… Не о
том речь, не
тот, примерно, наш разговор был — вот что! Сказывал, на другой день придешь; а где он,
тот день-то?.. Парня нарочно посылал; прождал все утро; время только напрасно
прошло…
Есть на что и посмотреть, не
то что ваши, примерно, лапотницы: мещанками
ходят!
— Погоди, Гришка, дай наперед задобрим хозяина. Я нарочно прикидываюсь смирнячком, — говорил Захар в оправдание
того противоречия, которое усматривал приемыш между словами и поступками товарища, — сначатия задобрим, а там покажем себя! Станет
ходить по-нашенски, перевернем по-своему!
А между
тем не
проходило теперь дня, когда бы не принуждали его отправляться в каморку и отворять заветный сундучок заветным витым ключиком…
Прошли две-три недели; в сердце Гришки возникло, вместе со скукой, сожаление о
том, что не было Захара, с которым так весело, бывало, коротаешь однообразные часы послеобеденного времени.
— Надо полагать, все это пуще оттого, кровь добре привалила, — продолжал Глеб, морщась и охая, — кровища-то во мне во всем
ходит, добре в жилах запечаталась… оттого, выходит, надо было мне по весне метнуть; а
то три года, почитай, не пущал кровь-то…
— Вот то-то, отец родной, говорила я тебе об этом… все: нет да нет… Что ждать-то, право-ну!.. Сходи-кась завтра в Сосновку, отвори кровь-то; право слово, отпустит… А
то ждешь, ждешь; нонче нет, завтра нет… ну, что хорошего? Вестимо, нет тебе от нее спокою… Полно, кормилец… право-ну,
сходи!..
— Нет, теперь недосуг, — отвечал Глеб, с трудом приподнимаясь на локоть и переваливаясь на другой бок, —
схожу опосля: работу порешить надо. И не
то чтобы уж очень прихватило… авось и так
сойдет. Встану завтра, промнусь, легче будет…
Но Глеб, как бы в опровержение догадкам приемыша, долго еще оставался на площадке после
того, как
сошел на берег.
— Болезнь во всем во мне
ходит: где уж тут встать! — проговорил Глеб
тем же отрывистым тоном. — Надо просить бога грехи отпустить!.. Нет, уж мне не встать! Подрубленного дерева к корню не приставишь. Коли раз подрубили, свалилось, тут, стало, и лежать ему — сохнуть… Весь разнемогся. Как есть, всего меня разломило.
Несколько минут тягостного ожидания
прошли для Захара; по-видимому, он также не владел всею своею смелостию. Прижавшись к стене, Захар не переставал оглядываться
то в одну сторону,
то в другую.
— Так что ж?.. Уж ты, брат, и оробел?.. Ах ты, соломенная твоя душа!.. Так что ж, что отворена? Пущай узнают! Рази ты воровать
ходил? Твое добро, тебе предоставлено, и не может тебе запретить в этом никто; захотел — взял, вот
те все!.. Эх ты, Фалалей, пра, Фалалей!.. Ну, качай! Чего стал!..
Перевозил меня рыбак с
той стороны, говорил: «
Пройдешь, говорит, луга, тут тебе и будет».
Захар веселел с каждым новым глотком.
Прошел какой-нибудь получас с
тех пор, как ушли женщины, но времени этого было достаточно ему, чтобы спеть несколько дюжин самых разнообразнейших песен. Песни эти, правда, редко кончались и становились нескладнее; но зато голос певца раздавался все звончее и размашистее. Изредка прерывался он, когда нужно было вставить в светец новую лучину. Он совсем уже как будто запамятовал происшествие ночи; самые приятные картины рисовались в его воображении…
— Не
ходи, Дунюшка! Не бойся, родная: он ничего не посмеет тебе сделать… останься со мной… он
те не тронет… чего дрожишь! Полно, касатка… плюнь ты на него, — раздавался голос старушки уже в сенях.
— А так же, что этот вот мошенник калякал с работниками на лугу, а
тот быка уводил: «Я, говорит, портной; портной, говорит, иду из Серпухова!» — смеясь, отвечал Федот Кузьмич. — И
то портной; должно быть, из
тех, что
ходят вот по ночам с деревянными иглами да людей грабят.
Отерев мокрые пальцы свои о засученные полы серой шинели, Ваня
прошел мимо детей, которые перестали играть и оглядывали его удивленными глазами. Ребятишки проводили его до самого берега. Два рыбака, стоя по колени в воде, укладывали невод в лодку.
То были, вероятно, сыновья седого сгорбленного старика, которого увидел Ваня в отдалении с саком на плече.