Неточные совпадения
Пробовал я с ней, года четыре
тому, географию и всемирную историю
проходить; но как я сам был некрепок, да и приличных к
тому руководств не имелось, ибо какие имевшиеся книжки… гм!.. ну, их уже теперь и нет, этих книжек,
то тем и кончилось все обучение.
Они вошли со двора и
прошли в четвертый этаж. Лестница чем дальше,
тем становилась темнее. Было уже почти одиннадцать часов, и хотя в эту пору в Петербурге нет настоящей ночи, но на верху лестницы было очень темно.
— Ну, ты помаленьку, а
то испужаешь; страшно уж очинна. За сайкой-то
ходить али нет?
Нет, Дунечка, все вижу и знаю, о чем ты со мной много —
то говорить собираешься; знаю и
то, о чем ты всю ночь продумала,
ходя по комнате, и о чем молилась перед Казанскою божией матерью, которая у мамаши в спальне стоит.
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки
ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве
того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Когда же опять, вздрагивая, поднимал голову и оглядывался кругом,
то тотчас же забывал, о чем сейчас думал и даже где
проходил.
Он пошел домой; но, дойдя уже до Петровского острова, остановился в полном изнеможении,
сошел с дороги, вошел в кусты, пал на траву и в
ту же минуту заснул.
Так как на рынке продавать невыгодно,
то и искали торговку, а Лизавета этим занималась: брала комиссии,
ходила по делам и имела большую практику, потому что была очень честна и всегда говорила крайнюю цену: какую цену скажет, так
тому и быть.
По убеждению его выходило, что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в
том же виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем
проходят, так же как
проходит всякая болезнь.
Проходя мимо Юсупова сада, он даже очень было занялся мыслию об устройстве высоких фонтанов и о
том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях.
Мало
того, даже, как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он
проходил подворотню, и чуть только воз успел выехать из ворот во двор, он мигом проскользнул направо.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво.
Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до
того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты,
то он бы убежал от нее.
Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что
пройдет не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о
том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх
проходили.
Не в полной памяти
прошел он и в ворота своего дома; по крайней мере, он уже
прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между
тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
— Да уж не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь и видя, что он спускает с дивана ноги. — Болен, так и не
ходи: не сгорит. Что у
те в руках-то?
Но когда он ступил на К—й бульвар, где третьего дня повстречался с
тою девочкой, смех его вдруг
прошел.
Показалось ему вдруг тоже, что ужасно ему теперь отвратительно
проходить мимо
той скамейки, на которой он тогда, по уходе девочки, сидел и раздумывал, и ужасно тоже будет тяжело встретить опять
того усача, которому он тогда дал двугривенный: «Черт его возьми!»
Когда он
ходил в университет,
то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению.
Раскольников молчал и не сопротивлялся, несмотря на
то, что чувствовал в себе весьма достаточно сил приподняться и усидеть на диване безо всякой посторонней помощи, и не только владеть руками настолько, чтобы удержать ложку или чашку, но даже, может быть, и
ходить.
— Плохо. Теперь еще: не видал ли кто-нибудь Николая в
то время, когда Кох да Пестряков наверх
прошли, и нельзя ли это чем-нибудь доказать?
— То-то и есть, что никто не видал, — отвечал Разумихин с досадой, — то-то и скверно; даже Кох с Пестряковым их не заметили, когда наверх
проходили, хотя их свидетельство и не очень много бы теперь значило. «Видели, говорят, что квартира отпертая, что в ней, должно быть, работали, но,
проходя, внимания не обратили и не помним точно, были ли там в
ту минуту работники, или нет».
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на
то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах
ходит.
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в
ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не хотел. Даже тоска
прошла, ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с
тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С
того вечера он здесь не был и мимо не
проходил.
Ее тоже отделывали заново; в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так же, как оставил тогда, даже, может быть, трупы на
тех же местах на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он
прошел к окну и сел на подоконник.
В это время послышались еще шаги, толпа в сенях раздвинулась, и на пороге появился священник с запасными дарами, седой старичок. За ним
ходил полицейский, еще с улицы. Доктор тотчас же уступил ему место и обменялся с ним значительным взглядом. Раскольников упросил доктора подождать хоть немножко.
Тот пожал плечами и остался.
Он
сходил тихо, не торопясь, весь в лихорадке, и, не сознавая
того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни.
Он обернулся к ней.
Та сбежала последнюю лестницу и остановилась вплоть перед ним, ступенькой выше его. Тусклый свет
проходил со двора. Раскольников разглядел худенькое, но милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее. Она прибежала с поручением, которое, видимо, ей самой очень нравилось.
Ну, а мы вчера еще жару поддали, ты
то есть, этими рассказами-то… о маляре-то; хорош разговор, когда он, может, сам на этом с ума
сошел!
Авдотья Романовна
то садилась к столу и внимательно вслушивалась,
то вставала опять и начинала
ходить, по обыкновению своему, из угла в угол, скрестив руки, сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
Если же я так поносил его вчера,
то это потому, что вчера я был грязно пьян и еще… безумен; да, безумен, без головы,
сошел с ума, совершенно… и сегодня стыжусь
того!..
— Это правда, — как-то особенно заботливо ответил на это Раскольников, — помню все, до малейшей даже подробности, а вот поди: зачем я
то делал, да туда
ходил, да
то говорил? уж и не могу хорошо объяснить.
Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону улицы, обернулся и увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по
той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же улицу. Он пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара;
пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на
ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.
Он видел, как
тот,
пройдя уже шагов с пятьдесят, обернулся и посмотрел на него, все еще стоявшего неподвижно на
том же месте.
В самом деле,
пройдя всю подворотню и уже выходя во двор,
тот вдруг обернулся и опять точно как будто махнул ему.
Не стану теперь описывать, что было в
тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился к ним Разумихин, как их успокоивал, как клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя придет непременно, будет
ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его; как он, Разумихин, будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и братом.
А сама-то весь-то день сегодня моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а
то мы в ряды еще с ней утром
ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете…
«Иисус же, опять скорбя внутренно,
проходит ко гробу.
То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: Отнимите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит: ибо четыре дни, как он во гробе».
— Потом поймешь. Разве ты не
то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна,
сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
Когда на другое утро, ровно в одиннадцать часов, Раскольников вошел в дом — й части, в отделение пристава следственных дел, и попросил доложить о себе Порфирию Петровичу,
то он даже удивился
тому, как долго не принимали его:
прошло по крайней мере десять минут, пока его позвали.
Между
тем он стоял в приемной, а мимо него
ходили и
проходили люди, которым, по-видимому, никакого до него не было дела.
И какое мне в
том беспокойство, что он несвязанный
ходит по городу!
Проходя канцелярию, Раскольников заметил, что многие на него пристально посмотрели. В прихожей, в толпе, он успел разглядеть обоих дворников из
того дома, которых он подзывал тогда ночью к квартальному. Они стояли и чего-то ждали. Но только что он вышел на лестницу, вдруг услышал за собой опять голос Порфирия Петровича. Обернувшись, он увидел, что
тот догонял его, весь запыхавшись.
Все эти факты и сведения подали Петру Петровичу некоторую мысль, и он
прошел в свою комнату,
то есть в комнату Андрея Семеновича Лебезятникова, в некоторой задумчивости.
— Я ровно ничего не подумаю… Я только так спросил, и если у вас есть дело,
то нет ничего легче, как ее вызвать. Сейчас
схожу. А сам, будьте уверены, вам мешать не стану.
И вдруг странное, неожиданное ощущение какой-то едкой ненависти к Соне
прошло по его сердцу. Как бы удивясь и испугавшись сам этого ощущения, он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть его исчезла, как призрак. Это было не
то; он принял одно чувство за другое. Это только значило, что
та минута пришла.
Он ничего не мог выговорить. Он совсем, совсем не так предполагал объявить и сам не понимал
того, что теперь с ним делалось. Она тихо подошла к нему, села на постель подле и ждала, не сводя с него глаз. Сердце ее стучало и замирало. Стало невыносимо: он обернул к ней мертво-бледное лицо свое; губы его бессильно кривились, усиливаясь что-то выговорить. Ужас
прошел по сердцу Сони.
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после
того мне объяснил, что не имел я права туда
ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был,
то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе
ходил, я только попробовать
сходил… Так и знай!
— Я к вам, Софья Семеновна. Извините… Я так и думал, что вас застану, — обратился он вдруг к Раскольникову, —
то есть я ничего не думал… в этом роде… но я именно думал… Там у нас Катерина Ивановна с ума
сошла, — отрезал он вдруг Соне, бросив Раскольникова.
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все теперь бросили,
то она возьмет детей и пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и каждый день под окно к генералу
ходить…