Неточные совпадения
В последних числах марта, в день самого Благовещения, на одной из таких дорог, ведшей из села Сосновки к Оке, можно
было встретить оборванного
старика, сопровождаемого таким же почти оборванным мальчиком. Время
было раннее. Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
Он также приплясывал в лужах, но это приплясыванье выражало скорее явную досаду, нежели радость: каждый раз, как лаптишки
старика уходили в воду (а это случалось беспрерывно), из груди его вырывались жалобные сетования, относившиеся, впрочем, более к мальчику, баловливость которого
была единственной причиной, заставлявшей
старика ускорять шаг и часто не смотреть под ноги.
Видно
было по всему, что он подтрунивал над
стариком и ни во что не ставил его угрозы.
Отсутствие энергии
было еще заметнее на суетливом, худощавом лице
старика: оно вечно как будто искало чего-то, вечно к чему-то приглядывалось; все линии шли как-то книзу, и решительно не
было никакой возможности отыскать хотя одну резкую, положительно выразительную черту.
Это обстоятельство мгновенно, как ножом, отрезало беспокойство
старика. Всю остальную часть дня работал он так же усердно, как утром и накануне. О случившемся не
было и помину. Выходка Гришки, как уже сказано, нимало не изменила намерений старого рыбака; и хотя он ни словом, ни взглядом не обнадеживал Акима, тем не менее, однако ж, продолжал оставлять его каждое утро у себя в доме.
Ведь, кажется, легче
было бы ему сидеть со
стариком, чем висеть над обрывом и целые часы, не переводя духу, караулить какого-нибудь стрижа; однако ж он предпочитал последнее.
Но как бы то ни
было, гриб ли, слепой ли
старик с обвязанными глазами, — лачужка не боялась грозного водополья: ольха, ветлы, кусты, обступавшие ее со всех сторон, защищали ее, как молодые нежные сыны, от льдин и охотно принимали на себя весь груз ила, которым обвешивались всякий раз, как трофеем.
Глеб и сын его подошли к избушке; осмотревшись на стороны, они увидели шагах в пятнадцати дедушку Кондратия, сидевшего на берегу озера. Свесив худощавые ноги над водою, вытянув вперед белую как лунь голову, освещенную солнцем,
старик удил рыбу. Он так занят
был своим делом, что не заметил приближения гостей: несколько пескарей и колюшек, два-три окуня, плескавшиеся в сером глиняном кувшине, сильно, по-видимому, заохотили
старика.
Между наружностью лачуги и внутренним ее видом находилась такая же почти разница, как между самим
стариком и молодой девушкой: тут все
было прибрано, светло, весело и чисто.
Тяжело
было старику произнести слово — слово, которое должно
было разлучить его с дочерью; но, с другой стороны, он знал, что этого не избегнешь, что рано или поздно все-таки придется расставаться. Он давно помышлял о Ване: лучшего жениха не найдешь, да и не требуется; это ли еще не парень! Со всем тем
старику тяжко
было произнести последнее слово; но сколько птице ни летать по воздуху, как выразился Глеб, а наземь надо когда-нибудь сесть.
Лицо ее, покрытое зеленоватою бледностию,
было недвижно; раскрыв побелевшие губы, вытянув шею, она смотрела сухими глазами, полными замешательства, в угол, где сидели
старики.
Старикам и в голову не приходило, чтобы участь Гришки могла найти такое горячее сочувствие в сердце девушки; к тому же оба
были слишком заняты разговором, чтобы уделить частицу внимания молодым людям.
Немного погодя Глеб и сын его распрощались с дедушкой Кондратием и покинули озеро. Возвращение их совершилось таким же почти порядком, как самый приход; отец не переставал подтрунивать над сыном, или же, когда упорное молчание последнего чересчур забирало досаду
старика, он принимался бранить его, называл его мякиной, советовал ему отряхнуться, прибавляя к этому, что хуже
будет, коли он сам примется отряхать его. Но сын все-таки не произносил слова. Так миновали они луга и переехали реку.
Подойдя к лодкам, Глеб увидел Ваню. Тут только вспомнил
старик, что его не
было за завтраком.
Мысль эта родилась, может
быть, в голове
старика при воспоминании о старших непокорных сыновьях.
Как ни подкреплял себя молодой рыбак мыслью, что поступком своим освободил
старика отца от неправого дела, освободил его от греха тяжкого, как ни тверда
была в нем вера в провидение, со всем тем он не в силах удержать слез, которые сами собою текут по молодым щекам его…
— Гриша, что это, касатик, с нашим
стариком прилучилось? — сказала она, заботливо качая головою. — Вот третий день ноне не
ест, не
пьет, сердечный.
Замашистая, разгульная камаринская подергивала даже тех, кто находился в числе зрителей; она действовала даже на седых
стариков, которые, шествуя спокойно подле жен, начинали вдруг притопывать сапогами и переводить локтями. О толпе, окружавшей певцов, и говорить нечего: она вся
была в движении, пронзительный свист, хлопанье в ладоши, восторженные восклицания: «Ходи, Яша!», «Молодца!», «Катай!», «Ох, люблю!», «Знай наших!» — сопровождали каждый удар смычка.
Солнце только что село за нагорным береговым хребтом, который синел в отдалении. Румяное небо
было чистоты и ясности необыкновенной. Окрестная тишина возмущалась только нестройным гамом гулявшего народа. Но Глеб, казалось, совсем уж забыл о Комареве. Шум и возгласы народа напоминали
старику шум и возгласы другой толпы, которая,
быть может, в это самое время покидала уездный город, куда три дня тому назад отвел он Ванюшу.
Старик, казалось, мало уже заботился о том, что Гришка
будет находиться в таком близком соседстве с озером дедушки Кондратия; такая мысль не могла даже прийти ему в голову: после происшествия со старшими, непокорными сыновьями, после разлуки с Ванюшей мысли старого Глеба как словно окутались темным, мрачным облаком, которое заслоняло от него мелочи повседневной жизни.
Не зная Глеба и отношений его к домашним, можно
было в самом деле подумать, взглянув в эту минуту на Гришку, что он в грош не ставил
старика и на волос его не боялся; молодецкая выходка приемыша показывала в нем желание занять выгодное место в мнении нового товарища. Даже щеки его разгорелись: так усердно добивался он этой цели.
— Здорово, хозяин, — начал
было с развязностию Захар, но
старик перебил его...
Он не посмел, однако ж, показать
старику свое неудовольствие; но зато взгляд, украдкою брошенный в этот день Гришкою на Глеба,
был первым его взглядом полного, сознательного недоброжелательства.
Итак, Глеб
был в известной степени доволен работником. Что же касается до Гришки, то, несмотря на затаенное неудовольствие, он трудился так исправно, что не давал даже
старику повода к упреку.
— Нет…
есть до тебя дело, — с трудом проговорил
старик.
— Да, из твоего дома, — продолжал между тем
старик. — Жил я о сю пору счастливо, никакого лиха не чая, жил, ничего такого и в мыслях у меня не
было; наказал, видно, господь за тяжкие грехи мои! И ничего худого не примечал я за ними. Бывало, твой парень Ваня придет ко мне либо Гришка — ничего за ними не видел. Верил им, словно детям своим. То-то вот наша-то стариковская слабость! Наказал меня создатель, горько наказал. Обманула меня… моя дочка, Глеб Савиныч!
— И где мне
было усмотреть,
старику, — продолжал дедушка, останавливаясь время от времени и проводя дрожащею ладонью по глазам, — где
было усмотреть за ними!
Грозно изгибавшиеся брови
старика и невольно сжимавшиеся кулаки его, каждый раз как он встречался с Гришкой, достаточно уже показывали, как сильно
было в нем такое желание.
Старик шибко крепковат
был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в свое время, откладывал он день ото дня, девять лет кряду, постройку новой избы, несмотря на просьбы жены и собственное убеждение, что старая изба того и смотри повалится всем на голову; недаром считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в доме, не любил бражничества и на семидесятом году неутомимо работал от зари до зари, чтобы только не нанимать лишнего батрака.
Напекли, наварили: не бросать же теперь —
ешьте во здравие!..» Так заключал всегда почти Глеб, который, вообще говоря,
был слишком расчетливый и деловой хозяин, слишком строгий и несообщительный
старик, чтобы жаловать гостей и пирушки.
Один только и
был!..» Не раз также я заставал за сохою
стариков, которых за час посетила нечаянная радость или сразило страшное горе.
Мы уже имели случай заметить, что
старик, нанимая Захара, имел в виду продержать его не далее осени, то
есть до той поры, пока окажется в нем надобность.
В коренную, как
есть, закрепил тебя
старик к дому своему.
Но как бы там ни
было,
был ли всему виной Захар или другой кто, только тетушке Анне много раз еще после того привелось утешать молоденькую сноху свою. К счастию еще, случалось всегда так, что
старик ничего не замечал. В противном случае, конечно, не обошлось бы без шуму и крику; чего доброго, Гришке довелось бы, может статься, испытать, все ли еще крепки
были кулаки у Глеба Савиныча; Дуне, в свой черед, пришлось бы тогда пролить еще больше слез.
Недосуг
было; к тому же хотя зоркий, проницательный взгляд
старика в последнее время притуплялся, ему все-таки легче
было уловить едва заметное колебание поплавка или верши над водою, чем различить самое резкое движение скорби или радости на лице человеческом.
Рассуждая таким образом,
старик не терял из виду прорех, которыми покрыта
была одежда Захара.
Глеб, у которого раскипелось уже сердце, хотел
было последовать за ним, но в самую эту минуту глаза его встретились с глазами племянника смедовского мельника — того самого, что пристал к нему на комаревской ярмарке. Это обстоятельство нимало не остановило бы
старика, если б не заметил он, что племянник мельника мигал ему изо всей мочи, указывая на выходную дверь кабака. Глеб кивнул головою и тотчас же вышел на улицу. Через минуту явился за ним мельников племянник.
— А не видал — рыбы, примерно, с ними не
было? Не расплачивались они рыбой?.. — перебил
старик, пристально взглядывая в лицо собеседника.
Такому снисходительному решению немало также способствовало хорошее расположение
старика, который радовался втихомолку случаю выгодно сбыть пойманную вчера рыбку. Рыбка в последнее время действительно плохо что-то ловилась и приносила редкие барыши: нельзя же
было не порадоваться!
— Тебя спрашивают, говори, где
был? — нетерпеливо повторил
старик.
— Провалиться мне на этом… — начал
было Гришка, но
старик не дал ему договорить.
— Гришка, — сказал он тоном дружбы и товарищества, — полно тебе… Ну, что ты, в самом деле? Слушай: ведь дело-то, братец ты мой, выходит неладно; надо полагать, кто-нибудь из домашних сфискалил. Сам
старик, как
есть, ничего не знал!
— Выходит,
была, что ли, надобность со
стариком шушукаться.
— А проучишь, так самого проучат: руки-то окоротят!.. Ты в ней не властен; сунься только, старик-ат самого оттреплет!.. Нам в этом заказу не
было: я как женат
был, начала это также отцу фискалить; задал ей трезвону — и все тут… Тебе этого нельзя: поддался раз, делать нечего, сократись, таким манером… Погоди! Постой… куда? — заключил Захар, видя, что Гришка подымался на ноги.
— Так вот ты какими делами промышляешь! — вскричал
старик задыхающимся голосом. — Мало того, парня погубил, совратил его с пути, научил пьянствовать, втравил в распутство всякое, теперь польстился на жену его! Хочешь посрамить всю семью мою! Всех нас, как злодей, опутать хочешь!.. Вон из моего дому, тварь ты этакая! Вон! Чтобы духу твоего здесь не
было! Вон! — промолвил
старик, замахиваясь кулаком.
— Ступай же теперь! — закричал
старик, у которого при виде работника снова закипело сердце. — К дому моему не подходи! Увижу на пороге — плохо
будет! Враг попутал, когда нанимал-то тебя… Вон! Вон! — продолжал он, преследуя Захара, который, нахлобучив молодцевато картуз и перекинув через плечо полушубок, покидал площадку.
Глаза
старика находили его всегда за работой; в продолжение целого дня молодой парень не давал хозяину своему повода
быть недовольным.
Впрочем, все эти хитрости доказывали только, что молодой парень, несмотря на свою опытность, шибко все-таки боялся
старика, хотя предосторожности
были напрасны: он мог теперь безбоязненно, безгрозно исчезать по ночам.
Мудреного нет: количество рыбы, попавшейся в невод и верши, разжигало
старика; тут нужны
были не четыре руки, а десять по крайней мере.
— Эх, дядя, дядя! Все ты причиною — ей-богу, так!.. Оставил меня как
есть без рук! — говорил он всякий раз, когда
старик являлся на площадке. — Что головой-то мотаешь?.. Вестимо, так; сам видишь: бьемся, бьемся с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?