Неточные совпадения
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все
было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и
старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
— Конечно, так, — подтвердил Виктор Васильич. — Когда мы состаримся,
будем тоже говорить, что вот в наше время так
были люди… Все
старики так говорят.
— Нет, постой, с бабами еще успеешь наговориться, — остановил его Бахарев и указал на кресло около дивана, на котором укладывал свою больную ногу. — Ведь при тебе это
было, когда умер… Холостов? —
старик с заметным усилием проговорил последнее слово, точно эта фамилия стояла у него поперек горла.
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно, не могло
быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного
старика и вместе с тем вызвало всю желчь, какая давно накопилась у него на сердце.
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам
старик полулежал на свеем диване и
был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
Сергей Привалов помнил своего деда по матери как сквозь сон. Это
был высокий, сгорбленный седой
старик с необыкновенно живыми глазами. Он страстно любил внука и часто говорил ему...
Мы уже сказали, что у Гуляева
была всего одна дочь Варвара, которую он любил и не любил в одно и то же время, потому что это
была дочь, тогда как упрямому
старику нужен
был сын.
Рождение внука
было для
старика Гуляева торжеством его идеи. Он сам помолодел и пестовал маленького Сережу, как того сына, которого не мог дождаться.
Когда его повозка остановилась перед крыльцом гуляевского дома, больной
старик открыл глаза и проговорил: «Это Вася приехал…» Собственно,
старик не
был даже болен, и по его наружности нельзя
было заключить об опасности.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал
старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня
есть, все оставляю моему внучку Сергею… Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя
будет, как я умру…
Ему же достался гуляевский дом в Узле, который
был дан
стариком Гуляевым в приданое за дочерью.
Этот разговор
был прерван появлением Павлы Ивановны и Верочки. Чай
был кончен, и оставалось только идти домой. Во дворе им встретился высокий сгорбленный
старик с желтыми волосами.
— Ах, благодарю вас, благодарю, — прошептал
старик и быстро поцеловал у нее руку. — Ваш муж очень умный человек… Да, я
буду ждать…
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по делу, — начал Веревкин, не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас не заходила речь обо мне, то
есть старик Бахарев ничего вам не говорил о моей особе?
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка,
старик, хлопая Агриппину Филипьевну все с той же фамильярностью по плечу. Одет он
был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары
были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный
старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение, и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого
старика. Мне самому это сделать
было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
— Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только
старик даже рад
будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это
было, когда вы с Константином Васильичем
были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам,
старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
Это шумное веселье
было неожиданно прервано появлением нового лица. Однажды, когда Привалов занимался с Ляховским в его кабинете,
старик, быстро сдвинув очки на лоб, проговорил...
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это
было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского,
старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
— На Варваринском прииске плохо, — объяснил Василий Назарыч, не глядя на
старика. — Значит, летом нам работать негде
будет…
Сейчас же за стеной
был кабинет Василия Назарыча, и
старик далеко за полночь прислушивался к каждому звуку, доносившемуся к нему оттуда.
Через день Привалов опять
был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем.
Старик все время проговорил о делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
— Нет, голубчик, нам,
старикам, видно, не сварить каши с молодыми… В разные стороны мы смотрим, хоть и
едим один хлеб. Не возьму я у Привалова денег, если бы даже он и предложил мне их…
Осмотрели колесо, которое вертелось с подавленным шумом, заставляя вздрагивать всю фабрику. Привалов пощупал рукой медную подушку, на которой вращалась ось колеса — подушка
была облита ворванью. Бахарев засмеялся. Плотинный и уставщик, коренастые
старики с плутоватыми физиономиями, переглянулись.
Между этой отчаянной голытьбой, обреченной более сильной цивилизацией на вымирание, как объясняет наука, выделялись только два
старика, которые
были коноводами.
Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета. В соседней комнате через отворенную дверь видны
были зеленые столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый
старик с длинной седой бородой, и какой-то господин с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном лбу, можно
было заключить, что шла очень серьезная игра.
Лука, шепча молитвы, помог барину надеть сюртук и потихоньку несколько раз перекрестился про себя. «Уж только бы барину ноги, а тут все
будет по-нашему», — соображал
старик, в последний раз оглядывая его со всех сторон.
Бахарев вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это
было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен
был перенести.
Старик плохо помнил, как он вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы не ты!»
— Улетела наша жар-птица… — прошептал
старик, помогая Привалову раздеться в передней; на глазах у него
были слезы, руки дрожали. — Василий Назарыч уехал на прииски; уж неделю, почитай. Доедут — не доедут по последнему зимнему пути…
— Могу вас уверить, что серьезного ничего не
было… Просто
были детские воспоминания; затем сама Надежда Васильевна все время держала себя с Приваловым как-то уж очень двусмысленно; наконец,
старики Бахаревы помешались на мысли непременно иметь Привалова своим зятем. Вот и все!..
Дела на приисках у
старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время долги
были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
Только один человек во всем доме вполне искренне и горячо оплакивал барышню — это
был, конечно, старый Лука, который в своей каморке не раз всплакнул потихоньку от всех. «Ну, такие ее счастки, — утешал самого себя
старик, размышляя о мудреной судьбе старшей барышни, — от своей судьбы не уйдешь… Не-ет!.. Она тебя везде сыщет и придавит ногой, ежели тебе такой предел положон!»
— А ты подумал ли о том, Сереженька, что дом-то, в котором
будешь жить с своей бусурманкой, построен Павлом Михайлычем?.. Ведь у
старика все косточки перевернутся в могилке, когда твоя-то бусурманка в его дому свою веру
будет справлять. Не для этого он строил дом-то! Ох-хо-хо… Разве не стало тебе других невест?..
Напрасно
старик искал утешения в сближении с женой и Верочкой. Он горячо любил их, готов
был отдать за них все, но они не могли ему заменить одну Надю. Он слишком любил ее, слишком сжился с ней, прирос к ней всеми старческими чувствами, как старый пень, который пускает молодые побеги и этим протестует против медленного разложения. С кем он теперь поговорит по душе? С кем посоветуется, когда взгрустнется?..
Вышла самая тяжелая и неприятная сцена. Привалову
было совестно пред
стариком, что он до сих пор не
был еще у него с визитом, хотя после своего последнего разговора с Марьей Степановной он мог его и не делать.
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал
было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще
старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
Привалов не любил Ляховского, но ему
было жаль
старика; это все-таки
был недюжинный человек; при других обстоятельствах, вероятно, этот же самый Ляховский представлял бы собой другую величину.
Со
стариком не
было скучно, во всех его разговорах звучала сухая, но остроумная нотка.
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. —
Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе
было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
К подъезду лихо шарахнулась знаменитая тройка Барчука. Кошевая
была обита персидскими коврами; сам Барчук, совсем седой
старик с косматой бородой и нависшими бровями, сидел на козлах, как ястреб.
Неистовый
старик только ринулся
было через стол на Ивана Яковлича, чтобы доказать ему собственноручно, какой такой человек он
есть, но Данилушка удержал его вовремя.
Дела на мельнице у Привалова шли порядочно, хотя отсутствие хозяйского глаза
было заметно во всем, несмотря на все усердие
старика Нагибина.
Крепок
был старик Бахарев на новые знакомства вообще, а против фамилии Веревкиных
был даже предубежден, считая их самыми вздорными дворянскими выродками; но к Nicolas Веревкину сколько он ни присматривался — отличный парень выходил, как его ни поверни.
— Женюсь, батенька… Уж предложение сделал Вере Васильевне и с Марьей Степановной переговорил. Старуха обещала, если выправлю «Моисея». Теперь дело за Васильем Назарычем. Надоело болтаться. Пора
быть бычку на веревочке. Оно и необходимо, ежели разобрать… Только вот побаиваюсь
старика, как бы он не заворотил мне оглобли.
Смешно
было смотреть, когда этот
старик тащил на руках маленькую «внучку», как он называл девочку, куда-нибудь на берег Лалетинки и забавлял ее самыми замысловатыми штуками: катался на траве, кричал коростелем, даже
пел что-нибудь духовное.
— Устрой, господи, все на пользу! — крестился
старик. — На что лучше… Николай-то Иваныч золотая душа, ежели его в руках держать. Вере-то Васильевне, пожалуй, трудновато
будет совладать с им на первых порах… Только же и слово сказал: «в семена пойду!» Ах ты, господи батюшко!
Ответа не
было. Привалов поднял глаза и увидел, как седой, сгорбившийся в одну ночь
старик стоял у окна к нему спиной и тихо плакал.
С доктором сделалась истерика, так что Привалову пришлось возиться с ним до самого утра.
Старик немного забылся только пред серым осенним рассветом, но и этот тяжелый сон
был нарушен страшным гвалтом в передней. Это ворвалась Хиония Алексеевна, которая узнала об исчезновении Зоси, кажется, одной из последних. В кабинет она влетела с искаженным злобой лицом и несколько мгновений вопросительно смотрела то на доктора, то на Привалова.
Веревкин по тону голоса слышал, что не нужно спрашивать
старика, куда и зачем он едет. У Василия Назарыча
было что-то на уме, ну, пусть его: ехать так ехать. Отчего не проехаться: дорога как карта, экипаж у Василия Назарыча отличный, можно всю дорогу спать.