Неточные совпадения
Впрочем, он
был еще вовсе не
старик, ему
было всего сорок пять лет; вглядываясь же дальше, я нашел в красоте его даже что-то более поражающее, чем то, что уцелело в моем воспоминании.
Версилов еще недавно имел огромное влияние на дела этого
старика и
был его другом, странным другом, потому что этот бедный князь, как я заметил, ужасно боялся его, не только в то время, как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу.
Впрочем, они уже давно не видались; бесчестный поступок, в котором обвиняли Версилова, касался именно семейства князя; но подвернулась Татьяна Павловна, и чрез ее-то посредство я и помещен
был к
старику, который желал «молодого человека» к себе в кабинет.
Старик казался только разве уж чересчур иногда легкомысленным, как-то не по летам, чего прежде совсем, говорят, не
было.
Но у него
была бездна разных отдаленных родственников, преимущественно по покойной его жене, которые все
были чуть не нищие; кроме того, множество разных его питомцев и им облагодетельствованных питомиц, которые все ожидали частички в его завещании, а потому все и помогали генеральше в надзоре за
стариком.
Поступив к нему, я тотчас заметил, что в уме
старика гнездилось одно тяжелое убеждение — и этого никак нельзя
было не заметить, — что все-де как-то странно стали смотреть на него в свете, что все будто стали относиться к нему не так, как прежде, к здоровому; это впечатление не покидало его даже в самых веселых светских собраниях.
Их
было немного: всего один пожилой моряк, всегда очень ворчливый и требовательный и который, однако, теперь совсем притих, и какие-то приезжие из Тверской губернии,
старик и старуха, муж и жена, довольно почтенные и чиновные люди.
Так болтая и чуть не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне, главное, ужасно нравилось то, что Версилов так несомненно на меня давеча сердился, говорить и глядеть не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему
старику князю. Признаюсь, эти два дня мне
было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
— Тут
есть, кроме меня, еще жилец чиновник, тоже рябой, и уже
старик, но тот ужасный прозаик, и чуть Петр Ипполитович заговорит, тотчас начнет его сбивать и противоречить. И до того довел, что тот у него как раб прислуживает и угождает ему, только чтоб тот слушал.
Разумеется, Стебельков
был прав, что
старик даст ей приданое, но как он-то смел рассчитывать тут на что-нибудь?
Там сидел седой-преседой
старик, с большой, ужасно белой бородой, и ясно
было, что он давно уже там сидит.
Говорю это я ему раз: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем уме и проживая вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении воли своей, — как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж
быть еще совершеннее?» А он мне на то: «Что ты,
старик, об уме моем говоришь; а может, ум мой меня же заполонил, а не я его остепенил.
Дал он мне срок и спрашивает: «Ну, что,
старик, теперь скажешь?» А я восклонился и говорю ему: «Рече Господь: да
будет свет, и бысть свет», а он вдруг мне на то: «А не бысть ли тьма?» И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес
старик, — и не безбожник он. В
ём ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу: сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным сном их поминай на молитве, ибо таковые Бога ищут. Ты молишься ли перед сном-то?
Если б я не
был так потрясен, то мне первым делом
было бы ужасно любопытно проследить и за отношениями Версилова к этому
старику, о чем я уже вчера думал.
— Уверяю вас, — обратился я вдруг к доктору, — что бродяги — скорее мы с вами и все, сколько здесь ни
есть, а не этот
старик, у которого нам с вами еще поучиться, потому что у него
есть твердое в жизни, а у нас, сколько нас ни
есть, ничего твердого в жизни… Впрочем, где вам это понять.
День
был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича не поднимали обыкновенно во весь день, по приказанию доктора; но на окне
была не стора, а занавеска, так что самый верх окна
был все-таки не закрыт; это потому, что
старик тяготился, не видя совсем, при прежней сторе, солнца.
Старик быстро взглянул на нее, разом вникнул и мигом поспешил
было приподняться, но ничего не вышло: приподнялся вершка на два и опять упал на скамейку.
Дело в том, что в словах бедного
старика не прозвучало ни малейшей жалобы или укора; напротив, прямо видно
было, что он решительно не заметил, с самого начала, ничего злобного в словах Лизы, а окрик ее на себя принял как за нечто должное, то
есть что так и следовало его «распечь» за вину его.
В то утро, то
есть когда я встал с постели после рецидива болезни, он зашел ко мне, и тут я в первый раз узнал от него об их общем тогдашнем соглашении насчет мамы и Макара Ивановича; причем он заметил, что хоть
старику и легче, но доктор за него положительно не отвечает.
Когда Версилов передавал мне все это, я, в первый раз тогда, вдруг заметил, что он и сам чрезвычайно искренно занят этим
стариком, то
есть гораздо более, чем я бы мог ожидать от человека, как он, и что он смотрит на него как на существо, ему и самому почему-то особенно дорогое, а не из-за одной только мамы.
Назавтра Лиза не
была весь день дома, а возвратясь уже довольно поздно, прошла прямо к Макару Ивановичу. Я
было не хотел входить, чтоб не мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и мама и Версилов, вошел. Лиза сидела подле
старика и плакала на его плече, а тот, с печальным лицом, молча гладил ее по головке.
Постойте, я еще бокал
выпью, — помните вы там одно место в конце, когда они — сумасшедший этот
старик и эта прелестная тринадцатилетняя девочка, внучка его, после фантастического их бегства и странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то готического средневекового собора, и эта девочка какую-то тут должность получила, собор посетителям показывала…
Я начал
было плакать, не знаю с чего; не помню, как она усадила меня подле себя, помню только, в бесценном воспоминании моем, как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про
старика и про смерть его, а я ей об нем рассказывал — так что можно
было подумать, что я плакал о Макаре Ивановиче, тогда как это
было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.
— Не то что смерть этого
старика, — ответил он, — не одна смерть;
есть и другое, что попало теперь в одну точку… Да благословит Бог это мгновение и нашу жизнь, впредь и надолго! Милый мой, поговорим. Я все разбиваюсь, развлекаюсь, хочу говорить об одном, а ударяюсь в тысячу боковых подробностей. Это всегда бывает, когда сердце полно… Но поговорим; время пришло, а я давно влюблен в тебя, мальчик…
Еще не веря себе, он поспешил
было давеча к маме — и что же: он вошел именно в ту минуту, когда она стала свободною и завещавший ее ему вчера
старик умер.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то
старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не
буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же в комнате,
был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике
был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково
было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
Признаюсь — расчет
был хитрый и умный, психологический, мало того — она чуть
было не добилась успеха… что же до
старика, то Анна Андреевна тем и увлекла его тогда, тем и заставила поверить себе, хотя бы на слово, что прямо объявила ему, что везет его ко мне.
Он сходил и принес ответ странный, что Анна Андреевна и князь Николай Иванович с нетерпением ожидают меня к себе; Анна Андреевна, значит, не захотела пожаловать. Я оправил и почистил мой смявшийся за ночь сюртук, умылся, причесался, все это не торопясь, и, понимая, как надобно
быть осторожным, отправился к
старику.
Таким образом, в беспокойстве и с возраставшей тревогой в душе, Анна Андреевна почти не в силах
была развлекать
старика; а между тем беспокойство его возросло до угрожающих размеров.
— Кто мог? Видишь, я, может
быть, это сам выдумал, а может
быть, кто и сказал. Представь, я сейчас сон видел: входит
старик с бородой и с образом, с расколотым надвое образом, и вдруг говорит: «Так расколется жизнь твоя!»
— Нет, она все боялась, что документ у ней, у Анны-то, и я тоже. Мы ее и сторожили. Дочери-то не хотелось
старика потрясти, а немчурке, Бьорингу, правда, и денег жалко
было.
А ты беги туда и финти пред
стариком что
есть мочи, уложи его спать, авось вытянет до утра-то!
До трети этого капитала пришлось, по завещанию
старика, разделить бесчисленным его крестницам; но чрезвычайно странно показалось для всех, что об Анне Андреевне в завещании этом не упоминалось вовсе: ее имя
было пропущено.