Неточные совпадения
Глеб Савиныч проводил его глазами; наконец, когда дядя Аким исчез за воротами, рыбак сделал безнадежный жест
рукой и сказал, выразительно тряхнув
головой...
Эки кулачищи-то, подумаешь! — заговорил рыбак, взяв внучка на
руки и поставив его
голыми ножками к себе на колени.
При этом дядя Аким, сидевший все время смирно, принялся вдруг так сильно колотить себя в
голову, что Василий принужден был схватить его за
руку.
— Ах я, глупый! Ах я, окаянный! — заговорил он, отчаянно болтая
головою. — Что я наделал!.. Что я наделал!.. Бить бы меня, собаку! Палочьем бы меня хорошенько, негодного!.. Батюшка, Глеб Савиныч, — подхватил Аким, простирая неожиданно
руки к мальчику, мешаясь и прерываясь на каждом слове, — что ж я… как же?.. Как… как же я без него-то останусь?.. Батюшка!
Аким опустил
руки и повесил
голову, как человек, которому прочли смертный приговор. Минуты две сидел он неподвижно, наконец взглянул на Гришку, закрыл лицо
руками и горько заплакал.
Они же, кстати, тебя и умоют! — заключил старый рыбак, подтрунивая над сыном и указывая ему
рукою на отдаленную груду камней, из-за которой раздавался дружный стук вальков и время от времени показывались
головы Анны и снохи ее.
На дворе происходила страшная суматоха. Жена Петра бегала как полоумная из угла в угол без всякой видимой цели; старуха Анна лежала распростертая посредь двора и, заломив
руки за
голову, рыдала приговаривая...
Дядя Аким опустился на завалинку, закрыл лицо
руками и безнадежно качал
головою.
Дядя Аким устремил на него мутный, угасающий взор. Долго-долго смотрел он на него, приподнял
голову, хотел что-то сказать, но зарыдал как дитя и бессильно опустил
голову, между тем как
рука его, очевидно, искала чего-то поблизости.
— Батюшки! Они! Касатики! Они! Они идут! Они, они! — кричала тетушка Анна, бежавшая впереди всех и придерживавшая правою
рукою платок на
голове. — Они! Они идут! Пресвятая Богородица! Они! — подхватывала она, перескакивая через багор, наконечник которого лежал на коленях мужа.
Во все продолжение предыдущего разговора он подобострастно следил за каждым движением Нефеда, — казалось, с какою-то даже ненасытною жадностию впивался в него глазами; как только Нефед обнаруживал желание сказать слово, или даже поднять
руку, или повернуть
голову, у молодого парня были уже уши на макушке; он заранее раскрывал рот, оскаливал зубы, быстро окидывал глазами присутствующих, как будто хотел сказать: «Слушайте, слушайте, что скажет Нефед!», и тотчас же разражался неистовым хохотом.
Через минуту от храпа его заволновались даже лохмотья рукава, нечаянно попавшего вместе с
рукою под
голову.
Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею в присутствии мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба — выпустила из
рук кочергу, закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» — и сломя
голову кинулась на двор.
Тогда перед глазами баб, сидевших на завалинке, снова обозначались дрожащие очертания рыбаков и лодки, снова выступали из мрака высокие фигуры Петра и Глеба Савиновых, которые стояли на носу и, приподняв над
головою правую
руку, вооруженную острогою, перегнувшись корпусом через борт, казались висевшими над водою, отражавшею багровый круг света.
Ваня слегка отслонил его
рукою и, не повернув даже
головы, продолжал смотреть в ту сторону, где скрылось белое пятно.
— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив на груди
руки и покачивая
головою. — Сам знаешь, про что говорю. Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет, то есть, злобы либо зависти какой, я ни на нее, ни на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
Перед ними стоит Глеб; глаза его сухи, не произносит он ни жалоб, ни упреков, ни жестоких укорительных слов; но скрещенные на груди
руки, опущенная
голова, морщины, которых уже не перечтешь теперь на высоком лбу, достаточно показывают, что душа старого рыбака переносит тяжкое испытание.
Откинув исхудалыми
руками платок, покрывавший ей
голову, она окинула безумным взглядом присутствующих, как бы все еще не сознавая хорошенько, о чем идет речь, и вдруг бросилась на сына и перекинула
руки через его
голову.
Сказав это, он уперся
руками в
головы мужиков, сидевших на крылечке; те продолжали себе распевать, — как ни в чем не бывало! — перескочил через них и, подойдя к старому рыбаку, вторично с ним поздоровался.
На кротком, невозмутимо тихом лице старичка проглядывало смущение. Он, очевидно, был чем-то сильно взволнован. Белая
голова его и
руки тряслись более обыкновенного. Подойдя к соседу, который рубил справа и слева, ничего не замечая, он не сказал даже «бог помочь!». Дедушка ограничился тем лишь, что назвал его по имени.
Дедушка Кондратий тоскливо покачал
головою, закрыл красные, распухшие веки и безотрадно махнул
рукою. Вместе с этим движением две едва приметные слезинки покатились из глаз старика.
Тут он остановился, махнул
рукою и снова опустил на грудь
голову.
С первых же слов тетушка Анна пришла в неописанное волнение; она всплескивала
руками, мотала
головою, охала и стонала в одно и то же время.
Во все время этого дружеского объяснения приемыш стоял понуря
голову и крепко упирался грудью в конец весла. Он слова не сказал, но конец весла яростно рыл землю.
Руки Гришки не переставали откидывать с нетерпением волосы, которые свешивались на лицо его, принужденно склоненное на грудь.
Как только наступил послеобеденный отдых, Захар отправился под навес, примазал волосы, подвел их скобкою к вискам, самодовольно покрутил
головой, взял в
руки гармонию, пробрался в узенький проулок к огороду и стал выжидать Дуню, которая должна была явиться развешивать белье.
— Эх, дядя, дядя! Все ты причиною — ей-богу, так!.. Оставил меня как есть без
рук! — говорил он всякий раз, когда старик являлся на площадке. — Что головой-то мотаешь?.. Вестимо, так; сам видишь: бьемся, бьемся с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?
Он, очевидно, однако ж, пересиливал свою немочь; шаг его и движения отличались в это утро какою-то медленностью; он часто останавливался, потягивал
руки, усиленно выгибал спину; каждое из этих движений сопровождалось глухим стоном и нетерпеливым, досадливым потряхиванием
головы.
Во все время, как спускали челноки в воду, Гришка ни разу не обернулся, не взглянул на дом; ему не до того было: поддерживая
рукой штоф, он распевал во все горло нескладную песню, между тем как
голова его бессильно свешивалась то на одно плечо, то на другое…
— Словно сердце мое чуяло! — сказала тетушка Анна, тоскливо качая
головою (это были почти первые слова ее после смерти мужа). — Тому ли учил его старик-ат… Давно ли, касатка… о-ох!.. Я и тогда говорила: на погибель на свою связался он с этим Захаром!.. Добре вот кого жаль, — заключила она, устремляя тусклые, распухшие глаза свои на ребенка, который лежал на
руках Дуни.
Во весь этот день Дуня не сказала единого слова. Она как словно избегала даже встречи с Анной. Горе делает недоверчивым: она боялась упреков рассерженной старухи. Но как только старушка заснула и мрачная ночь окутала избы и площадку, Дуня взяла на
руки сына, украдкою вышла из избы, пробралась в огород и там уже дала полную волю своему отчаянию. В эту ночь на
голову и лицо младенца, который спокойно почивал на
руках ее, упала не одна горькая слеза…
Голос старушки, выражение всей фигуры изменялись с непостижимою быстротою; все существо ее мгновенно отдавалось под влияние слов и воспоминаний, которые возникали вереницами в слабой
голове ее: они переходили от украденных полушубков к Дуне, от Дуни к замку у двери каморы, от замка к покойному мужу, от мужа к внучке, от внучки к Захару, от Захара к дедушке Кондратию, которого всеслезно просила она вступиться за сирот и сократить словами беспутного, потерянного парня, — от Кондратия переходили они к Ване и только что полученному письму, и вместе с этими скачками голос ее слабел или повышался, слезы лились обильными потоками или вдруг пересыхали, лицо изображало отчаяние или уныние,
руки бессильно опускались или делали угрожающие жесты.
Приемыш не принимал ни малейшего участия в веселье товарища. Раскинув теперь
руки по столу и положив на них
голову свою с рассыпавшимися в беспорядке черными кудрями, он казался погруженным в глубокий сон. Раз, однако ж, неизвестно отчего, ветер ли сильнее застучал воротами, или в памяти его, отягченной сном и хмелем, неожиданно возник один из тех страшных образов, которые преследовали его дорогой, только он поднял вдруг
голову и вскочил на ноги.
Гришка не успел прийти в себя, как уже в дверях показалось несколько человек. Первое движение Захара было броситься к лучине и затушить огонь. Гришка рванулся к окну, вышиб раму и выскочил на площадку. Захар пустился вслед за ним, но едва просунул он
голову, как почувствовал, что в ноги ему вцепилось несколько дюжих
рук.
При этом дедушка Кондратий снова перекрестился, но уже
голова его была опущена и дрожала вместе с
рукою, творившею крестное знамение.
Как только молодой парень исчез за откосом лощины, старик снял шапку, опустился с помощью дрожащих
рук своих на колени и, склонив на грудь белую свою
голову, весь отдался молитве.
Старуха ухватилась
руками за
голову, села наземь и завопила, как воют обыкновенно о покойнике.
Григорий лежал в том положении, в каком вытащили его из воды:
руки его были закинуты за
голову, лицо обращено к лугу; но мокрые пряди черных кудрявых волос совсем почти заслоняли черты его.