Неточные совпадения
Но
в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет от ужаса: плотины как не бывало; вода гуляет через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все
руки! Со всем тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не скажет
в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу, ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова не молвит, да вдруг и перешел
в другой дом.
В ответ на это мальчик приподнял обеими
руками высокую баранью шапку (ту самую, что Аким купил, когда ему минула неделя, и которая даже теперь падала на нос), подбросил ее на воздух и, не дав ей упасть на землю, швырнул ее носком сапога на дорогу.
Тут находилась только жена Глеба Савинова — женщина уже пожилая, сгорбленная, и подле нее младший сын, хорошенький белокурый мальчик лет восьми, державший
в руках какое-то подобие птицы, сделанной из теста.
Тонкая бечевка, привязанная одним концом к шесту, другим концом к правой
руке жены Петра, позволяла ей укачивать ребенка, не прерывая работы (простой этот механизм придумал Глеб Савинов, строго наблюдавший, чтоб
в доме его никто не бил попусту баклуши).
Но все эти попытки первоначального ознакомления были вскоре прерваны старушкой, неожиданно явившейся из-за печки с горшком
в одной
руке, с чашкой и ложками —
в другой.
Рыбаку ли, охотнику ли требуется больше простору; к тому же и зернышко-то наше живое: где захочет, там и водится; само
в руки не дается: поди поищи да погоняйся за ним!
При этом дядя Аким, сидевший все время смирно, принялся вдруг так сильно колотить себя
в голову, что Василий принужден был схватить его за
руку.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что я скажу тебе… Веришь ты
в бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил он, быстро поворачиваясь к красному углу и принимаясь креститься, — вот накажи меня господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои
руки и ноги, коли
в чем тебя ослушаюсь! Что велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
В ответ на это старый рыбак махнул только
рукой и встал с места.
— Ну, а ты-то что ж, сват? Пойдешь и ты с нами? — принужденно сказал Глеб, поворачиваясь к Акиму, который стоял с поднятою
рукой и открытым ртом. — Все одно: к ночи не поспеешь
в Сосновку, придется здесь заночевать… А до вечера время много; бери топор… вон он там, кажись, на лавке.
Глеб разбил пальцем ледяные иглы, покрывавшие дно горшка, пригнул горшок к ладони, плеснул водицей на лицо, помял
в руках кончик полотенца, принял наклонное вперед положение и принялся тереть без того уже покрасневшие нос и щеки.
Замечательнее всего, что при всем том старый рыбак редко поднимал шум
в доме и еще реже подымал
руку; по большей части он находился
в веселом, шутливом расположении духа.
— Так-то, так! Я и сам об этом думаю: родня немалая; когда у моей бабки кокошник горел, его дедушка пришел да
руки погрел… Эх ты, сердечная! — прибавил, смеясь, рыбак. — Сватьев не оберешься, свояков не огребешься — мало ли на свете всякой шушеры! Всех их
в дом пущать — жирно будет!
Опасаясь, с одной стороны, не угодить
в чем-нибудь Глебу, исполненный, с другой стороны, сильнейшего желания показать всем и каждому, что он отличнейший, примерный работник — «мастак работник», Аким не щадил
рук и решительно лез из кожи.
На дворе происходила страшная суматоха. Жена Петра бегала как полоумная из угла
в угол без всякой видимой цели; старуха Анна лежала распростертая посредь двора и, заломив
руки за голову, рыдала приговаривая...
Как ни ошеломлен был Глеб, хотя страх его прошел вместе с опасностью, он тотчас же смекнул, что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком; а это, как известно, не входило
в состав его соображений: мальчику можно задать таску и раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из
рук все-таки не след.
Но тетка Анна успела уже предупредить Акима:
в руках мальчика находилась целая лепешка и вдобавок еще горбушка пирога.
С некоторых пор
в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки
в руках, тогда как
в этот день
в доме о лепешках и помину не было.
— Эх ты, сватьюшка Аким, сватьюшка Аким, высоко поднял, брат, да опустил низко; вожжи-то
в руках у тебя,
в руках вожжи, да жаль, воз-то под горою!.. Эх, пустой выходишь ты человек, братец ты мой! — скажет Глеб Савинов, махнет
рукой да и отойдет прочь.
Наконец после трех дней бесполезного шарканья по всем возможным закоулкам затерянные предметы были найдены между грядами огорода, куда, очевидно, забросила их чья-нибудь озорная
рука, потому что ни тетка Анна, ни домашние ее не думали даже заходить
в огород.
В играх и затеях всякого рода он постоянно первенствовал: он иначе не принимался за игру, как с тем, чтобы возложили на него роль хозяина и коновода, и
в этих случаях жутко приходилось всегда его товарищу, но стоило только Глебу напасть на след какой-нибудь новой шалости и потребовать зачинщика на расправу, Гришка тотчас же складывал с себя почетное звание коновода и распорядителя, сваливал всю вину на сотрудника и выдавал его обыкновенно с
руками и ногами.
Весло, глубоко вбитое
в песок, плохо уступало, однако ж, усилиям Гришки. Нетерпение и досада отражались на смуглом остром лице мальчика: обняв обеими
руками весло и скрежеща зубами, он принялся раскачивать его во все стороны, между тем как Ваня стоял с нерешительным видом
в люке и боязливо посматривал то на товарища, то на избу.
Вся разница заключалась
в том лишь, что сын рыбака делал дело без крику и погрому, не обнаруживая ни удали, ни залихвачества; но тем не менее дело все-таки кипело
в его
руках и выходило прочно.
Глеб Савиныч женил его и отпустил за братом Петром
в «рыбацкие слободы» — благо сходно было ему иметь теперь под
рукою двух молодцов-работников.
«Чтой-то за парень! Рослый, плечистый, на все
руки и во всякое дело парень! Маленечко вот только бычком смотрит, маленечко вороват, озорлив, — ну, да не без этого! И
в хорошем хлеву мякина есть. И то сказать, я ведь потачки не дам: он вороват, да и я узловат! Как раз попотчую из двух поленцев яичницей; а парень ловкий, нече сказать, на все
руки парень!»
Гришка-приемыш сидел верхом на «князьке», или макушке кровли, с граблями
в руках.
Со всем тем лицо ее выражало более суеты и озабоченности, чем когда-нибудь; она перебегала от крылечка
в клетушку, от клетушки к задним воротам, от задних ворот снова к крылечку, и во все время этих путешествий присутствовавшие могли только видеть одни ноги тетушки Анны: верхняя же часть ее туловища исчезала совершенно за горшками, лагунчиками, скрывалась за решетом, корчагою или корытом, которые каждый раз подымались горою на груди ее, придерживаемые
в обхват
руками.
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози
руки!.. А я тем временем схожу
в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь
в сени.
Минуту спустя он снова появился на дворе, но уже
в шапке и с палкою
в руке.
Ваня провел
рукою по лбу, как бы стараясь опомниться, торопливо прошептал молитву, перекрестился и бросился
в воду, не выпуская из глаз огонька, который продолжал мигать ему, отражаясь дрожащею золотистою ниткой на гладкой поверхности Оки, величаво сверкавшей посреди ночи.
Принимая
в соображение шум и возгласы, раздававшиеся на дворе, можно было утвердительно сказать, что тетушка Анна и снохи ее также не оставались праздными. Там шла своего рода работа. И где ж видано,
в самом деле, чтобы добрые хозяйки сидели сложа
руки, когда до светлого праздника остается всего-навсе одна неделя!
Во все продолжение предыдущего разговора он подобострастно следил за каждым движением Нефеда, — казалось, с какою-то даже ненасытною жадностию впивался
в него глазами; как только Нефед обнаруживал желание сказать слово, или даже поднять
руку, или повернуть голову, у молодого парня были уже уши на макушке; он заранее раскрывал рот, оскаливал зубы, быстро окидывал глазами присутствующих, как будто хотел сказать: «Слушайте, слушайте, что скажет Нефед!», и тотчас же разражался неистовым хохотом.
— Знамое дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит;
в другие годы
в это время она давно
в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая
рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
— Конечно, все
в руке божьей, во всем его святая воля, — подхватил Глеб, — но я говорю так-то — по приметам сужу!
Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею
в присутствии мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою
в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба — выпустила из
рук кочергу, закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» — и сломя голову кинулась на двор.
Сыны вы мои родные!..», а между тем
руки не подымаются, голос замирает
в груди, ноги не двигаются.
Наконец он выпустил сучья из правой
руки, судорожно отер ладонью пот, который, несмотря на холод ночи, выступал крупными горошинами на лице, и, укрепив челнок, принялся осматривать верши: осмотрел одну, взялся за другую — и вдруг кинулся
в челнок и полетел стрелою назад.
Ваня слегка отслонил его
рукою и, не повернув даже головы, продолжал смотреть
в ту сторону, где скрылось белое пятно.
Нонче же переговорю с дядей Кондратием, и по
рукам:
в воскресенье спросим девку, а
в предбудущее и повенчаем!..
Одно и то же чувство — чувство неловкости, тягостного принуждения, быть может, даже стыда со стороны девушки — проглядывало на лице того и другого. Но нечего было долго думать. Глеб, чего доброго, начнет еще подтрунивать. Ваня подошел к девушке и, переминая
в руках шапку, поцеловал ее трижды (Глеб настоял на том), причем, казалось, вся душа кинулась
в лицо Вани и колени его задрожали.
Бывают такие книжки, что грешно и
в руки взять… да таких Ванюша твой не читает; учился он доброму — худое на ум не пойдет!..
Дуня заглушила, однако ж, рыдания, раздиравшие ее сердце; она приложила одну
руку к губам, другою ухватилась за грудь и быстро скользнула
в дверь.
Лицо Вани казалось, напротив, совершенно спокойным, и только
рука его, все еще державшая, вероятно
в забытьи, занавеску, — только
рука изменяла ему.
Когда он приблизился к берегу озера и взглянул на стариков, Глеб держал
в левой
руке правую
руку дедушки Кондратия и, весело похлопывая ему
в ладонь, приговаривал...
Он принадлежал к числу тех отчаянно загрубелых людей, которых ничем не проймешь: ни лаской, ни угрозой, — которые, если заберут что
в башку, так хоть отсекай у них
руки и ноги, а на своем поставят.
Село Комарево по величине своей, красоте некоторых зданий и капиталам, находящимся
в руках пяти-шести обывателей, было значительнее многих уездных городов.
Картузы, словно по условному знаку, то подымаются козырьками кверху, то книзу, и
в то же время над толпою поднимается
рука и взлетает на воздух грош: там идет орлянка; опять толпа, опять бабы.
Подле него, возле ступенек крыльца и на самых ступеньках, располагалось несколько пьяных мужиков, которые сидели вкривь и вкось, иной даже лежал, но все держались за
руки или обнимались; они не обращали внимания на то, что через них шагали, наступали им на ноги или же попросту валились на них: дружеские объятия встречали того, кто спотыкался и падал; они горланили что было моченьки, во сколько хватало духу какую-то раздирательную, нескладную песню и так страшно раскрывали рты, что видны были не только коренные зубы, но даже нёбо и маленький язычок, болтавшийся
в горле.
Со всем тем этот безжизненный, меланхолический Герасим, который с трудом, казалось, нес бремя жизни, был негодяй первой
руки, плут первостатейный — «темный» плут, как говорится
в простонародье.
Большую половину села, несколько окрестных деревушек держал он
в костлявых
руках своих.