Неточные совпадения
В ворота гостиницы губернского города nn въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка,
в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют господами средней
руки.
Он выбежал проворно, с салфеткой
в руке, весь длинный и
в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно господина вверх по всей деревянной галдарее показывать ниспосланный ему Богом покой.
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик
в военной ливрее, с узелком
в руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо
в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде
в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких
рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши
в руки карты, тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию, покрыл нижнею губою верхнюю и сохранил такое положение во все время игры.
Он очень долго жал ему
руку и просил убедительно сделать ему честь своим приездом
в деревню, к которой, по его словам, было только пятнадцать верст от городской заставы.
Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а
в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас
в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под
руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел
в бричку.
Проходивший поп снял шляпу, несколько мальчишек
в замаранных рубашках протянули
руки, приговаривая: «Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням.
Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял
в зеленом шалоновом сюртуке, приставив
руку ко лбу
в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места
в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою
рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как
рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Когда приходил к нему мужик и, почесавши
рукою затылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу, пóдать заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже
в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать.
И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если только она держалась на ту пору
в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что
в продолжение его можно бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку.
— Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только
рукою в воздухе и продолжал: — Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей.
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая
рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его
в гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу
руку и долго смотрели молча один другому
в глаза,
в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить
руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался
в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил
руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами если не
в одном доме, то, по крайней мере,
в самом ближайшем соседстве.
Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, надел ее
в рукава, схватил
в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть-чуть переступала ногами, ибо чувствовала приятное расслабление от поучительных речей.
Чичиков и
руками и ногами шлепнулся
в грязь.
Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся
в бока обеими
руками,
в то время как барин барахтался
в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: «Вишь ты, и перекинулась!»
— Погодите, я скажу барыне, — произнесла она и минуты через две уже возвратилась с фонарем
в руке.
Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и потому, взявши
в руки чашку с чаем и вливши туда фруктовой, повел такие речи...
— Нет, матушка не обижу, — говорил он, а между тем отирал
рукою пот, который
в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не имеет ли она
в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует.
В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их
в растопленное масло, отправил
в рот, а губы и
руки вытер салфеткой. Повторивши это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши
в то же время принести еще горячих блинов.
— Да у меня-то их хорошо пекут, — сказала хозяйка, — да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная… Да что же, батюшка, вы так спешите? — проговорила она, увидя, что Чичиков взял
в руки картуз, — ведь и бричка еще не заложена.
Во всю дорогу был он молчалив, только похлестывал кнутом и не обращал никакой поучительной речи к лошадям, хотя чубарому коню, конечно, хотелось бы выслушать что-нибудь наставительное, ибо
в это время вожжи всегда как-то лениво держались
в руках словоохотного возницы и кнут только для формы гулял поверх спин.
Для него решительно ничего не значат все господа большой
руки, живущие
в Петербурге и Москве, проводящие время
в обдумывании, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе, как отправивши прежде
в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся
в Карлсбад или на Кавказ.
Но господа средней
руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни
в чем не бывало садятся за стол
в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, [Сомовий плёс — «хвост у сома, весь из жира».
В продолжение немногих минут они вероятно бы разговорились и хорошо познакомились между собою, потому что уже начало было сделано, и оба почти
в одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по дороге была совершенно прибита вчерашним дождем и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив
рукой свои черные густые волосы.
Эй, Порфирий! — закричал он, подошедши к окну, на своего человека, который держал
в одной
руке ножик, а
в другой корку хлеба с куском балыка, который посчастливилось ему мимоходом отрезать, вынимая что-то из брички.
Иной, например, даже человек
в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, [Звезда на груди — орден Станислава.] будет вам жать
руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред вашими глазами, и нагадит вам.
Засим вошли они
в комнату. Порфирий подал свечи, и Чичиков заметил
в руках хозяина неизвестно откуда взявшуюся колоду карт.
— Здесь Ноздрев, схвативши за
руку Чичикова, стал тащить его
в другую комнату, и как тот ни упирался ногами
в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услышать еще раз, каким образом поехал
в поход Мальбруг.
— Ну, решаться
в банк значит подвергаться неизвестности, — говорил Чичиков и между тем взглянул искоса на бывшие
в руках у него карты. Обе талии ему показались очень похожими на искусственные, и самый крап глядел весьма подозрительно.
Держа
в руке чубук и прихлебывая из чашки, он был очень хорош для живописца, не любящего страх господ прилизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку.
— Нет, что ж за куш пятьдесят? Лучше ж
в эту сумму я включу тебе какого-нибудь щенка средней
руки или золотую печатку к часам.
— Давненько не брал я
в руки шашек! — говорил Чичиков, подвигая тоже шашку.
— Давненько не брал я
в руки шашек! — говорил Чичиков, подвигая шашку.
— Давненько не брал я
в руки!.. Э, э! это, брат, что? отсади-ка ее назад! — говорил Чичиков.
— Не хочу! — сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе
руки на всякий случай поближе к лицу, ибо дело становилось
в самом деле жарко.
Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его
руки.
В это самое время вошел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно.
— А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет, так и не можешь! Бейте его! — кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил
в руку черешневый чубук. Чичиков стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелились без звука.
— Позвольте узнать, кто здесь господин Ноздрев? — сказал незнакомец, посмотревши
в некотором недоумении на Ноздрева, который стоял с чубуком
в руке, и на Чичикова, который едва начинал оправляться от своего невыгодного положения.
Дыхание его переводилось с трудом, и когда он попробовал приложить
руку к сердцу, то почувствовал, что оно билось, как перепелка
в клетке.
Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится против света
в смуглых
руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя лучи сияющего солнца; ее тоненькие ушки также сквозили, рдея проникавшим их теплым светом.
Чичиков подошел к ручке Феодулии Ивановны, которую она почти впихнула ему
в губы, причем он имел случай заметить, что
руки были вымыты огуречным рассолом.
— Как, губернатор разбойник? — сказал Чичиков и совершенно не мог понять, как губернатор мог попасть
в разбойники. — Признаюсь, этого я бы никак не подумал, — продолжал он. — Но позвольте, однако же, заметить: поступки его совершенно не такие, напротив, скорее даже мягкости
в нем много. — Тут он привел
в доказательство даже кошельки, вышитые его собственными
руками, и отозвался с похвалою об ласковом выражении лица его.
Воспользовавшись ее отсутствием, Чичиков обратился к Собакевичу, который, лежа
в креслах, только покряхтывал после такого сытного обеда и издавал ртом какие-то невнятные звуки, крестясь и закрывая поминутно его
рукою.
— Моя цена! Мы, верно, как-нибудь ошиблись или не понимаем друг друга, позабыли,
в чем состоит предмет. Я полагаю с своей стороны, положа
руку на сердце: по восьми гривен за душу, это самая красная цена!
— Позвольте, позвольте! — сказал Собакевич, не выпуская его
руки и наступив ему на ногу, ибо герой наш позабыл поберечься,
в наказанье за что должен был зашипеть и подскочить на одной ноге.
— Прошу прощенья! я, кажется, вас побеспокоил. Пожалуйте, садитесь сюда! Прошу! — Здесь он усадил его
в кресла с некоторою даже ловкостию, как такой медведь, который уже побывал
в руках, умеет и перевертываться, и делать разные штуки на вопросы: «А покажи, Миша, как бабы парятся» или: «А как, Миша, малые ребята горох крадут?»