Неточные совпадения
Но, с другой стороны, дядя Аким знал также, что парнишка
стал в сук расти, сильно балуется и что надо бы пристроить его к какому ни на
есть рукомеслу.
— Э, э! Теперь так вот ко мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а? Как услышал чужой голос, так ластиться
стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным голосом. —
Станешь баловать, худо
будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и, пропадешь — совсем пропадешь… так-таки и пропадешь… как
есть пропадешь!..
— Что ж так? Секал ты его много, что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько, того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить… так
стало тому и
быть! — довершил он, заливаясь громким смехом, причем верши его и все туловище заходили из стороны в сторону.
Из слов его оказалось, что свет переродился и люди
стали плохи с того самого времени, как он лишился имущества и вынужден
был наниматься батраком.
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок, того, годен теперь
стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да
поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Кабы твоя бы милость
была, Глеб Савиныч, — жалобно начал Аким, — век бы
стал за тебя бога молить!.. Взмилуйся над сиротинкой,
будь отцом родным, возьми ты его — приставь к себе!..
— Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо
будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж ты
стала? — спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
— Эк ее!.. Фу ты, дура баба!.. Чего ж тебе еще? Сказал возьму,
стало тому и
быть… А я думал, и невесть что ей втемяшилось… Ступай…
С некоторых пор в одежде дяди Акима
стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки
были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот день в доме о лепешках и помину не
было.
— Да что, матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся, говорит, прочь отселева! Не надыть, говорит, тебя, старого дурака: даром, говорит, хлеб
ешь!.. Ну, матушка, бог с ним! Свет не без добрых людей… Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться не
станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
«Вот скучали, хлопот не
было, — думал рыбак, — вот теперь и возись поди! Что
станешь с ним делать, коли он так-то у меня проваляется зиму? И диковинное это дело, право, какой человек такой: маленько дождем помочило — невесть что сделалось, весь распался, весь разнедужился… Эх! Я и прежде говорил: пустой человек — право, пустой человек!»
— А зачем нас туда понесет? Я чай, мы
будем грести наискось… Рази ты не видал, как брат твой Василий управляется? Вишь: река вон туда бежит, а мы вон туда
станем гресть, все наискось, вон-вон, к тому месту — к дубкам, где озеро.
— Так
стало… ты здесь одна
была? — нерешительно проговорил Ваня, украдкою взглядывая на озеро.
«Так вон они как! Вот что. А мне и невдомек
было! Знамо, теперь все пропало, кануло в воду… Что ж! Я им не помеха, коли так… Господь с ними!» — бормотал Ваня, делая безотрадные жесты и на каждом шагу обтирая ладонью пот, который катился с него ручьями. Ночь между тем
была росистая и сырая. Но он чувствовал какую-то нестерпимую духоту на сердце и в воздухе. Ему
стало так жарко, что он принужден даже
был распахнуть одежду.
Дело в том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели до Святой: оставалась между тем одна неделя, а они все еще не являлись. Такое промедление
было тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку
становился день ото дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
— Об делах не раздобаривал: наказывал только кланяться! — сказал Нефед. — Ну, что ж мы, братцы,
стали? — добавил он, приподняв
пилу. — Пойдем к избам! Сват Глеб не поскупится соломой: даст обложить лаптишки.
— Знамо, что не даром, — насмешливо возразил Глеб. — Не осуди в лаптях: сапоги в санях!.. Да с чего ты так разохотился:
стало быть, денег добре много несешь?
— Нет, любезный, не говори этого. Пустой речи недолог век. Об том, что вот он говорил, и деды и прадеды наши знали; уж коли да весь народ веру дал,
стало,
есть в том какая ни на
есть правда. Один человек солжет, пожалуй: всяк человек — ложь, говорится, да только в одиночку; мир правду любит…
— Вестимо, так, уж коли все заодно говорят,
стало, с чего-нибудь да берут,
стало,
есть правда, — подхватил пильщик.
Дело
было к вечеру, маленечко примеркать
стало.
Требуется —
стало, так и следует
быть.
Перемена заметна
была, впрочем, только в наружности двух рыбаков: взглянув на румяное, улыбающееся лицо Василия, можно
было тотчас же догадаться, что веселый, беспечный нрав его остался все тот же; смуглое, нахмуренное лицо старшего брата, уподоблявшее его цыгану, которого только что обманули, его черные глаза, смотревшие исподлобья, ясно обличали тот же мрачно настроенный, несообщительный нрав; суровая энергия, отличавшая его еще в юности, но которая с летами угомонилась и приняла характер более сосредоточенный, сообщала наружности Петра выражение какого-то грубого могущества, смешанного с упрямой, непоколебимой волей; с первого взгляда
становилось понятным то влияние, которое производил Петр на всех товарищей по ремеслу и особенно на младшего брата, которым управлял он по произволу.
— А господь его ведает! Со вчерашнего дня такой-то
стал… И сами не знаем, что такое. Так вот с дубу и рвет! Вы, родные, коли
есть что на уме, лучше и не говорите ему. Обождите маленько. Авось отойдет у него сердце-то… такой-то бедовый, боже упаси!
— Сказал: ты пойдешь,
стало, оно так и
будет!
Стало, и разговаривать нечего! Долго думать — тому же
быть. Ступай, бери шапку.
Требуется —
стало, так тому и следует
быть! — продолжал Глеб, потряхивая головою.
Да и нам повеселее тогда
будет: к тому времени того и гляди повестят о некрутстве, Гришка уйдет; все не так скучать
станем; погляжу тогда на своих молодых; осталась по крайности хоть утеха в дому!..»
Слова отца заставили ее повернуть голову к разговаривающим; она стояла, опустив раскрасневшееся лицо к полу; в чертах ее не
было видно, однако ж, ни замешательства, ни отчаяния; она знала, что стоит только ей слово сказать отцу, он принуждать ее не
станет. Если чувства молодой девушки
были встревожены и на лице ее проглядывало смущение, виною всему этому
было присутствие Вани.
—
Стало, тому и
быть! Ладно заживем, когда так: два сапога — одна пара!
— Нет, Васька дома останется взамен Гришки. Отпущу я его на заработки! А самому небось батрака нанимать, нет, жирно
будет! Они и без того денег почитай что не несут… Довольно и того, коли один Петрушка пойдет в «рыбацкие слободы»… Ну, да не об этом толк совсем! Пойдут,
стало быть, Васькины рубахи; а я от себя целковика два приложу: дело ихнее — походное, понадобится — сапожишки купить либо другое что, в чем нужда встренется.
—
Стало быть, не в охоту, оттого и не
ест! — отрывисто отвечал приемыш, не подымая головы.
— Отчаянная башка… Вишь, Глеб Савиныч, ведь я тебе говорил: не для тебя совсем человек — самый что ни на
есть гулящий, — шепнул сын смедовского мельника, не знавший, вероятно, что чем больше
будет он отговаривать старого рыбака, тем сильнее тот
станет упрямиться, тем скорее пойдет наперекор.
— Эх, народ чудной какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что
станешь делать?
Будь по-вашему, пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну, ребята, что ж вы
стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь к музыкантам. —
Будет чем опохмелиться… Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая баб, которые смеялись.
В движениях и взглядах молодого парня заметно
было какое-то нетерпение, смешанное с любопытством: он то
становился на ноги и прищуривал глаза, то повертывал челнок, который поминутно прибивало к берегу течением реки, то ложился на палубу и приводил черные, лукавые глаза свои в уровень с луговою плоскостью.
Сидя с утра до вечера за
станом в теплой избе, он, естественным образом, должен
был крепко облениться; мало-мальски тяжелая работа не по нутру ему, да и не по силам.
Там, как зима придет, он и сам держать его не
станет: пригонит к тому времени, чтобы работник гроша ему не
был должен, и даст ему пачпорт: проваливай куда хочешь.
— Ах он, проклятый! — вскричал Глеб, у которого закипело при этом сердце так же, как в бывалое время. — То-то приметил я, давно еще приметил… в то время еще, как Ваня здесь мой
был! Недаром,
стало, таскался он к тебе на озеро. Пойдем, дядя, ко мне… тут челнок у меня за кустами. Погоди ж ты! Я ж те ребры-то переломаю. Я те!..
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно
быть, испорченная либо хворая…» — «Парень,
стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
Но, к сожалению, удовольствие Глеба Савинова не
было продолжительно: оно исчезало по мере того, как
стали появляться расходы, сопряженные с приобретением молодой снохи...
Иначе, может
быть, у нее не
стало бы смелости дожидаться мужа.
Если б хоть раз поговорил он с женою, хоть раз обошелся с нею ласково, Дуня, подавив в себе остаток девичьего чувства, привела бы ему еще другое доказательство их связи: авось-либо перестал бы он тогда упрекать ее, пожалел бы ее; авось помягче
стало бы тогда его сердце, которое не столько
было злобно, сколько пусто и испорчено.
— А я из Клишина: там и переехал; все берегом шел… Да не об этом речь: я, примерно, все насчет… рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно и не узнала меня!.. А я так вот взглянул только в эвту сторону, нарочно с дороги свернул… Уж вот тебя так мудрено признать — ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела… Как
есть коломенская купчиха; распрекрасные
стали!.. Только бы и смотрел на тебя… Эх! — произнес Захар, сделав какой-то звук губами.
— Так что ж ты такой общипанный?
Стало быть, приятель-то худо расчелся?
Сомневаясь в существовании горских и серпуховских приятелей, а также и в одежде, вверенной будто бы их попечению, Глеб смекнул в одно мгновение ока, что в делах Захара
стали, как говорится, «тесные постояльцы» и что, следственно, ему
будет теперь не до торгов — что дашь, то и возьмет.
Спустя месяц какой-нибудь Гришка окончательно не тем
стал, чем
был до появления товарища.
Но мало-помалу вместе с любезностию в нем
стала появляться особенная какая-то смелость. Раз даже начал он заигрывать с Дуней. Кроме молоденькой бабы и работника, на дворе никого не
было. Окинув быстрым взглядом навесы и крылечко, Захар ловко подкрался к Дуне и нежно прошептал...
— А то как же! По-бабьи зарюмить,
стало быть? — насмешливо перебил Захар. — Ай да Глеб Савиныч! Уважил, нечего сказать!.. Ну, что ж ты, братец ты мой, поплачь хошь одним глазком… то-то поглядел бы на тебя!.. Э-х!.. Детина, детина, не стоишь ты алтына! — промолвил Захар.
— Не видал бы, не
стал бы говорить;
стало быть, видел.
Как только наступил послеобеденный отдых, Захар отправился под навес, примазал волосы, подвел их скобкою к вискам, самодовольно покрутил головой, взял в руки гармонию, пробрался в узенький проулок к огороду и
стал выжидать Дуню, которая должна
была явиться развешивать белье.
Комарево
стало для него тем же, чем
было когда-то озеро дедушки Кондратия.