Неточные совпадения
— Э, э! Теперь так вот ко мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а? Как услышал чужой голос, так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься…
Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил
он увещевательным голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и, пропадешь — совсем пропадешь… так-таки и пропадешь… как есть пропадешь!..
— Здравствуй, сватьюшка!.. Ну-ну, рассказывай, отколе? Зачем?.. Э, э, да ты и парнишку привел! Не тот ли это, сказывали, что после солдатки остался… Ась? Что-то на тебя, сват Аким, смахивает… Маленько покоренастее да поплотнее тебя будет, а в остальном — весь, как есть, ты! Вишь, рот-то… Эй, молодец, что рот-то разинул? — присовокупил рыбак, пригибаясь к Грише, который смотрел на
него во все глаза. — Сват Аким, или
он у тебя так уж с большим таким ртом и родился?
— Что ж так? Секал ты
его много, что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько, того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. —
Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить… так стало тому и быть! — довершил
он, заливаясь громким смехом, причем верши
его и все туловище заходили из стороны в сторону.
—
Ну, ступай в избу! — сказал рыбак после молчка, сопровождавшегося долгим и нетерпеливым почесыванием затылка. — Теперь мне недосуг… Эх ты! Во тоске живу, на печи лежу! — добавил
он, бросив полупрезрительный-полунасмешливый взгляд на Акима, который поспешно направился к избе вместе со своим мальчиком, преследуемый старухой и ее сыном.
Вестимо,
он теперь махочка: взять нечего;
ну, а как подрастет, произойдет ваше рыбацкое рукомесло, так и
он также подмогать станет…
Ну так вот, звал
он меня к себе, и деньги дает хорошие.
Ну, хоть бы вот возьми
он тебя, так и за глаза.
— Хозяйка, — сказал
он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь:
ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок, того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Сделали, сделали! То-то сделали!.. Вот у меня так работник будет — почище всех вас! — продолжал Глеб, кивая младшему сыну. — А вот и другой! (Тут
он указал на внучка, валявшегося на бредне.)
Ну, уж теплынь сотворил господь, нечего сказать! Так тебя солнышко и донимает; рубаху-то, словно весною, хошь выжми… Упыхался, словно середь лета, — подхватил
он, опускаясь на лавку подле стола, но все еще делая вид, как будто не примечает Акима.
—
Ну, так что ж ты ломаешься, когда так? Ешь! Али прикажешь в упрос просить?
Ну, а парнишку-то! Не дворянский сын: гляденьем сыт не будет; сажай и
его! Что, смотрю,
он у тебя таким бычком глядит, слова не скажет?
— Будь по-твоему, — сказал
он, потешаясь, по-видимому, недовольными выходками сына, — ладно;
ну, ты уйдешь, а в дому-то кто останется?
— Ладно, — сказал
он, — работник точно сходнее, коли станешь приносить в дом заработки…
Ну, а где ж бы ты взял такого работника, который денег-то мало возьмет?
—
Ну, ребята, — произнес
он неожиданно, обращаясь к сыновьям, которые последовали
его примеру и крестились перед образами, — пора за дело; бери топоры да паклю — ступай на берег!
—
Ну, а ты-то что ж, сват? Пойдешь и ты с нами? — принужденно сказал Глеб, поворачиваясь к Акиму, который стоял с поднятою рукой и открытым ртом. — Все одно: к ночи не поспеешь в Сосновку, придется здесь заночевать… А до вечера время много; бери топор… вон
он там, кажись, на лавке.
Трудно предположить, однако ж, чтоб холод именно мог пробудить Глеба Савинова. Вот жар разве,
ну, то совсем другое дело! Жар, как сам
он говаривал, частенько донимал
его; холод же не производил на Глеба ни малейшего действия.
— Вижу, за водой, — сказал
он, посмеиваясь, — вижу.
Ну, а сноха-то что ж? А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!..
Оно что говорить: вестимо, жаль сердечную!..
Ну, жаль не жаль, а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра, пойдем: надо с тобой слова два перемолвить.
— Сдается мне, отпускать
его незачем, — сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, — проку никакого из этого не будет — только что вот набалуется…
Ну, что ж ты стоишь? Говори!
— Должно быть, спит еще.
Ну, пущай
его, пущай понежится; встанет, смотри, покорми
его.
— Куды ты? Полно, погоди, постой, — сказал рыбак, удерживая за руку жену, которая бросилась к воротам, — постой!
Ну, старуха, — промолвил
он, — вижу: хочется тебе, добре хочется пристроить к месту своего сродственника!
—
Ну, то-то, родимый, то-то; с тем, говорит, и беру, коли работать станет!.. Сам знаешь, человек
он крепкий: что сказал, от того не отступится.
— Ну-ткась, сват, возьми-ка зачерпни поди водицы… Вон в углу стоит; давай сюда: мы
его умоем, когда так! — проговорил рыбак, ставя перед собою Гришку и наклоняя
ему вперед голову. — Лей! — заключил
он, протягивая ладонь.
— Вот, сватьюшка, что я скажу тебе, — произнес
он с видом простодушия. — Останься, пожалуй, у нас еще день, коли спешить некуда. Тем временем нам в чем-нибудь подсобишь… Так, что ли?
Ну, когда так — ладно! Бери топор, пойдем со мною.
— Стало,
он тебя поколотил?..
Ну, полно, не плачь: дай нам прийти домой, мы
ему шею-то сами намнем.
—
Ну, хорошо, — возразил Глеб, —
он тебя поколотил;
ну, а ты что?
— А я и сам не знаю, за что, — отвечал со вздохом Ваня. — Я на дворе играл, а
он стоял на крыльце;
ну, я
ему говорю: «Давай, говорю, играть»; а
он как пхнет меня: «Я-те лукну!» — говорит, такой серчалый!.. Потом
он опять говорит: «Ступай, говорит, тебя тятька кличет». Я поглядел в ворота: вижу, ты меня не кличешь, и опять стал играть; а
он опять: «Тебя, говорит, тятька кличет; ступай!» Я не пошел… что мне!..
Ну, а
он тут и зачал меня бить… Я и пошел…
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт…
Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил
он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. —
Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда
его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
—
Ну вот еще, будешь нам рассказывать!
Он, вестимо
он! Ах,
он… Ребята, давай мне
его сюда, давай сюда!.. Ступай, догоняй; всего одна дорога; да живо… испуган зверь, далеко бежит…
Ну!
— Тащи
его сюда, Васютка, тащи скорей! Так, так! Держи крепче!..
Ну уж погоди, брат, я ж те дам баню! — заключил
он, выразительно изгибая густые свои брови.
— Полно, батюшка.
Ну что ты, в самом-то деле!
Он и так бояться станет, — сказала, в свою очередь, Анна.
— Полно вам, глупые! О чем орете? Добру учат! — сказал
он, проводя ладонью по высокому лбу, который снова начал проясниваться. — Небось не умрет, будет только поумнее. Кабы на горох не мороз,
он бы через тын перерос!..
Ну, будет вам; пойдемте обедать.
Ну, а теперь совсем не то: ходит — набок голову клонит, как словно кто обидел
его или замысел какой на душе имеет; слова не вызовешь: все опостыло
ему, опостыла даже и самая скворечница.
Ну, что я
ему дался за скоморох такой?
— Да что, матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся, говорит, прочь отселева! Не надыть, говорит, тебя, старого дурака: даром, говорит, хлеб ешь!..
Ну, матушка, бог с
ним! Свет не без добрых людей… Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться не станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
—
Ну, есть о чем крушиться! Эх ты… глупый, глупый!
Ну, а ты о чем? — спросил
он, поворачиваясь к сыну.
—
Ну, а как же мы назад-то поедем, без весла-то? — сказал вдруг Ваня, и личико
его снова отуманилось.
—
Ну, где ж луга-то? Вишь, нету! — сказал Ваня, отирая рукою пот, струившийся по раскрасневшемуся лицу
его.
Сначатия-то, до книг, все еще, куда ни шло, работал;
ну, а как далась
ему эта грамота, добре стал хмельным делом зашибаться…
«Чтой-то за парень! Рослый, плечистый, на все руки и во всякое дело парень! Маленечко вот только бычком смотрит, маленечко вороват, озорлив, —
ну, да не без этого! И в хорошем хлеву мякина есть. И то сказать, я ведь потачки не дам:
он вороват, да и я узловат! Как раз попотчую из двух поленцев яичницей; а парень ловкий, нече сказать, на все руки парень!»
—
Ну, бабы, шабаш! — произнес
он, с самодовольствием осматривая избу. — Соломы ноне больше не потребуется. Завтра начнем покрывать другую половину кровли. До того времени Гришка выложит ее хворостом… Эй, Гришка!
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче
его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим…
Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я тем временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто
его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил
он, направляясь в сени.
—
Ну, а как
он догадается, что ты здесь… так инда сердце все задрожит…
— А все как словно страшно… Да нет, нет, Ваня не такой парень!
Он хоть и проведает, а все не скажет… Ах, как стыдно! Я и сама не знаю: как только повстречаюсь с
ним, так даже вся душа заноет… так бы, кажется, и убежала!.. Должно быть, взаправду я обозналась: никого нету, — проговорила Дуня, быстро оглядываясь. —
Ну, Гриша, так что ж ты начал рассказывать? — заключила она, снова усаживаясь подле парня.
—
Ну да, видно, за родным… Я не о том речь повел: недаром, говорю,
он так-то приглядывает за мной — как только пошел куда, так во все глаза на меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает
он это неспроста. Думается мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
— Полно тебе, дура голова!
Ну, чего ты, чего? Погодим еще: авось какой-нибудь рассудок да будет… Не махонькие
они: свой толк в голове есть. Знамо, кто себе враг! На беду не полезут.
Ну-кась, ты, Василиса, что скажешь? — добавил
он, насмешливо взглядывая на жену Василия.
—
Ну, этот, по крайности, хошь толком сказал, долго думал, да хорошо молвил! — произнес отец, самодовольно поглаживая свою раскидистую бороду. —
Ну, бабы, что ж вы стоите? — заключил
он, неожиданно поворачиваясь к снохам и хозяйке. — Думаете, станете так-то ждать на берегу с утра да до вечера, так
они скорее от эвтаго придут… Делов нет у вас, что ли?
Ну, а в другом чем виду не показывает — песни это играет, с бабами балует; иной раз даже сократишь
его, приудержишь…
— А, да! Озерской рыбак! — сказал Глеб. —
Ну, что, как там
его бог милует?.. С неделю, почитай, не видались;
он за половодьем перебрался с озера в Комарево… Скучает, я чай, работой? Старик куды те завистливый к делу — хлопотун!
— Об делах не раздобаривал: наказывал только кланяться! — сказал Нефед. —
Ну, что ж мы, братцы, стали? — добавил
он, приподняв пилу. — Пойдем к избам! Сват Глеб не поскупится соломой: даст обложить лаптишки.
Ну, так вот, говорю, коровы у
него стоят теперь смирно, не шелохнутся; смекай, значит, коли так: быть опять снегу.