Неточные совпадения
Свойства эти
не были, однако ж, следствием усталости или преклонности лет: три-четыре версты от Сосновки
до того места, где мы застали его, никого
не могли утомить; что ж касается
до лет, ему было сорок пять, и уж никак
не более пятидесяти — возраст, в котором наши простолюдины благодаря постоянной деятельности и простой, неприхотливой жизни сохраняют крепость и силу.
До того времени он в ус
не дул; обжигался день-деньской на печке, как словно и
не чаял своего горя.
Петр и жена его, повернувшись спиной к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях
того и другого лежал бредень, который, обогнув несколько раз избу, поднимался вдруг горою в заднем углу и чуть
не доставал в этом месте
до люльки, привешенной к гибкому шесту, воткнутому в перекладину потолка.
— Ну, на здоровье; утрись поди! — произнес Глеб, выпуская Гришку, который бросился в угол, как кошка, и жалобно завопил. — А
то не хочу да
не хочу!..
До колен
не дорос, а туда же:
не хочу!.. Ну, сват, пора, я чай, и закусить:
не евши легко, а поевши-то все как-то лучше. Пойдем, — довершил рыбак, отворяя дверь избы.
Иной раз целый день хлопочет подле какого-нибудь дела, суетится
до того, что пот валит с него градом, а как придет домой, так и скосится и грохнет на лавку, ног под собой
не слышит; но сколько Глеб или сын его Василий ни умудрялись, сколько ни старались высмотреть, над чем бы мог так упорно трудиться работник, дела все-таки никакого
не находили.
Из разговоров Кондратия оказалось, что он занимается покуда еще стройкой, рыбную ловлю начнет с осени и
до того времени
не будет, следовательно, нуждаться в работнике.
Никто
не ждал от него скорого возвращения: все знали очень хорошо, что дядя Аким воспользуется случаем полежать на печи у соседа и пролежит
тем долее и охотнее, что дорога больно худа и ветер пуще студен. Никто
не помышлял о нем вплоть
до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила, а дядя Аким все еще
не возвращался. Погода между
тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал в окна избы; ветер дико завывал вокруг дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
— Ну, бабы, шабаш! — произнес он, с самодовольствием осматривая избу. — Соломы ноне больше
не потребуется. Завтра начнем покрывать другую половину кровли.
До того времени Гришка выложит ее хворостом… Эй, Гришка!
Зная озорливость приемыша и опасаясь,
не без оснований, какого-нибудь греха с его стороны в
том случае, если дать ему волю, старый рыбак всячески старался отбить у него охоту таскаться на озеро; это было
тем основательнее, что времени оставалось много еще
до предположенной свадьбы.
— Вот! Кому теперь идти! Батька твой, чай, еще и
до Комарева
не доплелся; косари сели ужинать… Вот разве Ванька; да нет! Небось
не придет! Челнок со мною на этой стороне; плавать он
не горазд; походит, походит по берегу да с
тем и уйдет!..
— Ну да, видно, за родным… Я
не о
том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за мной — как только пошел куда, так во все глаза на меня и смотрит,
не иду ли к вам на озеро. Когда надобность
до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне:
не на тебя ли старый позарился… Знамо,
не за себя хлопочет…
Дело в
том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели
до Святой: оставалась между
тем одна неделя, а они все еще
не являлись. Такое промедление было
тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился день ото дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
— Знамое дело, какие теперь дороги! И
то еще удивлению подобно, как
до сих пор река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука
не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
Тут уже
не до шуток: на волоске висишь —
того и смотри оборвешься!
Прошло два дня после возвращения рыбаков. В промежуток этого времени Петр неоднократно готовился приступить к отцу с объяснением, но, встречая всякий раз неблагосклонный взгляд родителя, откладывал почему-то свое намерение
до следующего дня. Наконец он решился выждать водополья, рассчитывая,
не без основания, что начало рыбной ловли авось-либо расшевелит отца и сделает его доступнее.
То, чего ждал Петр,
не замедлило осуществиться.
На бечевке, протянутой от выступа печи
до верхнего косяка двери, висела грубая посконная занавеска, скрывавшая правое окно и постель рыбаковой дочки; узковатость занавески позволяла, однако ж, различить полотенце, висевшее в изголовьях, и крошечное оловянное зеркальце, испещренное зелеными и красными пятнышками, одно из
тех зеркальцев, которые продаются ходебщиками — «офенями» — и в которых можно только рассматривать один глаз, или нос, или подбородок, но уж никак
не все лицо; тут же выглядывал синий кованый сундучок, хранивший, вероятно, запонку, шелк-сырец, наперсток, сережки, коты, полотно, две новые понявы и другие части немногосложного приданого крестьянской девушки.
Но Глеб
не прерывал беседы и продолжал закидывать соседа
теми замысловатыми, двусмысленными речами, которые употребляются обыкновенно в случаях сватовства; видно было, однако ж, что ему
не по нутру приходилось добираться
до цели окольными путями.
—
Не говорил я тебе об этом нашем деле по
той причине: время, вишь ты, к
тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить
до поры
до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору
не ведают; теперь таиться нечего:
не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства
не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
Так продолжалось
до тех пор, пока шум
не умолк и Глеб
не показался на крылечке.
Нешуточное было дело пробраться
до другого конца села; пинки, посылаемые Глебом и его товарищем, ни к чему
не служили: кроме
того, что сами они часто получали сдачу, усилия их действовали так же безуспешно, как будто приходилось пробираться
не сквозь толпу, а сквозь стену туго набитых шерстью тюков.
Перед ним колыхалась из стороны в сторону, словно на палубе во время качки, тощая взбудораженная фигура в ситцевом жилете —
та самая, что заплясывалась чуть
не до смерти перед медведем.
— То-то подгулял! Завалился спать — забыл встать! Я эвтаго
не люблю, — подхватил старик, между
тем как работник запрятывал под мышку гармонию, — я
до эвтих
до гулянок
не больно охоч… Там как знаешь — дело твое, а только, по уговору по нашему, я за день за этот с тебя вычту — сколько, примерно, принадлежит получить за один день, столько и вычту… У меня, коли жить хочешь, вести себя крепко, дело делай — вот что! Чтоб я, примерно, эвтаго баловства и
не видел больше.
Итак, Глеб был в известной степени доволен работником. Что же касается
до Гришки,
то, несмотря на затаенное неудовольствие, он трудился так исправно, что
не давал даже старику повода к упреку.
Старик шибко крепковат был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в свое время, откладывал он день ото дня, девять лет кряду, постройку новой избы, несмотря на просьбы жены и собственное убеждение, что старая изба
того и смотри повалится всем на голову; недаром считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в доме,
не любил бражничества и на семидесятом году неутомимо работал от зари
до зари, чтобы только
не нанимать лишнего батрака.
Ворчливость его продолжалась, однако ж,
до тех пор, пока
не окончились возня и приготовления, пока
не съехались гости и
не началось угощение; усевшись за стол, он махнул как словно рукою и перестал заботиться о
том, что стоили ему пироги и брага; казалось даже, он совсем запамятовал об этом предмете.
Мы уже имели случай заметить, что старик, нанимая Захара, имел в виду продержать его
не далее осени,
то есть
до той поры, пока окажется в нем надобность.
Конечно, все это были лишь пустые слова, действия разгоряченного
не в меру мозга — слова, над которыми всякий другой посмеялся бы вдоволь, пожалуй, еще намял бы ему хорошенько бока; но
тем не менее слова эти поразили молоденькую женщину страшным, неведомым
до того горем.
— Что говорить-то? И-и-и, касатка, я ведь так только… Что говорить-то!.. А коли через него, беспутного,
не крушись, говорю, плюнь, да и все тут!.. Я давно приметила, невесела ты у нас… Полно, горюшица! Авось теперь перемена будет: ушел теперь приятель-то его… ну его совсем!.. Знамо,
тот, молодяк, во всем его слушался; подучал его, парня-то, всему недоброму… Я сама и речи-то его
не однова слушала… тьфу! Пропадай он совсем, беспутный… Рада
до смерти: ушел он от нас… ну его!..
Сомневаясь в существовании горских и серпуховских приятелей, а также и в одежде, вверенной будто бы их попечению, Глеб смекнул в одно мгновение ока, что в делах Захара стали, как говорится, «тесные постояльцы» и что, следственно, ему будет теперь
не до торгов — что дашь,
то и возьмет.
Спустя месяц какой-нибудь Гришка окончательно
не тем стал, чем был
до появления товарища.
А
то, пожалуй,
не сократить парня — дойдет и
до того дело, взаправду станут красть рыбу.
— Какие с тобой расчеты, нищий! Ты мне еще должен,
не я тебе. За две недели забрал деньги вперед, а еще расчетов требуешь… Вон, говорю, вон ступай с
того места, где стоишь!.. Ступай, говорю!
Не доводи
до греха… Вон!
Но горе в
том, что он постоянно отказывался учить грамоте детей своих: «
Не на что, — говорил он, — нанять учителя!» Детей своих он любил, однако ж: ласкал их и нянчил с утра
до вечера.
Может статься,
не дожить уж нам с тобою
до такого рожденья,
до такой осени; может статься, и
до первой-то,
до той осени
не дотащимся…
В последних два дня старик помышлял только о спасении души своей; он приготовлялся к смерти; в эти два дня ни одно житейское помышление
не входило в состав его мыслей; вместе с этим какая-то отрадная, неведомая
до того тишина воцарялась постепенно в душе его: он говорил теперь о смерти так же спокойно, как о верном и вечном выздоровлении.
Все единственно первый наш фабрикант; а может,
тот еще семь верст
не доехал
до его капитала! — подхватил Захар.
В обыкновенное время, если считать отдыхи, старухе потребовалось бы без малого час времени, чтобы дойти
до Сосновки; но на этот раз она
не думала даже отдыхать, а между
тем пришла вдвое скорее. Ноги ее помолодели и двигались сами собою. Она
не успела, кажется, покинуть берег, как уже очутилась на версте от Сосновки и увидела стадо, лежавшее подле темной, безлиственной опушки рощи.
Пущай
до поры
до времени ничего
не ведает: легче будет от
того на сердце и легче жизнь ему покажется…
— Нет, милушка, тридцать лет поживешь, такой цены
не найдешь! Когда так, мы лучше погодим
до ярмарки: в
том же Комареве двадцать целковых дадут.
— Батюшка! — закричала Дуня, которая
до того времени слушала Петра, вздрагивая всем телом. — Батюшка! — подхватила она, снова бросаясь отцу в ноги. — Помилуй меня!
Не отступись…
До какого горя довела я тебя… Посрамила я тебя, родной мой!.. Всему я одна виновница… Сокрушила я твою старость…