Неточные совпадения
Но в это время глаза мельника устремляются на плотину —
и он цепенеет от ужаса: плотины как не бывало; вода гуляет через все снасти… Вот тебе
и мастак-работник, вот тебе
и парень на все руки! Со всем
тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не
скажет в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу, ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином
и хозяйкой слова не молвит, да вдруг
и перешел в другой дом.
Не далее как накануне
того самого утра Благовещения, когда мы застали Акима на дороге, его почти выпроводили из Сосновки. Он домогался пасти сосновское стадо; но сколько ни охал, сколько ни плакал, сколько ни старался разжалобить своею бедностью
и сиротством мальчика, пастухом его не приняли, а
сказали, чтоб шел себе подобру-поздорову.
— Что ж так? Секал ты его много, что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы
и ты тут же себя маненько,
того… право слово! —
сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить… так стало
тому и быть! — довершил он, заливаясь громким смехом, причем верши его
и все туловище заходили из стороны в сторону.
— Эк, какую теплынь господь создал! —
сказал он, озираясь на все стороны. — Так
и льет… Знатный день! А все «мокряк» [Юго-западный ветер на наречии рыбаков
и судопромышленников. (Прим. автора.)] подул — оттого… Весна на дворе — гуляй, матушка Ока, кормилица наша!.. Слава
те, господи! Старики сказывают: коли в Благовещение красен день, так
и рыбка станет знатно ловиться…
Он представлял совершеннейший тип
тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей
и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям
и возбуждает по поводу их невольный вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом
сказать, не стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс десяток таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя
и веселого; подле него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
— Хозяйка, —
сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей
и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные
и неводок,
того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы
и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Сделали, сделали! То-то сделали!.. Вот у меня так работник будет — почище всех вас! — продолжал Глеб, кивая младшему сыну. — А вот
и другой! (Тут он указал на внучка, валявшегося на бредне.) Ну, уж теплынь сотворил господь, нечего
сказать! Так тебя солнышко
и донимает; рубаху-то, словно весною, хошь выжми… Упыхался, словно середь лета, — подхватил он, опускаясь на лавку подле стола, но все еще делая вид, как будто не примечает Акима.
— Как нам за тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки
и сам кланяясь в
то же время. — Благодетели вы, отцы наши!.. А уж про себя
скажу, Глеб Савиныч, в гроб уложу себя, старика. К какому делу ни приставишь, куда ни пошлешь, что сделать велишь…
— Ты, батюшка,
и позапрошлый год
то же говорил, —
сказал он отрывисто, —
и тогда весна была ранняя; сдавалось по-твоему, лов будет хорош… а наловили, помнится, немного…
И то, впрочем,
сказать надо: Глеб Савинов никогда еще не имел столько причин радоваться.
— Эк ее!.. Фу ты, дура баба!.. Чего ж тебе еще?
Сказал возьму, стало
тому и быть… А я думал,
и невесть что ей втемяшилось… Ступай…
— Ну, то-то, родимый, то-то; с
тем, говорит,
и беру, коли работать станет!.. Сам знаешь, человек он крепкий: что
сказал, от
того не отступится.
— Шабаш, ребята! — весело
сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть
и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон
тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене
и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха
и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка
и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Дядя Аким устремил на него мутный, угасающий взор. Долго-долго смотрел он на него, приподнял голову, хотел что-то
сказать, но зарыдал как дитя
и бессильно опустил голову, между
тем как рука его, очевидно, искала чего-то поблизости.
Дядя Аким хотел еще что-то
сказать, но голос его стал мешаться,
и речь его вышла без складу. Одни мутные, потухающие глаза все еще устремлялись на мальчика; но наконец
и те стали смежаться…
—
И то девчонка! Ишь ее как распевает! —
сказал Гришка, осматривая ее с любопытством.
— Э-э! Так вот это ты с кем калякала! То-то, слышу я:
та,
та,
та… Отколь вы, молодцы? Как сюда попали? —
сказал старик, потряхивая волосами
и с улыбкою поглядывая на мальчиков.
—
И то… Ух, батюшки!.. Ног под собой не слышу, —
сказала жена Василия, следуя ее примеру.
Вскоре все шестеро достигли берега. Лица их выражали такую же беззаботливость
и спокойствие, как будто они только что прошлись по улице. Все ограничилось
тем только, что предводитель тряхнул пилою
и сказал...
— Что его, старика, раззадоривать; дай ему наперед разгуляться; время терпит, идти нам после Святой — успеешь еще
сказать; бей с однова; в
тот день, как идти нам, тут
и скажем!» Петр ничего не отвечал, однако ж послушался.
— Батюшка, —
сказал он торопливо, — дай-ка я съезжу в челноке на
ту сторону — на верши погляжу: должно быть,
и там много рыбы. Я заприметил в обед еще, веревки так вот под кустами-то
и дергает. Не унесло бы наши верши. Ванюшка один справится с веслами.
— Вот как раз угодили в самое
то место, —
сказал он, потрясая веревками, которые прикрепляли верши к берегу. — Смотри же, я здесь жду, — примолвил он
и громко засвистал.
— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив на груди руки
и покачивая головою. — Сам знаешь, про что говорю. Я для эвтаго более
и пришел, хотел
сказать вам: господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет,
то есть, злобы либо зависти какой, я ни на нее, ни на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
В эту самую минуту за спиною Глеба кто-то засмеялся. Старый рыбак оглянулся
и увидел Гришку, который стоял подле навесов, скалил зубы
и глядел на Ваню такими глазами, как будто подтрунивал над ним. Глеб не
сказал, однако ж, ни слова приемышу — ограничился
тем только, что оглянул его с насмешливым видом, после чего снова обратился к сыну.
При этом Глеб лукаво покосился в
ту сторону, где находился приемыш. Гришка стоял на
том же месте, но уже не скалил зубы. Смуглое лицо его изменилось
и выражало на этот раз столько досады, что Глеб невольно усмехнулся; но старик по-прежнему не
сказал ему ни слова
и снова обратился к сыну.
—
Сказал: ты пойдешь, стало, оно так
и будет! Стало,
и разговаривать нечего! Долго думать —
тому же быть. Ступай, бери шапку.
— Нет, Глеб Савиныч, не надыть нам: много денег, много
и греха с ними! Мы довольствуемся своим добром; зачем нам! С деньгами-то забот много; мы
и без них проживем. Вот я
скажу тебе на это какое слово, Глеб Савиныч: счастлив
тот человек, кому
и воскресный пирожок в радость!
Я, признательно, другого от тебя
и не чаял, с
тем шел
и старухе своей
сказал ноне…
При самом начале этого разговора, как только Глеб
сказал, что ожидает со дня на день какого-то гореванья,
и особенно после
того, как объяснил он свое намерение относительно Гришки, в чертах Вани произошла разительная перемена; он поднял голову
и устремил тревожно-беспокойный взгляд на отца, который во все время беседы сидел к нему боком.
Достаточно
сказать, что бабы
и дети опрометью кинулись вон
и попрятались, кто куда мог; несколько минут пролежали они в своих прятках совершеннейшим пластом, ничего не видя, не слыша
и не чувствуя, кроме
того разве, что в ушах звенело, а зубы щелкали немилосерднейшим образом.
— Да за
то же… Слышь, Захар отбил у него полюбовницу: вот он на него
и серчает, — смеясь,
сказал племянник.
Сказав это, он уперся руками в головы мужиков, сидевших на крылечке;
те продолжали себе распевать, — как ни в чем не бывало! — перескочил через них
и, подойдя к старому рыбаку, вторично с ним поздоровался.
Крики бабы усиливались: видно было, что ее не пропускали, а, напротив, давали дорогу
тому, кого она старалась удержать. Наконец из толпы показался маленький, сухопарый пьяненький мужичок с широкою лысиною
и вострым носом, светившимся, как фонарь. Он решительно выходил из себя: болтал без толку худенькими руками, мигал глазами
и топал ногами, которые, мимоходом
сказать,
и без
того никак не держались на одном месте.
Когда не осталось сомнений в
том, что вид действительно принадлежал Захару, Глеб вручил ему деньги, сложил паспорт
и, положив его за пазуху,
сказал...
— А
то же, что спать ложись! — сурово
сказал рыбак, отталкивая пьянчужку. — Один молвит — пьян, другой молвит — пьян, а третий молвит — спать ложись! Вот что! — заключил он, поспешно пробираясь в толпу
и оставляя мельника, который бросился подымать Яшу, окончательно уже потерявшего центр тяжести.
Не лишним будет
сказать прежде всего несколько слов о
том, что такое фабричная жизнь
и какие элементы вносит она в крестьянское семейство: этим способом мы сделаем половину дела.
На кротком, невозмутимо тихом лице старичка проглядывало смущение. Он, очевидно, был чем-то сильно взволнован. Белая голова его
и руки тряслись более обыкновенного. Подойдя к соседу, который рубил справа
и слева, ничего не замечая, он не
сказал даже «бог помочь!». Дедушка ограничился
тем лишь, что назвал его по имени.
— Да ты мне только
скажи, болезная, на ушко шепни — шепни на ушко, с чего вышло такое? — приставала старушка, поправляя
то и дело головной платок, который от суеты
и быстрых движений поминутно сваливался ей на глаза. — Ты, болезная, не убивайся так-то,
скажи только… на ушко шепни… А-и! А-и! Христос с тобой!.. С мужем, что ли, вышло у вас что неладно?..
И то, вишь, он беспутный какой! Плюнь ты на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди, вот старик придет: он ему даст!..
— Здравствуй, Дунюшка!.. Как вы, Авдотья Кондратьевна, живете-можете? —
сказал Захар, самодовольно ухмыляясь, между
тем как Дуня поспешно застегивала запонку сорочки
и обдергивала приподнятую поняву.
— Ну, что ж? Коли наниматься пришел, можно… Пойдем в избу: там переговорим; к
тому и обедать время, —
сказал Глеб, покрякивая
и приподымаясь на ноги.
Поди-ка
скажи ему, сунься-ка — с чем пришла, с
тем и уйдешь; ничегохонько-то он в толк не возьмет…
Скажи ему, хуже еще упрется; ину пору сам видит: дело ты говоришь, а перемены все нет никакой; что
сказал наперед: худо ли, хорошо ли, на
том и поставит — по его чтоб было!..
— За что тогда осерчала на меня? —
сказал он при случае Дуне. — Маленечко так… посмеялся… пошутил… а тебе
и невесть что, примерно, показалось! Эх, Авдотья Кондратьевна! Ошиблась ты во мне! Не
тот, примерно, Захар человек есть: добрая душа моя! Я не токмо тебя жалею: живучи в одном доме, все узнаешь; мужа твоего добру учу, через эвто больше учу, выходит, тебя жалею… Кабы не я, не слова мои, не
те бы были через него твои слезы! — заключил Захар с неподражаемым прямодушием.
— Старуха
сказала; она
и то намедни грозилась, — отвечал Гришка, откидывая назад волосы.
— Ну, что ты, полоумный! Драться, что ли, захотел! Я рази к
тому говорю… Ничего не возьмешь, хуже будет… Полно тебе, —
сказал Захар, — я, примерно, говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не
то чтобы кулаками. Баба смирная: ей
и того довольно — будет страх иметь!.. Она пошла на это не по злобе: так, может статься, тебя вечор запужалась…
Недели за три перед
тем Дуня
сказала теще, что Захар не дает ей проходу, всячески подольщается к ней
и раз дал волю рукам.
При всем
том, оборони, помилуй бог,
сказать ему, что причина всех его немощей происходит от излишнего труда
и усилий: смерть не любил этого Глеб.
Глаза старого рыбака были закрыты; он не спал, однако ж, морщинки, которые
то набегали,
то сглаживались на высоком лбу его, движение губ
и бровей, ускоренное дыхание ясно свидетельствовали присутствие мысли; в душе его должна была происходить сильная борьба. Мало-помалу лицо его успокоилось; дыхание сделалось ровнее; он точно заснул. По прошествии некоторого времени с печки снова послышался его голос. Глеб подозвал жену
и сказал, чтобы его перенесли на лавку к окну.
— Полно, —
сказал он, обратясь к старухе, которая рыдала
и причитала, обнимая ноги покойника, — не печалься о
том, кто от греха свободен!.. Не тревожь его своими слезами… Душа его еще между нами… Дай ей отлететь с миром, без печали… Была, знать, на
то воля господня… Богу хорошие люди угодны…
Несмотря, однако ж, на все неудобства дороги, Гришка подвигался вперед быстро
и весело. Свист его был даже причиной пробуждения нескольких собак, которые до
того времени спокойно спали под телегами
и воротами. Он находился в счастливейшем расположении духа
и был похож на ленивого школяра, которого только что выпроводили из школы
и которому
сказали: «Ступай на все четыре стороны!»