Неточные совпадения
«Парнишка балуется, чуть
было не набедовал! Надо прожустерить парнишку», — вот все,
о чем помышлял рыбак.
— Полно вам, глупые!
О чем орете? Добру учат! — сказал он, проводя ладонью по высокому лбу, который снова начал проясниваться. — Небось не умрет,
будет только поумнее. Кабы на горох не мороз, он бы через тын перерос!.. Ну,
будет вам; пойдемте обедать.
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому
что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и,
что всего страннее, у рубашки
были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот день в доме
о лепешках и помину не
было.
Брось это! — заговорила старуха, которая хотя и знала,
что родственник ее напрасно жаловался на мужа и действительно в последнее время
ел даром хлеб, но со всем тем искренно жалела
о нем и всячески старалась удержать его.
Но Василиса, обыкновенно говорливая, ничего на этот раз не отвечала. Она
была всего только один год замужем. В качестве «молодой» ей зазорно, совестно
было, притом и не следовало даже выставлять своего мнения, по которому присутствующие могли бы заключить
о чувствах ее к мужу. Весьма вероятно, она ничего не думала и не чувствовала, потому
что месяц спустя после замужества рассталась с сожителем и с той поры в глаза его не видела.
Тяжело
было старику произнести слово — слово, которое должно
было разлучить его с дочерью; но, с другой стороны, он знал,
что этого не избегнешь,
что рано или поздно все-таки придется расставаться. Он давно помышлял
о Ване: лучшего жениха не найдешь, да и не требуется; это ли еще не парень! Со всем тем старику тяжко
было произнести последнее слово; но сколько птице ни летать по воздуху, как выразился Глеб, а наземь надо когда-нибудь сесть.
— Не говорил я тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего
было заводить до поры до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом
о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот
что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
— Полно, говорю! Тут хлюпаньем ничего не возьмешь! Плакалась баба на торг, а торг про то и не ведает; да и ведать нет нужды! Словно и взаправду горе какое приключилось. Не навек расстаемся, господь милостив: доживем, назад вернется — как
есть, настоящим человеком вернется; сами потом не нарадуемся… Ну,
о чем плакать-то? Попривыкли! Знают и без тебя, попривыкли: не ты одна… Слава те господи! Наслал еще его к нам в дом… Жаль, жаль, а все не как своего!
— Вот нашла,
что сказать: лепешки! Велика нужда ему в твоих лепешках! Закусил раз-другой — все одно
что их и не
было! Надо подумать
о рубахах, а не
о лепешках — вот
что!
—
Что дело, то дело. Я, признаться, и сам
о том думал, — перебил Глеб, — только
что вот тот, который в ризе, давать незачем, можно простее сыскать. Главное дело,
было бы ему наше родительское благословление…
Солнце только
что село за нагорным береговым хребтом, который синел в отдалении. Румяное небо
было чистоты и ясности необыкновенной. Окрестная тишина возмущалась только нестройным гамом гулявшего народа. Но Глеб, казалось, совсем уж забыл
о Комареве. Шум и возгласы народа напоминали старику шум и возгласы другой толпы, которая,
быть может, в это самое время покидала уездный город, куда три дня тому назад отвел он Ванюшу.
Старик, казалось, мало уже заботился
о том,
что Гришка
будет находиться в таком близком соседстве с озером дедушки Кондратия; такая мысль не могла даже прийти ему в голову: после происшествия со старшими, непокорными сыновьями, после разлуки с Ванюшей мысли старого Глеба как словно окутались темным, мрачным облаком, которое заслоняло от него мелочи повседневной жизни.
— Знамо, здорово… Не
о том речь, не тот, примерно, наш разговор
был — вот
что! Сказывал, на другой день придешь; а где он, тот день-то?.. Парня нарочно посылал; прождал все утро; время только напрасно прошло…
Не лишним
будет сказать прежде всего несколько слов
о том,
что такое фабричная жизнь и какие элементы вносит она в крестьянское семейство: этим способом мы сделаем половину дела.
Лишние средства позволяют крестьянину обзавестись как следует хозяйством; он обстраивается, живет чище, ровнее, хозяйственнее и вследствие всего этого невольным образом привязывается к дому, потому
что есть тогда к
чему привязаться,
есть что беречь и
о чем думать.
Единственный предмет, обращавший на себя теперь внимание Глеба,
было «время», которое, с приближением осени, заметно сокращало трудовые дни. Немало хлопот приносила также погода, которая начинала хмуриться, суля ненастье и сиверку — неумолимых врагов рыбака. За всеми этими заботами, разумеется, некогда
было думать
о снохе. Да и думать-то
было нечего!.. Живет себе бабенка наравне с другими, обиды никакой и ни в
чем не терпит — живет, как и все люди. В меру работает, хлеб
ест вволю:
чего ж ей еще?..
Говоря таким образом, Захар не имел дурного умысла. Он чуть ли даже не
был чистосердечен, потому
что судил
о Гришке по себе — судил безошибочно, и знал, следовательно, как мало соответствовало молодому парню настоящее его житье.
Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь,
что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить
о крайней необходимости дать как можно скорее груди ребенку (заботливость старушки в деле кормления кого бы то ни
было составляла, как известно, одно из самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила положить на камень белье и валек и подняла голову. Перед ней стоял Захар.
Первой мыслью его, как только проведал он
о ночной прогулке парней,
было то,
что Захар и Гришка утаивают от него пойманную рыбу, ловят ее втихомолку, по ночам, без его ведома, и дают ее в обмен за вино.
— Не
о себе говорю, дружище! — произнес, поддразнивая, Захар. — Мое дело сторона; нонче здесь, завтра нет меня! Не с
чего шуму заводить: взял пачпорт, да и
был таков; сами по себе живем; таким манером, Глеб ли, другой ли хозяин, командовать нами не может никто; кричи он, надсаживайся: для нас это все единственно; через это нас не убудет! Тебе с ним жить: оттого, примерно, и говорю; поддавайся ему, он те не так еще скрутит!..
Прошли две-три недели; в сердце Гришки возникло, вместе со скукой, сожаление
о том,
что не
было Захара, с которым так весело, бывало, коротаешь однообразные часы послеобеденного времени.
—
Было время, точно,
был во мне толк… Ушли мои года, ушла и сила… Вот толк-то в нашем брате — сила! Ушла она — куда ты годен?.. Ну,
что говорить, поработал и я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора… Время пришло не
о суете мирской помышлять, не
о житейских делах помышлять надо, Глеб Савиныч,
о другом помышлять надо!..
Видно
было,
что Захар
о чем-то заботился; он не переставал потирать лоб, хмурил брови, чесал переносицу своего орлиного носа — словом,
был, как говорится, не в своей тарелке.
Но Гришка думал
о том только,
что дверь каморы настежь отворена. Он готов
был в эту минуту отдать половину своих денег, чтобы дверь эта
была наглухо забита, заколочена, чтобы вовсе даже не существовала она в сенях.
Надо полагать,
что такие причины встретились у Захара и Гришки, потому
что часов около восьми вечера, в то время как буря
была во всей своей силе, оба они вышли на площадку. Им нечего
было, однако ж, беспокоиться
о большой лодке, она, сколько известно, давным-давно красовалась на заднем дворе «Расставанья»; верши также спокойно лежали в защите от непогоды под всевмещающими навесами комаревского целовальника. При всем том Захар и Гришка спешили к реке.
Захар, потирая руки перед огнем, делал также свои наблюдения; но свет и тень перебегали с такою быстротою на лицах гуртовщиков,
что не
было решительно возможности составить себе верного понятия
о их наружности.
Захар не счел нужным сообщить Гришке
о том,
что товарищи гуртовщиков находились,
быть может, шагах в двадцати: дрожащий голос ясно обличал,
что приемыш и без того уже струхнул порядком. Не обращая внимания на неприязненные слова приемыша и делая вид, как будто не замечает его робости, Захар подхватил дружеским, но торопливо-озабоченным голосом...
—
Что ж, можно, с нашим великим удовольствием, только бы вот молодцы-то, — промолвил Ермил, прищуривая стеклянные глаза на Гришку и Захара, —
было бы, значит, из
чего хлопотать… Станете «обмывать копыта» [Всевозможные торговые сделки скрепляются в простонародье вином или чаем, — чаще, однако ж, вином. Когда дело идет
о продаже скота, слово «магарыч» заменяется выражением: «обмывать копыта». (Прим. автора.)], меня позовите…
— А ну вас, когда так! — подхватил Захар, махнув рукою и опуская ее потом на плечо Гришки, который казался совершенно бесчувственным ко всему,
что происходило вокруг. —
Пей, душа! Али боишься, нечем
будет завтра опохмелиться?.. Небось деньги еще
есть! Не горюй!..
Что было, то давно сплыло! Думай не думай — не воротишь… Да и думать-то не
о чем… стало, все единственно… веселись, значит!..
Пей!.. Ну!.. — заключил Захар, придвигая штоф к приятелю.
У дедушки Кондратия находился в Болотове один давнишний знакомый — также рыбак по ремеслу. Нельзя
было миновать расспросить его
о том, где находилось тело Григория, потому
что Василий ничего не сказал об этом предмете; он знал только,
что тело утопленника найдено рыбаками и находится в Болотове. С этой целью старик направился к знакомому рыбаку. Расспросив его обо всем, Кондратий вернулся к дочери и вышел с нею из Болотова, но уже в другую околицу.