Неточные совпадения
— Пароход? Пароход — жалко было, точно…
Ну, да ведь это глупость одна — жалость! Какой толк? Плачь, пожалуй: слезы пожара не потушат. Пускай
их — пароходы горят. И — хоть всё сгори — плевать! Горела бы душа к работе… так ли?
—
Ну вот, как
он… только богаче я, денег у меня больше, чем у Федора…
—
Ну, говорю ведь — не был! Экой ты какой… Разве хорошо — разбойником быть?
Они… грешники все, разбойники-то. В бога не веруют… церкви грабят…
их проклинают вон, в церквах-то… Н-да… А вот что, сынок, — учиться тебе надо! Пора, брат, уж… Начинай-ка с богом. Зиму-то проучишься, а по весне я тебя в путину на Волгу с собой возьму…
— Ну-ну-ну! Иду, иду… Ты только не кричи! Не пугай
его…
— Вот
оно что!.. — проговорил
он, тряхнув головой. —
Ну, ты не того, — не слушай
их.
Они тебе не компания, — ты около
них поменьше вертись. Ты
им хозяин,
они — твои слуги, так и знай. Захочем мы с тобой, и всех
их до одного на берег швырнем, —
они дешево стоят, и
их везде как собак нерезаных. Понял?
Они про меня много могут худого сказать, — это потому
они скажут, что я
им — полный господин. Тут все дело в том завязло, что я удачливый и богатый, а богатому все завидуют. Счастливый человек — всем людям враг…
—
Ну? А
он до тебя такой ласковый был….
— Жалеть
его — не за что. Зря орал,
ну и получил, сколько следовало… Я
его знаю:
он — парень хороший, усердный, здоровый и — неглуп. А рассуждать — не
его дело: рассуждать я могу, потому что я — хозяин. Это не просто, хозяином-то быть!.. От зуботычины
он не помрет, а умнее будет… Так-то… Эх, Фома! Младенец ты… ничего не понимаешь… надо учить тебя жить-то… Может, уж немного осталось веку моего на земле…
— Испугали тебя, —
ну, ничего! — говорил Игнат, взяв
его на руки. — Ложись-ка со мной…
—
Ну, вот… И спи, не бойся!..
Он уж теперь далеко-о! Плывет себе… Вот — не подходи неосторожно к борту-то, — упадешь этак — спаси бог! — в воду и…
— Эх ты! — зашептал
он, усаживаясь рядом с Фомой и уж кстати толкая
его кулаком в бок. — Чего не можешь! Всего-то барыша сколько? тридцать копеек… а разносчиков — двое… один получил семнадцать —
ну, сколько другой?
—
Ну — бог с
ним! А другой?
—
Ну — учи! Хуже других в науке не будь. Хоша скажу тебе вот что: в училище, — хоть двадцать пять классов в
нем будь, — ничему, кроме как писать, читать да считать, — не научат. Глупостям разным можно еще научиться, — но не дай тебе бог! Запорю, ежели что… Табак курить будешь, губы отрежу…
— Эх ты, карамора!
Ну, я
их тебе сейчас раскатаю!
—
Ну, напортит… потеряешь сколько-нибудь… зато будем знать, что
он в себе носит?
— Слушайте! — обратился к
нему приемщик. — Телеграфируйте вы вашему отцу, — пусть
он сбросит сколько-нибудь зерна на утечку! Вы посмотрите, сколько сорится, — а ведь тут каждый фунт дорог! Надо же это понимать!..
Ну уж папаша у вас… — кончил
он с едкой гримасой.
— Фома Игнатьич! — слышал
он укоризненный голос Ефима. — Больно уж ты форснул широко…
ну, хоть бы пудов полсотни! А то — на-ко! Так что — смотри, как бы нам с тобой не попало по горбам за это…
— Видал? — заключил
он свой рассказ. — Так что — хорошей породы щенок, с первой же охоты — добрый пес… А ведь с виду
он — так себе… человечишко мутного ума…
Ну, ничего, пускай балуется, — дурного тут, видать, не будет… при таком
его характере… Нет, как
он заорал на меня! Труба, я тебе скажу!.. Сразу определился, будто власти и строгости ковшом хлебнул…
— Судьба! — уверенно повторил старик возглас своего собеседника и усмехнулся. — Она над жизнью — как рыбак над рекой: кинет в суету нашу крючок с приманкой, а человек сейчас — хвать за приманку жадным-то ртом… тут она ка-ак рванет свое удилище —
ну, и бьется человек оземь, и сердце у
него, глядишь, надорвано… Так-то, сударь мой!
—
Ну, рассказывай нам, как ездил? Много ли денег прокутил? — гудел Игнат, толкая сына в то кресло, в котором только что сидела Медынская. Фома покосился на
него и сел в другое.
—
Ну это — ничего! — одобрил
его отец. — Это — знай наших!.. Тут дело ясное — за отцову честь… за честь фирмы… И убытка тут нету, потому — слава добрая есть, а это, брат, самая лучшая вывеска для торговли…
Ну, а еще?
— То — женили…
Ну, ладно, будет про это говорить…
Ну, повелся с бабой, — что же? Баба — как оспа, без нее не проживешь… А мне лицемерить не приходится… я раньше твоего начал к бабам льнуть… Однако соблюдай с
ними осторожность…
Ну, сначала крестный поможет тебе — слушай
его!
—
Ну, еще бы! Али я
его не знаю?
— Ах старый ворон, а? Это ты верно… Для
него что свои деньги, что мои — все едино, — вот
он и дрожит… Цель есть у
него, лысого… Ну-ка скажи — какая?
— Это, положим, верно, — бойка она — не в меру… Но это — пустое дело! Всякая ржавчина очищается, ежели руки приложить… А крестный твой — умный старик… Житье
его было спокойное, сидячее,
ну,
он, сидя на одном-то месте, и думал обо всем…
его, брат, стоит послушать,
он во всяком житейском деле изнанку видит…
Он у нас — ристократ — от матушки Екатерины! Много о себе понимает… И как род
его искоренился в Тарасе, то
он и решил — тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
— Ну-ка, подвези-ка меня! — говорил старик, ловко, как обезьяна, прыгнув в экипаж. — Я, признаться сказать, поджидал тебя, поглядывал; время, думаю,
ему ехать…
—
Ну, зачем же так? — укоризненно сказала женщина и, оправляя платье, нечаянно погладила рукой своей
его опущенную руку, в которой
он держал шляпу, что заставило Фому взглянуть на кисть своей руки и смущенно, радостно улыбнуться. — Вы, конечно, будете на обеде? — спрашивала Медынская.
—
Ну! — махнул рукой Фома. — Брось… никакого толку не будет от книг твоих!.. Вон отец-то у тебя книг не читает, а… ловок
он! Смотрел я на
него сегодня — завидно стало. Так это
он со всеми обращается… свободно, умеючи, для всякого имеет слово… Сразу видно, что чего
он захочет, того и добьется.
—
Ну, я этого не понимаю… — качая головой, сказал Фома. — Кто это там о моем счастье заботится? И опять же, какое
они счастье мне устроить могут, ежели я сам еще не знаю, чего мне надо? Нет, ты вот что, ты бы на этих посмотрела… на тех, что вот обедали…
—
Ну, хоть и подождал бы
он, так не огорчил, — сказал Фома. — Хотелось мне еще тебя послушать… больно уж любопытно…
— Что же я
ему скажу?
Он говорит, что потерять отца — несчастье…
ну, я знаю это!.. А что же
ему сказать?
—
Ну и глуп же человек в своей юности! — негромко воскликнул Маякин. — Стоит перед
ним пень дерева, а
он видит — морда зверева… о-хо-хо!
— Иной раз подумаешь — а потом опять забудешь. Некогда! — сказал Фома и усмехнулся. — Да и что думать? Видишь, как живут люди…
ну, стало быть, надо
им подражать.
— И все вы, теперешние, погибнете от свободы… Дьявол поймал вас…
он отнял у вас труд, подсунув вам свои машины и депеши… Ну-ка, скажи, отчего дети хуже отцов? От свободы, да! Оттого и пьют и развратничают с бабами…
— Оттого, что у дураков денег не бывает… Деньги пускают в дело… около дела народ кормится… а ты надо всем тем народом — хозяин… Бог человека зачем создал? А чтобы человек
ему молился…
Он один был, и было
ему одному-то скучно…
ну, захотелось власти… А как человек создан по образу, сказано, и по подобию
его, то человек власти хочет… А что, кроме денег, власть дает?.. Так-то…
Ну, а ты — деньги принес мне?
— Дела не очень веселые… — сказал
он, хмурясь, — поставок нет… задатков не получили…
ну, и трудновато.
— Н-ну, был я у Щурова!.. — сказал
он, придя к Маякину и усаживаясь за стол.
—
Ну, едва ли!
Он говорит: «Я дуб…»
—
Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого… а
он — фабрикант грехов… Давно о
нем и на каторге и в аду плачут — тоскуют, ждут — не дождутся…
— Н-ну-у?! — протянул Фома, и лицо у
него вытянулось.
—
Ну уж! Чай, я еще первый раз это… не каждый день бить людей буду… — сконфуженно сказал Фома.
Его спутник засмеялся.
— Немножко?
Ну, хорошо, положим, что это немножко… Только вот что, дитя мое… позвольте мне дать вам совет… я человек судейский…
Он, этот Князев, подлец, да! Но и подлеца нельзя бить, ибо и
он есть существо социальное, находящееся под отеческой охраной закона. Нельзя
его трогать до поры, пока
он не преступит границы уложения о наказаниях… Но и тогда не вы, а мы, судьи, будем
ему воздавать… Вы же — уж, пожалуйста, потерпите…
— Н-ну,
он не станет с Фомой гулять! — убежденно сказала Любовь и густо покраснела под пытливым взглядом отца.
— Я? Я
ему — голову откушу! Ду-реха! Что я могу сделать?
Они, эти писаки, неглупый народ… Сила, черти! А я не губернатор… да и тот ни руку вывихнуть, ни языка связать не может…
Они, как мыши, — грызут помаленьку… н-да!
Ну, так кто же это?
—
Ну, и не справились… две передние навалило на нас… как
они вдарили в борт нашей, мы и вдребезги… И
они обе разбились… А нам куда горше пришлось…
— Да — так! Песню хорошую поют — плачешь ты… подлость человек делает — бьешь
его… С женщинами — прост, не охальничаешь над
ними…
Ну, и удалым можешь быть…
Ну-ка освободи
их от суеты этой, — что будет?
— Я ведь понимаю, — уже мягче говорил Маякин, видя Фому задумавшимся, — хочешь ты счастья себе…
Ну,
оно скоро не дается…
Его, как гриб в лесу, поискать надо, надо над
ним спину поломать… да и найдя, — гляди — не поганка ли?
— Кабы ты не девка была! — воскликнул
он. — Кабы у тебя ум был, как… у Марфы Посадницы, примерно, — эх, Любовь! Наплевал бы я на всех… на Фомку…
Ну, не реви!