Неточные совпадения
За девять лет супружества жена родила ему четырех дочерей, но все они умерли. С трепетом ожидая рождения, Игнат мало горевал об их смерти — они были
не нужны ему. Жену он бил уже на второй год свадьбы, бил сначала под пьяную руку и без злобы, а просто по пословице: «люби жену — как душу, тряси ее — как грушу»; но после
каждых родов у него, обманутого в ожиданиях, разгоралась ненависть к жене, и он уже бил ее с наслаждением, за то, что она
не родит ему сына.
Яков Маякин — низенький, худой, юркий, с огненно-рыжей клинообразной бородкой — так смотрел зеленоватыми глазами, точно говорил всем и
каждому: «Ничего, сударь мой,
не беспокойтесь! Я вас понимаю, но ежели вы меня
не тронете —
не выдам…»
…Вновь жизнь его потекла медленно и однообразно. Сохранив по отношению к сыну тон добродушно-насмешливый и поощрительный, отец в общем стал относиться к нему строже, ставя ему на вид
каждую мелочь и все чаще напоминая, что он воспитывал его свободно, ни в чем
не стеснял, никогда
не бил.
В нем было много честолюбивого стремления — казаться взрослым и деловым человеком, но жил он одиноко, как раньше, и
не чувствовал стремления иметь друзей, хотя
каждый день встречался со многими из детей купцов, сверстниками своими.
—
Не могу! — воскликнул Маякин, и глаза его тревожно заиграли. —
Каждый говорит тем самым языком, какой имеет. Суров я кажусь? Так, что ли?
Фома
не любил дочь Маякина, а после того, как он узнал от Игната о намерении крестного женить его на Любе, молодой Гордеев стал даже избегать встреч с нею. Но после смерти отца он почти
каждый день бывал у Маякиных, и как-то раз Люба сказала ему...
Они
не решались дотронуться до этой стены, сказать друг другу о том, что они чувствуют ее, и продолжали свои беседы, смутно сознавая, что в
каждом из них есть что-то, что может сблизить и объединить их.
— Да-а, — задумчиво заговорила девушка, — с
каждым днем я все больше убеждаюсь, что жить — трудно… Что мне делать? Замуж идти? За кого? За купчишку, который будет всю жизнь людей грабить, пить, в карты играть?
Не хочу! Я хочу быть личностью… я — личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве отец пустит… Бежать?
Не хватает храбрости… Что же мне делать?
— Прежде всего, Фома, уж ежели ты живешь на сей земле, то обязан надо всем происходящим вокруг тебя думать. Зачем? А дабы от неразумия твоего
не потерпеть тебе и
не мог ты повредить людям по глупости твоей. Теперь: у
каждого человеческого дела два лица, Фома. Одно на виду у всех — это фальшивое, другое спрятано — оно-то и есть настоящее. Его и нужно уметь найти, дабы понять смысл дела… Вот, к примеру, дома ночлежные, трудолюбивые, богадельни и прочие такие учреждения. Сообрази — на что они?
Не умея скрывать своих чувств, Фома часто и очень грубо высказывал их Маякину, но старик как бы
не замечал грубости и,
не спуская глаз с крестника, руководил
каждым его шагом.
С
каждым днем он все больше убеждался, что они — бессмысленнее и всячески хуже его, что они —
не господа жизни, а лакеи ее и что она вертит ими, как хочет, гнет и ломает их, как ей угодно.
— Молчи уж! — грубо крикнул на нее старик. — Даже того
не видишь, что из
каждого человека явно наружу прет… Как могут быть все счастливы и равны, если
каждый хочет выше другого быть? Даже нищий свою гордость имеет и пред другими чем-нибудь всегда хвастается… Мал ребенок — и тот хочет первым в товарищах быть… И никогда человек человеку
не уступит — дураки только это думают… У
каждого — душа своя… только тех, кто души своей
не любит, можно обтесать под одну мерку… Эх ты!.. Начиталась, нажралась дряни…
— Нужда, девка! Нужда — сила, стальной прут в пружину гнет, а сталь — упориста! Тарас? Поглядим! Человек ценен по сопротивлению своему силе жизни, — ежели
не она его, а он ее на свой лад крутит, — мое ему почтение! Э-эх, стар я! А жизнь-то теперь куда как бойка стала! Интересу в ней — с
каждым годом все прибавляется, — все больше смаку в ней! Так бы и жил все, так бы все и действовал!..
Фома чувствовал себя хорошо, видя, что Ежов слушает его слова внимательно и точно взвешивает
каждое слово, сказанное им. Первый раз в жизни встречаясь с таким отношением к себе, Фома смело и свободно изливал пред товарищем свои думы,
не заботясь о словах и чувствуя, что его поймут, потому что хотят понять.
— Я —
не мечтаю, я — высчитываю со всей точностью, возможной в наших русских условиях, — внушительно сказал Смолин. — Производитель должен быть строго трезв, как механик, создающий машину… Нужно принимать в расчет трение
каждого самомалейшего винтика, если ты хочешь делать серьезное дело серьезно. Я могу дать вам для прочтения составленную мною записочку, основанную мной на личном изучении скотоводства и потребления мяса в России…
Фома посмотрел на него и, чувствуя что-то похожее на уважение к этому человеку, осторожно пошел вон из дома. Ему
не хотелось идти к себе в огромный пустой дом, где
каждый шаг его будил звучное эхо, и он пошел по улице, окутанной тоскливо-серыми сумерками поздней осени. Ему думалось о Тарасе Маякине.
— Николай Матвеевич! Извините — это невозможно! Зверский вой, рев!..
Каждый день гости… Полиция ходит… Нет, я больше терпеть
не могу! У меня нервы… Извольте завтра очистить квартиру… Вы
не в пустыне живете — вокруг вас люди!.. Всем людям нужен покой… У меня — зубы… Завтра же, прошу вас.
Он видел улыбки на их лицах, он чувствовал в
каждом их движении что-то пренебрежительное и понимал, что слова его хотя и злят их, но
не задевают так глубоко, как бы ему хотелось.
Неточные совпадения
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе как барин, а
не хочешь заплатить ему — изволь: у
каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол
не сыщет.
Дай только, боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто
не ставил: на
каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога
не веруете; вы в церковь никогда
не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и
каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть
не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На
каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу
не привидится // Во сне, какие праздники, //
Не день,
не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!