Неточные совпадения
Во дни покаяния он
пил только воду и
ел ржаной хлеб. Жена утром ставила к двери его комнаты
большой графин воды, фунта полтора хлеба и соль. Он отворял дверь, брал эту трапезу и снова запирался. Его
не беспокоили в это время, даже избегали попадаться на глаза ему… Через несколько дней он снова являлся на бирже, шутил, смеялся, принимал подряды на поставку хлеба, зоркий, как опытный хищник, тонкий знаток всего, что касалось дела.
В то время ему
было сорок три года; высокий, широкоплечий, он говорил густым басом, как протодьякон;
большие глаза его смотрели из-под темных бровей смело и умно; в загорелом лице, обросшем густой черной бородой, и во всей его мощной фигуре
было много русской, здоровой и грубой красоты; от его плавных движений и неторопливой походки веяло сознанием силы. Женщинам он нравился и
не избегал их.
— Фомка! Чего хочешь? Говори! Гостинцев? Игрушек? Проси, ну! Потому ты знай, нет тебе ничего на свете, чего я
не куплю. У меня — миллён! И еще
больше будет! Понял? Все твое!
Лязг якорных цепей и крики команды разбудили Фому; он посмотрел в окно и увидал: далеко, во тьме, сверкали маленькие огоньки; вода
была черна и густа, как масло, — и
больше ничего
не видать.
— Для баб ты, Фома, слаще меда
будешь… но пока
большого разума в тебе
не видать…
Голос старика странно задребезжал и заскрипел. Его лицо перекосилось, губы растянулись в
большую гримасу и дрожали, морщины съежились, и по ним из маленьких глаз текли слезы, мелкие и частые. Он
был так трогательно жалок и
не похож сам на себя, что Фома остановился, прижал его к себе с нежностью сильного и тревожно крикнул...
— Ты и слушай!.. Ежели мой ум присовокупить к твоей молодой силе — хорошую победу можно одержать… Отец твой
был крупный человек… да недалеко вперед смотрел и
не умел меня слушаться… И в жизни он брал успех
не умом, а сердцем
больше… Ох, что-то из тебя выйдет… Ты переезжай ко мне, а то одному жутко
будет в доме…
— Да-а, — задумчиво заговорила девушка, — с каждым днем я все
больше убеждаюсь, что жить — трудно… Что мне делать? Замуж идти? За кого? За купчишку, который
будет всю жизнь людей грабить,
пить, в карты играть?
Не хочу! Я хочу
быть личностью… я — личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве отец пустит… Бежать?
Не хватает храбрости… Что же мне делать?
— А как же! За баржу
не заплачено, да дров взято пятериков полсотни недавно… Ежели
будет все сразу просить —
не давай… Рубль — штука клейкая: чем
больше в твоих руках повертится, тем
больше копеек к нему пристанет…
— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая глазами. — Тогда силы у человека
больше было… по силе и грехи! Тогда люди — как дубы
были… И суд им от господа
будет по силам их… Тела их
будут взвешены, и измерят ангелы кровь их… и увидят ангелы божии, что
не превысит грех тяжестью своей веса крови и тела… понимаешь? Волка
не осудит господь, если волк овцу пожрет… но если крыса мерзкая повинна в овце — крысу осудит он!
— Ежели видим мы, что, взяв разных людей, сгоняют их в одно место и внушают всем одно мнение, — должны мы признать, что это умно… Потому — что такое человек в государстве?
Не больше как простой кирпич, а все кирпичи должны
быть одной меры, — понял? Людей, которые все одинаковой высоты и веса, — как я хочу, так и положу…
—
Не… совсем… — тихо ответил Ефим, искоса посмотрев на Любовь. — Барыня при них… черная такая… Вроде как
не в своем уме женщина… — вздыхая, сказал Ефим. — Все
поет… очень хорошо
поет… соблазн
большой!
— Ну, — хорошо! — спокойно ответил Фома. —
Не хотите вы этого? Так — ничего
не будет! Все спущу! И
больше нам говорить
не о чем, — прощайте! Примусь я теперь за дело! Дым пойдет!..
— Потому что ты
большая, а
не очень умная… Н-да! Вот те и весь сказ! Иди, садись и
ешь…
— Что это? — горячась и вздрагивая, заговорил Маякин. — А это у него или с перепою, или —
не дай бог! — материно… староверческое… И если это кулугурская закваска в нем, — много
будет мне с ним бою! Он — грудью пошел против меня… дерзость
большую обнаружил… Молод, — хитрости нет в нем… Говорит: «Все пропью!» Я те пропью!
И все загудели,
не обращая
больше внимания на него. Фоме так стало жалко товарища, что он даже
не обиделся на него. Он видел, что эти люди, защищавшие его от нападок Ежова, теперь нарочно
не обращают внимания на фельетониста, и понимал, что, если Ежов заметит это, — больно
будет ему. И, чтоб отвлечь товарища в сторону от возможной неприятности, он толкнул его в бок и сказал, добродушно усмехаясь...
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)
Больше ничего нет?
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком
большая честь…
Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Вы, как я вижу,
не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак
не могу
быть равнодушен. Как вы? Какие вам
больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Городничий. И
не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Слуга. Да хозяин сказал, что
не будет больше отпускать. Он, никак, хотел идти сегодня жаловаться городничему.