Неточные совпадения
Старик не согласился
с этим.
Он ещё много говорил о слепоте людей и о том, что не могут
они правильно судить друг друга, а только божий суд справедлив. Илья слушал
его внимательно, но всё угрюмее становилось
его лицо, и глаза всё темнели…
Он слушал, как по храму носились красивые звуки, и
с нетерпением ожидал, когда отворится дверь,
они хлынут на
него и опахнут
лицо его душистым теплом.
Слёзы перехватили
ему голос.
Он с усилием глотнул гнилого воздуха и зарыдал, ткнув
лицо в подушку.
Выражение
его лица стало сухим, губы плотно сжались,
он зорко присматривался ко взрослым и
с подстрекающим блеском в глазах вслушивался в
их речи.
Его опечалила смерть старого тряпичника.
Он часто
с жалобой в голосе и на
лице вспоминал о
нём.
Однажды Перфишку вызвали в полицию.
Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл
с собой Пашку Грачёва, крепко держа
его за руку. Пашка был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и
лицо у
него стало менее задорным. Сапожник притащил
его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом...
Илья подошёл ближе к
нему и,
с уважением глядя на
его худое
лицо, спросил...
Илья слушал и пытался представить себе купца Строганого.
Ему почему-то стало казаться, что купец этот должен быть похож на дедушку Еремея, — такой же тощий, добрый и приятный. Но когда
он пришёл в лавку, там за конторкой стоял высокий мужик
с огромным животом. На голове у
него не было ни волоса, но
лицо от глаз до шеи заросло густой рыжей бородой. Брови тоже были густые и рыжие, под
ними сердито бегали маленькие, зеленоватые глазки.
В праздники
его посылали в церковь.
Он возвращался оттуда всегда
с таким чувством, как будто сердце
его омыли душистою, тёплою влагой. К дяде за полгода службы
его отпускали два раза. Там всё шло по-прежнему. Горбун худел, а Петруха посвистывал всё громче, и
лицо у
него из розового становилось красным. Яков жаловался, что отец притесняет
его.
Он, не торопясь, пошёл на мальчика, уставив в
лицо его свои круглые, злые глаза. Но Илья встал на ноги, твёрдым движением взял
с прилавка длинный и тонкий нож и сказал...
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся
с потолка, стоял круглый стол
с огромным самоваром на
нём. Вокруг стола сидел хозяин
с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на
их длинных
лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл,
они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на
него тремя парами голубых глаз.
Через несколько дней после этого Илья встретил Пашку Грачёва. Был вечер; в воздухе лениво кружились мелкие снежинки, сверкая в огнях фонарей. Несмотря на холод, Павел был одет только в бумазейную рубаху, без пояса. Шёл
он медленно, опустив голову на грудь, засунув руки в карманы, согнувши спину, точно искал чего-то на своей дороге. Когда Илья поравнялся
с ним и окликнул
его,
он поднял голову, взглянул в
лицо Ильи и равнодушно молвил...
Но иногда
он, приходя к ней, заставал её в постели, лежащую
с бледным, измятым
лицом,
с растрёпанными волосами, — тогда в груди
его зарождалось чувство брезгливости к этой женщине,
он смотрел в её мутные, как бы слинявшие глаза сурово, молча, не находя в себе даже желания сказать ей «здравствуй!»
Перед
ним стоял
с лампой в руке маленький старичок, одетый в тяжёлый, широкий, малинового цвета халат. Череп у
него был почти голый, на подбородке беспокойно тряслась коротенькая, жидкая, серая бородка.
Он смотрел в
лицо Ильи,
его острые, светлые глазки ехидно сверкали, верхняя губа,
с жёсткими волосами на ней, шевелилась. И лампа тряслась в сухой, тёмной руке
его.
Илья понял, кто стоит перед
ним.
Он почувствовал, что кровь бросилась в
лицо ему и в груди
его закипело. Так вот кто делит
с ним ласки этой чистой, крепкой женщины.
Старик вдруг отвёл лампу в сторону от
лица Ильи, привстал на носки, приблизил к Илье своё дряблое, жёлтое
лицо и тихо,
с ядовитой усмешкой спросил
его...
— Да-а, повалил! Теперь, слава те господи, потеплеет! —
с удовольствием ответил полицейский.
Лицо у
него было большое, красное, бородатое.
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый,
с которым разговаривал Илья.
Он стоял у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у
него и прислушивался к говору толпы. Рядом
с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим
лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Яков пристально взглянул в
лицо ему и
с некоторым страхом сказал...
Илья засмеялся неприятным смехом. Дядя
с удивлением на
лице отодвинулся от
него и спросил...
Они прошли по коридору бань, скрывая свои
лица, как будто от стыда, и скрылись в отдельном номере. Олимпиада тотчас же сбросила платок
с головы, и при виде её спокойного, разгоревшегося на морозе
лица Илья сразу ободрился, но в то же время почувствовал, что
ему неприятно видеть её спокойной. А женщина села на диван рядом
с ним и, ласково заглянув в
лицо ему, сказала...
— Не говори про
него, — сказал Илья.
Он вытер
лицо платком
с её головы и встал на ноги.
Следователь, молодой человек
с курчавыми волосами и горбатым носом, в золотых очках, увидав Илью, сначала крепко потёр свои худые белые руки, а потом снял
с носа очки и стал вытирать
их платком, всматриваясь в
лицо Ильи большими тёмными глазами. Илья молча поклонился
ему.
— Ну-с, прослушайте ваше показание, а потом подпишите
его… — И, закрыв
лицо листом исписанной бумаги,
он быстро и однотонно начал читать, а прочитав, сунул в руку Лунёва перо. Илья наклонился над столом, подписал, медленно поднялся со стула и, поглядев на следователя, глухо и твёрдо выговорил...
Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у
него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери,
он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело
его всё в поту. Через полчаса
он был у Олимпиады. Она сама отперла
ему дверь, увидав из окна, что
он подъехал к дому, и встретила
его с радостью матери.
Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
Илья сначала отталкивал её от себя, пытаясь поднять
с пола, но она крепко вцепилась в
него и, положив голову на колени, тёрлась
лицом о
его ноги и всё говорила задыхающимся, глухим голосом. Тогда
он стал гладить её дрожащей рукой, а потом, приподняв
с пола, обнял и положил её голову на плечо себе. Горячая щека женщины плотно коснулась
его щеки, и, стоя на коленях пред
ним, охваченная
его сильной рукой, она всё говорила, опуская голос до шёпота...
Он ещё крепче стиснул её руками и начал целовать её
лицо со страстью,
с отчаянием.
Как-то раз, когда Илья, придя из города, раздевался, в комнату тихо вошёл Терентий.
Он плотно притворил за собою дверь, но стоял около неё несколько секунд, как бы что-то подслушивая, и, тряхнув горбом, запер дверь на крюк. Илья, заметив всё это,
с усмешкой поглядел на
его лицо.
Горбун испугался гнева Ильи.
Он с минуту молчал, сидя на стуле, и, тихонько почёсывая горб, глядел на племянника со страхом. Илья, плотно сжав губы, широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Терентий тщательно ощупал взглядом
его кудрявую голову, красивое, серьёзное
лицо с маленькими усиками и крутым подбородком, поглядел на
его широкую грудь, измерил всё крепкое и стройное тело и тихо заговорил...
Глаза Якова горели торжеством,
его лицо освещала улыбка удовольствия, и
с радостью, странной для Ильи,
он вскричал...
В маленькой комнате, тесно заставленной ящиками
с вином и какими-то сундуками, горела, вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища. Яков лежал на полу, голова
его была в тени, и
лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали
лицо Якова безобразной тёмной маской, глаза
его затекли в опухолях,
он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном...
На другой день Илья нашёл себе квартиру — маленькую комнату рядом
с кухней. Её сдавала какая-то барышня в красной кофточке;
лицо у неё было розовое,
с остреньким птичьим носиком, ротик крошечный, над узким лбом красиво вились чёрные волосы, и она часто взбивала
их быстрым жестом маленькой и тонкой руки.
Муж Татьяны, Кирик Никодимович Автономов, был человек лет двадцати шести, высокий, полный,
с большим носом и чёрными зубами.
Его добродушное
лицо усеяно угрями, бесцветные глаза смотрели на всё
с невозмутимым спокойствием. Коротко остриженные светлые волосы стояли на
его голове щёткой, и во всей грузной фигуре Автономова было что-то неуклюжее и смешное. Двигался
он тяжело и
с первой же встречи почему-то спросил Илью...
Идя в церковь, Лунёв думал о молодом Ананьине.
Он знал
его: это богатый купчик, младший член рыбопромышленной фирмы «Братья Ананьины», белокурый, худенький паренёк
с бледным
лицом и голубыми глазами.
Он недавно появился в городе и сразу начал сильно кутить.
— Ничего, — ответила Татьяна Власьевна, пытливо и бесцеремонно разглядывая
его лицо. Помолчали. Илья не знал, о чём говорить
с этой женщиной, а она, всё разглядывая
его, вдруг стала странно улыбаться.
Но порой — особенно во дни неудач — эта грусть перерождалась у Ильи в досадное, беспокойное чувство. Курочки, коробочки и яички раздражали, хотелось швырнуть
их на пол и растоптать. Когда это настроение охватывало Илью,
он молчал, глядя в одну точку и боясь говорить, чтоб не обидеть чем-нибудь милых людей. Однажды, играя в карты
с хозяевами,
он, в упор глядя в
лицо Кирика Автономова, спросил
его...
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип пилы, режущей дерево. Читая,
он поднимал левую руку кверху, как бы приглашая больных в палате слушать зловещие пророчества Исайи. Большие мечтательные глаза придавали жёлтому
лицу его что-то страшное. Увидав Илью,
он бросал книгу и
с беспокойством спрашивал товарища всегда об одном...
Он тяжело перевёл свой матовый взгляд
с потолка на
лицо Ильи и сурово, точно хотел словами раздавить
его, продолжал...
Подошла к
нему, положила руки на плечи
его и
с любопытством заглядывала в
лицо ему.
Но она, весело смеясь, снова приставала к
нему, и порою рядом
с ней Лунёв чувствовал себя обмазанным её зазорными словами, как смолой. А когда она видела на
лице Ильи недовольство ею, тоску в глазах
его, она смело будила в
нём чувство самца и ласками своими заглаживала в
нём враждебное ей…
Семи лет
его «начали учить», десяти —
он «ходит в школу», двадцати одного года —
он стоит на ступеньке
с ружьём в руках и
с улыбкой на
лице, — подписано: «Отбывает воинскую повинность».
Иногда к
нему забегал
с работы Павел, весь измазанный грязью, салом, в прожжённой блузе,
с чёрным от копоти
лицом.
Часто заходил к Илье оборванный, полуголый сапожник
с неразлучной гармонией подмышкой.
Он рассказывал о событиях в доме Филимонова, о Якове. Тощий, грязный и растрёпанный Перфишка жался в двери магазина и, улыбаясь всем
лицом, сыпал свои прибаутки.
При напоминании о дочери прибаутки и улыбки исчезали у сапожника, — точно ветер осенний сухие листья
с дерева срывал. Жёлтое
лицо его вытягивалось,
он сконфуженным, тихим голосом говорил...
И, глядя в
лицо товарища,
он с твёрдой и зловещей уверенностью продолжал...
Лунёв украдкой рассматривал её
лицо, резко отличное от всех женских
лиц, которые
он видел до сей поры, её коричневое платье, очень поношенное, её башмаки
с заплатками и жёлтую соломенную шляпу.
Гаврик наморщил нос, дико вытаращил глаза, оттопырил губы, и от этого
лицо его приняло карикатурно стремительное выражение, очень удачно напоминавшее
лицо его сестры. Потом
он с улыбкой объяснил Илье...
Первый раз девушка говорила
с ним;
он чувствовал от этого какое-то особенное удовольствие и улыбался. Но она, взглянув на
его лицо, сухо проговорила...
И, когда она, сидя в комнате Ильи, щёлкала косточками счётов,
он чувствовал, что эта женщина
с птичьим
лицом противна
ему.
Илье показалось, что её чёрные, гордые глаза воткнулись в
лицо ему с ненавистью.