Илья с удивлением и завистью
смотрел на большую голову товарища. Иногда, чувствуя себя забитым его вопросами, он вскакивал с места и произносил суровые речи. Плотный и широкий, он почему-то всегда в этих случаях отходил к печке, опирался на неё плечами и, взмахивая курчавой головой, говорил, твёрдо отчеканивая слова...
Неточные совпадения
Высокая, с
большой косой
на спине, она постоянно шила, низко согнувшись над работой, а когда поднимала голову, чтобы
посмотреть на дочь, Илья видел её лицо.
—
На небо, — добавила Маша и, прижавшись к Якову, взглянула
на небо. Там уже загорались звёзды; одна из них —
большая, яркая и немерцающая — была ближе всех к земле и
смотрела на неё холодным, неподвижным оком. За Машей подняли головы кверху и трое мальчиков. Пашка взглянул и тотчас же убежал куда-то. Илья
смотрел долго, пристально, со страхом в глазах, а
большие глаза Якова блуждали в синеве небес, точно он искал там чего-то.
У лавки менялы собралась
большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская людей в лавку,
смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал
на виду у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Илья
смотрел на неё и думал, что вот эта девочка живёт одна, в яме, работает, как
большая, не имеет никакой радости и едва ли найдёт когда-либо радость в жизни.
Муж Татьяны, Кирик Никодимович Автономов, был человек лет двадцати шести, высокий, полный, с
большим носом и чёрными зубами. Его добродушное лицо усеяно угрями, бесцветные глаза
смотрели на всё с невозмутимым спокойствием. Коротко остриженные светлые волосы стояли
на его голове щёткой, и во всей грузной фигуре Автономова было что-то неуклюжее и смешное. Двигался он тяжело и с первой же встречи почему-то спросил Илью...
— Чаем тебя напоить? — предложил Лунёв. Ему неприятно было слушать голос Матицы и
смотреть на её заживо гниющее,
большое, дряблое тело.
Лёжа
на спине, он
смотрел в ясное небо и чем пристальнее
смотрел, тем
больше видел в нём звёзд.
Приподняв голову, он увидал себя в зеркале. Чёрные усики шевелились над его губой,
большие глаза
смотрели устало,
на скулах горел румянец. Даже и теперь его лицо, обеспокоенное, угрюмое, но всё-таки красивое грубоватой красотой, было лучше болезненно жёлтого, костлявого лица Павла Грачёва.
Должно быть, он испытывал
большое удовольствие, перечисляя имена угодников и города, — лицо у него было сладкое, глаза
смотрели гордо. Слова своей речи он произносил
на тот певучий лад, которым умелые рассказчики сказывают сказки или жития святых.
Чёрненький человечек в пиджаке и высоких сапогах, похожий
на жука, беспокоился: поднимал острую бледную мордочку кверху,
смотрел в небо, свистал, морщил брови, ловил языком усы и разговаривал
больше всех.
Крикнув извозчика, он поехал и через несколько минут, прищуривая глаза от света, стоял в двери столовой Автономовых, тупо улыбался и
смотрел на людей, тесно сидевших вокруг стола в
большой комнате.
Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он сказал про убийство. Он стоял, не чувствуя под собою пола, как
на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его
большой бледный лоб и виски, глаза
смотрели насмешливо и зло…
Прошло несколько минут в глубоком молчании. Ижорской не спускал глаз с мелкого леса, в который кинули гончих. Ильменев, боясь развлечь его внимание, едва смел переводить дух; стремянный стоял неподвижно, как истукан; один Рославлев повертывал часто свою лошадь, чтоб
посмотреть на большую дорогу. Он решился, наконец, перервать молчание и спросил Ижорского: здоров ли их сосед, Федор Андреевич Сурской?
Неточные совпадения
Сначала она думала о детях, о которых, хотя княгиня, а главное Кити (она
на нее
больше надеялась), обещала за ними
смотреть, она всё-таки беспокоилась.
Левин покраснел гораздо
больше ее, когда она сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно было сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не спрашивал ее, а только нахмурившись
смотрел на нее.
— Я
больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они
смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
«Я не в силах буду говорить с нею без чувства упрека,
смотреть на нее без злобы, и она только еще
больше возненавидит меня, как и должно быть.
«Да, очень беспокоит меня, и
на то дан разум, чтоб избавиться; стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда
смотреть больше не
на что, когда гадко
смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»