Неточные совпадения
В
каждой щели дома сидел человек, и с утра до поздней ночи дом сотрясался от крика и шума, точно в нём, как в старом, ржавом котле, что-то кипело и варилось. Вечерами все люди выползали из щелей на двор и на лавочку к воротам дома; сапожник Перфишка играл на гармонике, Савёл мычал песни, а Матица — если она была выпивши — пела что-то особенное, очень грустное, никому
не понятными словами, пела и о чём-то горько плакала.
Он
не мог помириться с этим: обидные и горькие впечатления школы, с
каждым днём увеличиваясь, всё глубже врезывались в его сердце.
— Несуразный ты человек, вот что! И всё это у тебя от безделья в голову лезет. Что твоё житьё? Стоять за буфетом —
не велика важность. Ты и простоишь всю жизнь столбом. А вот походил бы по городу, как я, с утра до вечера,
каждый день, да поискал сам себе удачи, тогда о пустяках
не думал бы… а о том, как в люди выйти, как случай свой поймать. Оттого у тебя и голова большая, что пустяки в ней топорщатся. Дельные-то мысли — маленькие, от них голова
не вспухнет…
— Никто
не знает, — сказала Матица, тяжело усаживаясь на кровать. Илья смотрел на неё, но
не чувствовал желания говорить. Женщина тоже молчала. Так, молча, они сидели долго, минуты три,
каждый из них точно
не замечал присутствия другого. Наконец, женщина спросила...
— Надо бы, чтобы
каждое человеческое дело перед совестью кругло было, как яичко, а тут… Тошно мне… Ничего
не понимаю… Сноровки к жизни у меня нету, приверженности к трактиру я
не чувствую… А отец — всё долбит… «Будет, говорит, тебе шематонить, возьмись за ум, — дело делай!» Какое? Торгую я за буфетом, когда Терентия нет… Противно мне, но я терплю… А от себя что-нибудь делать —
не могу…
— Тут — особенное заведение. Сидориха даёт девушкам квартиру, кормит и берёт за это пятьдесят целковых с
каждой… Девушек четыре только… Ну, конечно, вино держит Сидориха, пиво, конфеты… Но девушек
не стесняет ничем; хочешь — гуляй, хочешь — дома сиди, — только полсотни в месяц дай ей… Девушки дорогие, — им эти деньги легко достать… Тут одна есть — Олимпиада, — меньше четвертной
не ходит…
Ему показалось, что глаза его выкатились, вылезли на лоб, как у старика Полуэктова, и что они останутся навсегда так, болезненно вытаращенными, никогда уже
не закроются и
каждый человек может увидать в них преступление.
Теперь следователь спрашивал скучным голосом,
не торопясь и, видимо,
не ожидая услышать что-либо интересное; а Илья, отвечая, всё ждал вопроса, подобного вопросу о времени.
Каждое слово, произносимое им, звучало в груди его, как в пустоте, и как будто задевало там туго натянутую струну. Но следователь уже
не задавал ему коварных вопросов.
Каждый день Илья слышал что-нибудь новое по этому делу: весь город был заинтересован дерзким убийством, о нём говорили всюду — в трактирах, на улицах. Но Лунёва почти
не интересовали эти разговоры: мысль об опасности отвалилась от его сердца, как корка от язвы, и на месте её он ощущал только какую-то неловкость. Он думал лишь об одном: как теперь будет жить?
— Али я
не хороша? Али тело у меня
не красивое?..
Каждой жилочкой люблю тебя, всей моей кровью люблю, — режь меня — смеяться буду…
— И
не люблю, — сказал Илья твёрдо. — Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?..
Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня — я тебя тоже уважу. Подай мне мою долю, я, может, тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят…
Об извозчиках он мог говорить целый вечер, и Лунёв никогда
не слыхал от него других речей. Приходил ещё смотритель приюта для детей Грызлов, молчаливый человек с чёрной бородой. Он любил петь басом «Как по морю, морю синему», а жена его, высокая и полная женщина с большими зубами,
каждый раз съедала все конфекты у Татьяны Власьевны, за что после её ухода Автономова ругала её.
И эти слова казались ему глубоко обидными. Нет, он
не жаден, — он просто хочет жить чисто, спокойно и чтобы люди уважали его, чтобы никто
не показывал ему на
каждом шагу...
Илья прислушивался к песням и с недоумением думал, как они, эти люди, могут петь протяжные, тоскливые песни про Волгу, похороны, нераспаханную полосу и после
каждой песни смеяться как ни в чём
не бывало, точно это и
не они пели…
Бодрый и радостный, он
не спеша шёл по улице, думая о девушке и сравнивая её с людьми, которые ему встречались до сей поры. В памяти его звучали слова её извинения пред ним, он представлял себе её лицо, выражавшее
каждой чертою своей непреклонное стремление к чему-то…
Когда Илья пошёл в магазин, он пытливо смотрел вслед ему, и губы его беззвучно шевелились… Илья
не видел, но чувствовал этот подозрительный взгляд за своей спиной: он уже давно заметил, что дядя следит за ним, хочет что-то понять, о чём-то спросить. Это заставляло Лунёва избегать разговоров с дядей. С
каждым днём он всё более ясно чувствовал, что горбатый мешает ему жить, и всё чаще ставил пред собою вопрос...
Неточные совпадения
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе как барин, а
не хочешь заплатить ему — изволь: у
каждого дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол
не сыщет.
Дай только, боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто
не ставил: на
каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога
не веруете; вы в церковь никогда
не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и
каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть
не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На
каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу
не привидится // Во сне, какие праздники, //
Не день,
не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!