Неточные совпадения
— Не плачь! —
говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. — Подумай, какою жизнью мы живем?
Тебе сорок лет, — а разве
ты жила? Отец
тебя бил, —
я теперь понимаю, что он на твоих боках вымещал свое горе, — горе своей жизни; оно давило его, а он не понимал — откуда оно? Он работал тридцать лет, начал работать, когда вся фабрика помещалась в двух корпусах, а теперь их — семь!
— Бог с
тобой! Живи как хочешь, не буду
я тебе мешать. Только об одном прошу — не
говори с людьми без страха! Опасаться надо людей — ненавидят все друг друга! Живут жадностью, живут завистью. Все рады зло сделать. Как начнешь
ты их обличать да судить — возненавидят они
тебя, погубят!
— А
я ничего не знаю, и ничего
я тебе не
говорила и даже не видела
тебя сегодня, — слышишь?
— Так вот! — сказал он, как бы продолжая прерванный разговор. —
Мне с
тобой надо
поговорить открыто.
Я тебя долго оглядывал. Живем мы почти рядом; вижу — народу к
тебе ходит много, а пьянства и безобразия нет. Это первое. Если люди не безобразят, они сразу заметны — что такое? Вот.
Я сам глаза людям намял тем, что живу в стороне.
— Обнаружили решение ваше. Дескать,
ты, ваше благородие, делай свое дело, а мы будем делать — свое. Хохол тоже хороший парень. Иной раз слушаю
я, как он на фабрике
говорит, и думаю — этого не сомнешь, его только смерть одолеет. Жилистый человек!
Ты мне, Павел, веришь?
— Можно! Помнишь,
ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь
я тебя от нужды спрячу…
Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное дело пропадает. Хороший парень он у
тебя, это все
говорят, как одна душа, и все его жалеют.
Я скажу — от арестов этих добра начальству не будет, —
ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо
говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
— Опять про это! — сказал надзиратель, обижаясь. —
Я говорю — нельзя! Человека лишили воли, чтобы он ничего не знал, а
ты — свое! Надо понимать, чего нельзя.
— Дети начали стыдиться родителей,
говорю! — повторил он и шумно вздохнул. —
Тебя Павел не постыдится никогда. А
я вот стыжусь отца. И в дом этот его… не пойду
я больше. Нет у
меня отца… и дома нет! Отдали
меня под надзор полиции, а то
я ушел бы в Сибирь…
Я бы там ссыльных освобождал, устраивал бы побеги им…
Ты понимаешь, что
я говорю?
— Разве
я говорю что-нибудь? — повторила мать. —
Я тебе не мешаю. А если жалко
мне тебя, — это уж материнское!..
— Так? Врешь! Ей
ты говорил ласково, ей
говорил — нежно,
я не слыхал, а — знаю! А перед матерью распустил героизм… Пойми, козел, — героизм твой стоит грош!
— Не тронь
ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его голову к своей груди. — Не
говори ничего! Господь с
тобой, — твоя жизнь — твое дело! Но — не задевай сердца! Разве может мать не жалеть? Не может… Всех жалко
мне! Все вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме
меня?..
Ты идешь, за
тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
— И
ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, —
говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А
мне требуется запрещенная, острая книга,
я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А
я в сторонке, до времени, останусь.
Помнишь, Павел,
ты мне объяснял, что кто как живет, так и думает, и ежели рабочий
говорит — да, хозяин должен сказать — нет, а ежели рабочий
говорит — нет, так хозяин, по природе своей, обязательно кричит — да!
— Жаль, не было
тебя! — сказал Павел Андрею, который хмуро смотрел в свой стакан чая, сидя у стола. — Вот посмотрел бы
ты на игру сердца, —
ты все о сердце
говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, — опрокинул
меня, задавил!..
Я ему и возражать но мог. Сколько в нем недоверия к людям, и как он их дешево ценит! Верно
говорит мать — страшную силу несет в себе этот человек!..
—
Я тебе, мама, ничего не скажу… И
ты мне ничего не
говори! Ладно?
— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал
меня земский, —
говорит мне: «
Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему
я — мерзавец?
Я зарабатываю хлеб свой горбом,
я ничего худого против людей не сделал, —
говорю, — вот!» Он заорал, ткнул
мне в зубы… трое суток
я сидел под арестом. Так
говорите вы с народом! Так? Не жди прощенья, дьявол! Не
я — другой, не
тебе — детям твоим возместит обиду мою, — помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них зло — не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
— Иной раз
говорит,
говорит человек, а
ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать
тебе какое-то простое слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала мать. — Так и этот больной.
Я слышала и сама знаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
— Вот придет она, барыня-то, и будет ругать
меня за то, что
ты говоришь…
— Для Паши это не велика потеря, да и
мне эти свидания только душу рвут!
Говорить ни о чем нельзя. Стоишь против сына дурой, а
тебе в рот смотрят, ждут — не скажешь ли чего лишнего…
— Сейчас
я тебя чаем напою! — торопливо
говорила мать, схватив самовар.
— Увидишь — верно! Нет,
ты поговори с ними. У
меня все готово — веревочная лестница, крючья для нее, — хозяин будет фонарщиком…
—
Ты, Ниловна, не сердись, — давеча
я тебе бухнула, что, мол, твой виноват. А пес их разберет, который виноват, если по правде
говорить! Вон что про нашего-то Григория жандармы со шпионами
говорили. Тоже, постарался, — рыжий бес!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень люблю палевое.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь
я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все
ты, а всё за
тобой. И пошла копаться: «
Я булавочку,
я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот
ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.