Неточные совпадения
Ей казалось, что с течением времени сын говорит все меньше, и, в
то же время, она замечала, что порою он употребляет какие-то новые слова, непонятные ей, а
привычные для нее грубые и резкие выражения — выпадают из его речи.
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она не могла забыть о его молодости и о
том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой
привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Она аккуратно носила на фабрику листовки, смотрела на это как на свою обязанность и стала
привычной для сыщиков, примелькалась им. Несколько раз ее обыскивали, но всегда — на другой день после
того, как листки появлялись на фабрике. Когда с нею ничего не было, она умела возбудить подозрение сыщиков и сторожей, они хватали ее, обшаривали, она притворялась обиженной, спорила с ними и, пристыдив, уходила, гордая своей ловкостью. Ей нравилась эта игра.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни —
той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком
привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
— Разойдись, сволочь!.. А
то я вас, — я вам покажу! В голосе, на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он говорил спокойно, бил людей
привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали перед ним, опуская головы, повертывая в сторону лица.
Неточные совпадения
Одно
привычное чувство влекло его к
тому, чтобы снять с себя и на нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло к
тому, чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
В глазах родных он не имел никакой
привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками,
то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества,
то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов
того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и
привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о
том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только:
Несмотря на
то, что вся внутренняя жизнь Вронского была наполнена его страстью, внешняя жизнь его неизменно и неудержимо катилась по прежним,
привычным рельсам светских и полковых связей и интересов.
— Знаю, как ты всё сделаешь, — отвечала Долли, — скажешь Матвею сделать
то, чего нельзя сделать, а сам уедешь, а он всё перепутает, — и
привычная насмешливая улыбка морщила концы губ Долли, когда она говорила это.