Неточные совпадения
От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь
на фабрике, они жили в
стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой слобожан…
Матери было приятно видеть, что сын ее становится непохожим
на фабричную молодежь, но когда она заметила, что он сосредоточенно и упрямо выплывает куда-то в
сторону из темного потока жизни, — это вызвало в душе ее чувство смутного опасения.
— Разве мы хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в
сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит
на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
Толстые губы Марьи торопливо шлепались одна о другую, мясистый нос сопел, глаза мигали и косились из
стороны в
сторону, выслеживая кого-то
на улице.
— Если вы, мамаша, покажете им, что испугались, они подумают: значит, в этом доме что-то есть, коли она так дрожит. Вы ведь понимаете — дурного мы не хотим,
на нашей
стороне правда, и всю жизнь мы будем работать для нее — вот вся наша вина! Чего же бояться?
Офицер быстро хватал книги тонкими пальцами белой руки, перелистывал их, встряхивал и ловким движением кисти отбрасывал в
сторону. Порою книга мягко шлепалась
на пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры, иногда раздавался негромкий вопрос...
Они тычутся из
стороны в
сторону в поисках выхода, хватаются за все сильными, но слепыми руками, трясут, передвигают с места
на место, роняют
на пол и давят упавшее ногами.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну
сторону, к стене кузнечного цеха, где
на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
— Не свяжешь стачку! — сказал Рыбин, подходя к Павлу. — Хоть и жаден народ, да труслив. Сотни три встанут
на твою
сторону, не больше. Этакую кучу навоза
на одни вилы не поднимешь…
Через полчаса, согнутая тяжестью своей ноши, спокойная и уверенная, она стояла у ворот фабрики. Двое сторожей, раздражаемые насмешками рабочих, грубо ощупывали всех входящих во двор, переругиваясь с ними. В
стороне стоял полицейский и тонконогий человек с красным лицом, с быстрыми глазами. Мать, передвигая коромысло с плеча
на плечо, исподлобья следила за ним, чувствуя, что это шпион.
— Спасибо
на добром слове! — улыбнулась она ему. Он, уходя в
сторону, ворчал...
— И дураки и умники — одним миром мазаны! — твердо сказал Николай. — Вот ты умник и Павел тоже, — а я для вас разве такой же человек, как Федька Мазин, или Самойлов, или оба вы друг для друга? Не ври, я не поверю, все равно… и все вы отодвигаете меня в
сторону,
на отдельное место…
— Мы должны идти нашей дорогой, ни
на шаг не отступая в
сторону! — твердо заявлял Павел.
Сидя
на полу, хохол вытянул ноги по обе
стороны самовара — смотрел
на него. Мать стояла у двери, ласково и грустно остановив глаза
на круглом затылке Андрея и длинной согнутой шее его. Он откинул корпус назад, уперся руками в пол, взглянул
на мать и сына немного покрасневшими глазами и, мигая, негромко сказал...
— Я не хотел этого, ты ведь знаешь, Павел. Случилось так: когда ты ушел вперед, а я остановился
на углу с Драгуновым — Исай вышел из-за утла, — стал в
стороне. Смотрит
на нас, усмехается… Драгунов сказал: «Видишь? Это он за мной следит, всю ночь. Я изобью его». И ушел, — я думал — домой… А Исай подошел ко мне…
Хохол остался один посредине проулка,
на него, мотая головами, наступали две лошади. Он подался в
сторону, и в то же время мать, схватив его за руку, потащила за собой, ворча...
Она взглянула
на него сверху вниз, увидала у ног его древко знамени, разломанное
на две части, —
на одной из них уцелел кусок красной материи. Наклонясь, она подняла его. Офицер вырвал палку из ее рук, бросил ее в
сторону и, топая ногами, кричал...
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него,
на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в
сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка
на пол, под ноги людей, они обегали его
стороной, боязливо оглядываясь
на голое тельце, а она встала
на колени и кричала им...
— Мы, люди черной жизни, — все чувствуем, но трудно выговорить нам, нам совестно, что вот — понимаем, а сказать не можем. И часто — от совести — сердимся мы
на мысли наши. Жизнь — со всех
сторон и бьет и колет, отдохнуть хочется, а мысли — мешают.
Дубы и березы, густо теснясь вокруг поляны, незаметно надвигались
на нее со всех
сторон, и, связанные тишиной, неподвижные, они бросали
на землю темные теплые тени.
Костер горел ярко, и безлицые тени дрожали вокруг него, изумленно наблюдая веселую игру огня. Савелий сел
на пень и протянул к огню прозрачные, сухие руки. Рыбин кивнул в его
сторону и сказал Софье...
Они шли с Николаем по разным
сторонам улицы, и матери было смешно и приятно видеть, как Весовщиков тяжело шагал, опустив голову и путаясь ногами в длинных полах рыжего пальто, и как он поправлял шляпу, сползавшую ему
на нос.
Ему не ответили. Он, тихо покачиваясь
на ногах и потирая лоб, подошел к Егору, пожал руку его и отошел в
сторону.
Вокруг них осторожно кружились шпионы, ловя чуткими ушами отдельные возгласы, запоминая лица, манеры и слова, а с другой
стороны улицы
на них смотрела группа полицейских с револьверами у пояса.
Недалеко от нее,
на узкой дорожке, среди могил, полицейские, окружив длинноволосого человека, отбивались от толпы, нападавшей
на них со всех
сторон.
Он побеждал. Бросая палки, люди один за другим отскакивали прочь, а мать все пробивалась вперед, увлекаемая неодолимой силой, и видела, как Николай, в шляпе, сдвинутой
на затылок, отталкивал в
сторону охмеленных злобой людей, слышала его упрекающий голос...
Мать, обняв Ивана, положила его голову себе
на грудь, парень вдруг весь отяжелел и замолчал. Замирая от страха, она исподлобья смотрела по
сторонам, ей казалось, что вот откуда-нибудь из-за угла выбегут полицейские, увидят завязанную голову Ивана, схватят его и убьют.
— Я видел! — подавая ей вино и кивнув головой, сказал Николай. — Погорячились немного обе
стороны. Но вы не беспокойтесь — они били плашмя, и серьезно ранен, кажется, только один. Его ударили
на моих глазах, я его и вытащил из свалки…
— Слышишь? — толкнув в бок голубоглазого мужика, тихонько спросил другой. Тот, не отвечая, поднял голову и снова взглянул в лицо матери. И другой мужик тоже посмотрел
на нее — он был моложе первого, с темной редкой бородкой и пестрым от веснушек, худым лицом. Потом оба они отодвинулись от крыльца в
сторону.
— Разойдись, сволочь!.. А то я вас, — я вам покажу! В голосе,
на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он говорил спокойно, бил людей привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали перед ним, опуская головы, повертывая в
сторону лица.
Он встал, отошел в
сторону и, глядя, как она накрывает
на стол, с усмешкой заявил...
Николай сел рядом с ней, смущенно отвернув в
сторону радостное лицо и приглаживая волосы, но скоро повернулся и, глядя
на мать, жадно слушал ее плавный, простой и яркий рассказ.
— Ну — дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат — в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «
На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу — лезут! Много их, со всех
сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, — прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
По одну
сторону старичка наполнял кресло своим телом толстый, пухлый судья с маленькими, заплывшими глазами, по другую — сутулый, с рыжеватыми усами
на бледном лице. Он устало откинул голову
на спинку стула и, полуприкрыв глаза, о чем-то думал. У прокурора лицо было тоже утомленное, скучное.
Матери хотелось сказать ему то, что она слышала от Николая о незаконности суда, но она плохо поняла это и частью позабыла слова. Стараясь вспомнить их, она отодвинулась в
сторону от людей и заметила, что
на нее смотрит какой-то молодой человек со светлыми усами. Правую руку он держал в кармане брюк, от этого его левое плечо было ниже, и эта особенность фигуры показалась знакомой матери. Но он повернулся к ней спиной, а она была озабочена воспоминаниями и тотчас же забыла о нем.
— Однако, мать, идем! — сказал Сизов. И в то же время откуда-то явилась Саша, взяла мать под руку и быстро потащила за собой
на другую
сторону улицы, говоря...
— Я не воровка! — говорила мать полным голосом, немного успокаиваясь при виде людей, тесно напиравших
на нее со всех
сторон.
Ее толкнули в грудь, она покачнулась и села
на лавку. Над головами людей мелькали руки жандармов, они хватали за воротники и плечи, отшвыривали в
сторону тела, срывали шапки, далеко отбрасывая их. Все почернело, закачалось в глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса...