Неточные совпадения
И снова они стали жить
молча, далекие и близкие друг другу. Однажды среди недели, в праздник, Павел, уходя из дома, сказал
матери...
Это поразило
мать. Она стояла среди комнаты и, удивленно двигая бровями,
молча смотрела на сына. Потом тихо спросила...
Мать заметила также, что Сашенька наиболее строго относится к Павлу, иногда она даже кричит на него. Павел, усмехаясь,
молчал и смотрел в лицо девушки тем мягким взглядом, каким ранее он смотрел в лицо Наташи. Это тоже не нравилось
матери.
Мать передавала сыну все эти разговоры, он
молча пожимал плечами, а хохол смеялся своим густым, мягким смехом.
—
Молчать бы Николаю-то! — тихо шепнула
мать Павлу. Он пожал плечами. Хохол опустил голову.
Тут вмешалась
мать. Когда сын говорил о боге и обо всем, что она связывала с своей верой в него, что было дорого и свято для нее, она всегда искала встретить его глаза; ей хотелось
молча попросить сына, чтобы он не царапал ей сердце острыми и резкими словами неверия. Но за неверием его ей чувствовалась вера, и это успокаивало ее.
Мать заснула и не слышала, когда ушел Рыбин. Но он стал приходить часто, и если у Павла был кто-либо из товарищей, Рыбин садился в угол и
молчал, лишь изредка говоря...
По улице шли быстро и
молча.
Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу.
Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Мать, сидя в углу,
молчала, не отрывая глаз от лица сына.
Она
молча, низко поклонилась ему, ее трогали эти молодые, честные, трезвые, уходившие в тюрьму с улыбками на лицах; у нее возникала жалостливая любовь
матери к ним.
Выпив чаю, Сашенька
молча пожала руку Егора, пошла в кухню, а
мать, провожая ее, вышла за нею. В кухне Сашенька сказала...
Взял ее руку в свои, крепко стиснул, потряс и быстро отвернулся в сторону. Утомленная волнением,
мать, не торопясь, мыла чашки и
молчала, в груди у нее тихо теплилось бодрое, греющее сердце чувство.
Матери казалось, что она понимает его тревогу. А Николай сидел
молча, и, когда хохол спрашивал его о чем-либо, он отвечал кратко, с явной неохотой.
Он наклонился к ней бледный, в углах его глаз светло сверкали маленькие слезинки, губы вздрагивали. Секунду он
молчал,
мать смотрела на него тоже
молча.
Мать с улыбкой поглядела на сына, покачала головой и,
молча одевшись, ушла из дома.
Не видя ничего, не зная, что случилось впереди,
мать расталкивала толпу, быстро подвигаясь вперед, а навстречу ей пятились люди, одни — наклонив головы и нахмурив брови, другие — конфузливо улыбаясь, третьи — насмешливо свистя. Она тоскливо осматривала их лица, ее глаза
молча спрашивали, просили, звали…
—
Молчи! — сурово сказал другой голос.
Мать широко развела руками…
На
мать смотрели с грустью, с уважением, гул сочувствия провожал ее. Сизов молчаливо отстранял людей с дороги, они
молча сторонились и, повинуясь неясной силе, тянувшей их за
матерью, не торопясь, шли за нею, вполголоса перекидываясь краткими словами.
— Ну,
молчи! — приказывал офицер, шевеля усами. Она кланялась и, незаметно показывая ему кукиш, шептала
матери...
Софья снова закурила папиросу, ласково и
молча освещая лицо
матери своими серыми глазами.
— Вот и пришли! — беспокойно оглядываясь, сказала
мать. У шалаша из жердей и ветвей, за столом из трех нестроганых досок, положенных на козлы, врытые в землю, сидели, обедая — Рыбин, весь черный, в расстегнутой на груди рубахе, Ефим и еще двое молодых парней. Рыбин первый заметил их и, приложив ладонь к глазам,
молча ждал.
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ
матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда
мать кончила свой краткий рассказ — все
молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
— Пошел бы! — вздрогнув, сказала
мать и оглянулась, тяжело вздохнув. Софья
молча погладила ее руку и, нахмурив брови, в упор посмотрела на Рыбина.
Мать, пройдя в угол шалаша, села там, а Софья, обняв ее за плечи,
молча наблюдала.
Спорили, горячились, размахивая руками, пили много чая, иногда Николай, под шум беседы,
молча сочинял прокламации, потом читал товарищам, их тут же переписывали печатными буквами,
мать тщательно собирала кусочки разорванных черновиков и сжигала их.
— Кланяйтесь ему! — просила девушка и исчезала. Порою
мать жаловалась ей, что долго держат Павла, не назначают суда над ним. Сашенька хмурилась и
молчала, а пальцы у нее быстро шевелились.
— Ты бы
молчал, Егор Иванович! — просила
мать, тихонько поглаживая его руку.
Людмила взяла
мать под руку и
молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и
молчали.
Был слышен лязг вынимаемой шашки.
Мать закрыла глаза, ожидая крика. Но стало тише, люди ворчали, огрызались, как затравленные волки. Потом
молча, низко опустив головы, они двинулись вперед, наполняя улицу шорохом шагов.
Мать наскоро перевязала рану. Вид крови наполнял ей грудь жалостью, и, когда пальцы ее ощущали влажную теплоту, дрожь ужаса охватывала ее. Она
молча и быстро повела раненого полем, держа его за руку. Освободив рот, он с усмешкой в голосе говорил...
Они обе
молчали, тесно прижавшись друг к другу. Потом Саша осторожно сняла с своих плеч руки
матери и сказала вздрагивая...
Михаило отирал с лица и бороды грязь, кровь и
молчал, оглядываясь. Взгляд его скользнул по лицу
матери, — она, вздрогнув, потянулась к нему, невольно взмахнула рукою, — он отвернулся. Но через несколько минут его глаза снова остановились на лице ее. Ей показалось — он выпрямился, поднял голову, окровавленные щеки задрожали…
Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но чистая, — это сразу бросалось в глаза. Из-за печки выглянула молодая женщина,
молча поклонилась и исчезла. В переднем углу на столе горела лампа.
Отошла к печке и
молча встала там, прямая, сурово сосредоточенная.
Мать, не раздеваясь, легла, почувствовала ноющую усталость в костях и тихо застонала. Татьяна погасила лампу, и, когда избу тесно наполнила тьма, раздался ее низкий ровный голос. Он звучал так, точно стирал что-то с плоского лица душной тьмы.
Татьяна
молчала. В темноте
мать видела слабый контур ее прямой фигуры, серой на ночном фоне печи. Она стояла неподвижно.
Мать в тоске закрыла глаза.
Вспыхнул огонь, задрожал и утонул во тьме. Мужик подошел к постели
матери, поправил тулуп, окутав ее ноги. Эта ласка мягко тронула
мать своей простотой, и, снова закрыв глаза, она улыбнулась. Степан
молча разделся, влез на полати. Стало тихо.
Мать думала о бесчисленных деревнях, робко прижавшихся к земле, о людях, тайно ожидавших прихода правды, и о тысячах людей, которые безмысленно и
молча работают всю жизнь, ничего не ожидая.
Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и
молча ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил
мать тихонько...
И,
молча пожав им руки, ушла, снова холодная и строгая.
Мать и Николай, подойдя к окну, смотрели, как девушка прошла по двору и скрылась под воротами. Николай тихонько засвистал, сел за стол и начал что-то писать.
На улице с нею здоровались слободские знакомые, она
молча кланялась, пробираясь сквозь угрюмую толпу. В коридорах суда и в зале ее встретили родственники подсудимых и тоже что-то говорили пониженными голосами. Слова казались ей ненужными, она не понимала их. Все люди были охвачены одним и тем же скорбным чувством — это передавалось
матери и еще более угнетало ее.
Мать, двигая бровями,
молчала, думая.
Сережа
молча поклонился, пожал руку
матери, вышел, принес булки и сел за стол. Людмила, наливая чай, убеждала
мать не ходить домой до поры, пока не выяснится, кого там ждет полиция.
— Что ж, поезжайте! — неохотно согласился доктор. Людмила
молчала, задумчиво прохаживаясь по комнате. Лицо у нее потускнело, осунулось, а голову она держала, заметно напрягая мускулы шеи, как будто голова вдруг стала тяжелой и невольно опускалась на грудь.
Мать заметила это.
Он поставил чемодан около нее на лавку, быстро вынул папиросу, закурил ее и, приподняв шапку,
молча ушел к другой двери.
Мать погладила рукой холодную кожу чемодана, облокотилась на него и, довольная, начала рассматривать публику. Через минуту она встала и пошла на другую скамью, ближе к выходу на перрон. Чемодан она легко держала в руке, он был невелик, и шла, подняв голову, рассматривая лица, мелькавшие перед нею.
Ближайшие стояли
молча,
мать видела их жадно-внимательные глаза и чувствовала на своем лице теплое дыхание.
—
Молчать, говорю! — Жандарм взял под руку ее, дернул. Другой схватил другую руку, и, крупно шагая, они повели
мать.