Неточные совпадения
Когда гроб зарыли —
люди ушли, а собака осталась и, сидя на свежей
земле, долго молча нюхала могилу. Через несколько дней кто-то убил ее…
— Я таких
людей видел! — горячо воскликнул он. — Это лучшие
люди на
земле!
— Разве же есть где на
земле необиженная душа? Меня столько обижали, что я уже устал обижаться. Что поделаешь, если
люди не могут иначе? Обиды мешают дело делать, останавливаться около них — даром время терять. Такая жизнь! Я прежде, бывало, сердился на
людей, а подумал, вижу — не стоит. Всякий боится, как бы сосед не ударил, ну и старается поскорее сам в ухо дать. Такая жизнь, ненько моя!
Павел молчал. Перед ним колыхалось огромное, черное лицо толпы и требовательно смотрело ему в глаза. Сердце стучало тревожно. Власову казалось, что его слова исчезли бесследно в
людях, точно редкие капли дождя, упавшие на
землю, истощенную долгой засухой.
— Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали и все в
землю кланялись. А теперь
люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются, ну — не похожи на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за
людей стоишь! Дай бог тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
— Я не должен прощать ничего вредного, хоть бы мне и не вредило оно. Я — не один на
земле! Сегодня я позволю себя обидеть и, может, только посмеюсь над обидой, не уколет она меня, — а завтра, испытав на мне свою силу, обидчик пойдет с другого кожу снимать. И приходится на
людей смотреть разно, приходится держать сердце строго, разбирать
людей: это — свои, это — чужие. Справедливо — а не утешает!
— Пожалуй, поколотит его Николай! — с опасением продолжал хохол. — Вот видите, какие чувства воспитали господа командиры нашей жизни у нижних чинов? Когда такие
люди, как Николай, почувствуют свою обиду и вырвутся из терпенья — что это будет? Небо кровью забрызгают, и
земля в ней, как мыло, вспенится…
— Смертию смерть поправ — вот! Значит — умри, чтобы
люди воскресли. И пусть умрут тысячи, чтобы воскресли тьмы народа по всей
земле! Вот. Умереть легко. Воскресли бы! Поднялись бы
люди!
— Мужику не то интересно, откуда
земля явилась, а как она по рукам разошлась, — как
землю из-под ног у народа господа выдернули? Стоит она или вертится, это не важно — ты ее хоть на веревке повесь, — давала бы есть; хоть гвоздем к небу прибей — кормила бы
людей!..
— Это я видел! — угрюмо сказал хохол. — Отравили
людей! Когда они поднимутся — они будут все опрокидывать подряд! Им нужно голую
землю, — и они оголят ее, все сорвут!
— Еще поспорим! Ты играй на своей сопелке — у кого ноги в
землю не вросли, те под твою музыку танцевать будут! Рыбин верно сказал — мы под собой
земли не чувствуем, да и не должны, потому на нас и положено раскачать ее. Покачнем раз —
люди оторвутся, покачнем два — и еще!
— Товарищи! Говорят, на
земле разные народы живут — евреи и немцы, англичане и татары. А я — в это не верю! Есть только два народа, два племени непримиримых — богатые и бедные!
Люди разно одеваются и разно говорят, а поглядите, как богатые французы, немцы, англичане обращаются с рабочим народом, так и увидите, что все они для рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
двумя тяжелыми вздохами отозвались густые, пониженные голоса.
Люди шагнули вперед, дробно ударив ногами
землю. И потекла новая песня, решительная и решившаяся.
Казалось, тысячи жизней говорят ее устами; обыденно и просто было все, чем она жила, но — так просто и обычно жило бесчисленное множество
людей на
земле, и ее история принимала значение символа.
Человек видел свои желания и думы в далеком, занавешенном темной, кровавой завесой прошлом, среди неведомых ему иноплеменников, и внутренне, — умом и сердцем, — приобщался к миру, видя в нем друзей, которые давно уже единомышленно и твердо решили добиться на
земле правды, освятили свое решение неисчислимыми страданиями, пролили реки крови своей ради торжества жизни новой, светлой и радостной.
— Красота какая, Николай Иванович, а? И сколько везде красоты этой милой, — а все от нас закрыто и все мимо летит, не видимое нами.
Люди мечутся — ничего не знают, ничем не могут любоваться, ни времени у них на это, ни охоты. Сколько могли бы взять радости, если бы знали, как
земля богата, как много на ней удивительного живет. И все — для всех, каждый — для всего, — так ли?
Николай вел с ними долгие и тихие беседы, всегда об одном — о рабочих
людях земли.
Незаметно для нее она стала меньше молиться, но все больше думала о Христе и о
людях, которые, не упоминая имени его, как будто даже не зная о нем, жили — казалось ей — по его заветам и, подобно ему считая
землю царством бедных, желали разделить поровну между
людьми все богатства
земли.
— На
земле слишком мало свободных
людей, вот ее несчастие! — говорил он.
Иные, скрывая свое раздражение, шутили, другие угрюмо смотрели в
землю, стараясь не замечать оскорбительного, третьи, не сдерживая гнева, иронически смеялись над администрацией, которая боится
людей, вооруженных только словом.
— Идет волнение в народе, — беспорядок поднимается с
земли, да! Вчера ночью в соседях у нас пришли жандармы, хлопотали чего-то вплоть до утра, а утром забрали с собой кузнеца одного и увели. Говорят, отведут его ночью на реку и тайно утопят. А кузнец — ничего
человек был…
Когда она вышла на крыльцо, острый холод ударил ей в глаза, в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, — посредине площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерно ударяя о
землю палками, а у крыльца волости стояла толпа
людей и молча ждала.
— Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству и попам, когда они говорят, что безбожники и бунтовщики те
люди, которые для нас правду несут. Правда тайно ходит по
земле, она гнезд ищет в народе, — начальству она вроде ножа и огня, не может оно принять ее, зарежет она его, сожжет! Правда вам — друг добрый, а начальству — заклятый враг! Вот отчего она прячется!..
Люди разбились на две группы — одна, окружив станового, кричала и уговаривала его, другая, меньше числом, осталась вокруг избитого и глухо, угрюмо гудела. Несколько
человек подняли его с
земли, сотские снова хотели вязать руки ему.
— Работа идет общая по всей
земле, во всех городах, силе хороших
людей — нет ни меры, ни счета, все растет она, и будет расти до победного нашего часа…
Мать думала о бесчисленных деревнях, робко прижавшихся к
земле, о
людях, тайно ожидавших прихода правды, и о тысячах
людей, которые безмысленно и молча работают всю жизнь, ничего не ожидая.
— Вообще — чудесно! — потирая руки, говорил он и смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил — все время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И в душе накопилось такое — удивительно здоровое, чистое. Какие хорошие
люди, Ниловна! Я говорю о молодых рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь на них и видишь — Россия будет самой яркой демократией
земли!
Он медленно, но неустанно идет по
земле, очищая с нее влюбленными в свой труд руками вековую плесень лжи, обнажая перед глазами
людей простую и ясную правду жизни.
И вдруг почувствовала, что ноги у нее дрогнули, отяжелели, точно примерзли к
земле, — из-за угла тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики, вышел сутулый
человек с лестницей на плече.
— Его воспитывает сознательный враг тех
людей, которые мне близки, которых я считаю лучшими
людьми земли. Сын может вырасти врагом моим. Со мною жить ему нельзя, я живу под чужим именем. Восемь лет не видела я его, — это много — восемь лет!
— Миром идут дети! Вот что я понимаю — в мире идут дети, по всей
земле, все, отовсюду — к одному! Идут лучшие сердца, честного ума
люди, наступают неуклонно на все злое, идут, топчут ложь крепкими ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые силы свои все к одному — к справедливости! Идут на победу всего горя человеческого, на уничтожение несчастий всей
земли ополчились, идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!