Неточные совпадения
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее на
земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился
человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим голосом...
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы за жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность зла и вражды на
земле. Это, брат, самая удачная попытка
человека совершенно оправдать себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
— Это — Ржига. И — поп. Вредное влияние будто бы. И вообще — говорит — ты, Дронов, в гимназии явление случайное и нежелательное. Шесть лет учили, и — вот… Томилин доказывает, что все
люди на
земле — случайное явление.
Он убеждал
людей отказаться от порочной городской жизни, идти в деревню и пахать
землю.
Клим выслушивал эти ужасы довольно спокойно, лишь изредка неприятный холодок пробегал по коже его спины. То, как говорили, интересовало его больше, чем то, о чем говорили. Он видел, что большеголовый, недоконченный писатель говорит о механизме Вселенной с восторгом, но и
человек, нарядившийся мужиком, изображает ужас одиночества
земли во Вселенной тоже с наслаждением.
За рекою, над гладко обритой
землей, опрокинулась получашей розоватая пустота, напоминая почему-то об игрушечном, чистеньком домике, о
людях в нем.
Культурность небольшой кучки
людей, именующих себя «солью
земли», «рыцарями духа» и так далее, выражается лишь в том, что они не ругаются вслух матерно и с иронией говорят о ватерклозете.
По панелям, смазанным жидкой грязью,
люди шагали чрезмерно торопливо и были неестественно одноцветны. Каменные и тоже одноцветные серые дома, не разъединенные заборами, тесно прижатые один к другому, являлись глазу как единое и бесконечное здание. Его нижний этаж, ярко освещенный, приплюснут к
земле и вдавлен в нее, а верхние, темные, вздымались в серую муть, за которой небо не чувствовалось.
Клим находил, что это верно: какая-то чудовищная пасть поглощает, одного за другим, лучших
людей земли, извергая из желудка своего врагов культуры, таких, как Болотников, Разин, Пугачев.
В узеньком тупике между гнилых заборов
человек двадцать мальчишек шумно играют в городки. В стороне лежит, животом на
земле, Иноков, босый, без фуражки; встрепанные волосы его блестят на солнце шелком, пестрое лицо сморщено счастливой улыбкой, веснушки дрожат. Он кричит умоляющим тоном, возбужденно...
В центре небольшого круга, созданного из пестрых фигур
людей, как бы вкопанных в
землю, в изрытый, вытоптанный дерн, стоял на толстых слегах двухсотпудовый колокол, а перед ним еще три, один другого меньше.
Вот в синем ухе колокольни зашевелилось что-то бесформенное, из него вылетела шапка, потом — другая, вылетел комом свернутый передник, —
люди на
земле судорожно встряхнулись, завыли, заорали; мячами запрыгали мальчишки, а лысый мужичок с седыми усами прорезал весь шум тонким визгом...
Три кучи
людей, нанизанных на веревки, зашевелились, закачались, упираясь ногами в
землю, опрокидываясь назад, как рыбаки, влекущие сеть, три серых струны натянулись в воздухе; колокол тоже пошевелился, качнулся нерешительно и неохотно отстал от
земли.
Тускло поблескивая на солнце, тяжелый, медный колпак медленно всплывал на воздух, и
люди — зрители, глядя на него, выпрямлялись тоже, как бы желая оторваться от
земли. Это заметила Лидия.
Клим прикрыл глаза, ожидая, когда колокол грохнет о
землю, слушая, как ревут, визжат
люди, рычит кузнец и трубит Панов.
— Если революционер внушает мужику: возьми, дурак, пожалуйста,
землю у помещика и, пожалуйста, учись жить, работать человечески разумно, — революционер — полезный
человек. Лютов — что? Народник? Гм… народоволец. Я слышал, эти уже провалились…
— Я верю, что он искренно любит Москву, народ и
людей, о которых говорит. Впрочем,
людей, которых он не любит, — нет на
земле. Такого
человека я еще не встречала. Он — несносен, он обладает исключительным уменьем говорить пошлости с восторгом, но все-таки… Можно завидовать
человеку, который так… празднует жизнь.
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз
человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку, мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он ходил так осторожно, как будто и
землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью руки, возглашал барским, рокочущим басом...
— Что это значит — мир, если посмотреть правильно? — спросил
человек и нарисовал тремя пальцами в воздухе петлю. — Мир есть
земля, воздух, вода, камень, дерево. Без
человека — все это никуда не надобно.
Пьет да ест Васяга, девок портит,
Молодым парням — гармоньи дарит,
Стариков — за бороды таскает,
Сам орет на всю калуцку
землю:
— Мне — плевать на вас, земные
люди.
Я хочу — грешу, хочу — спасаюсь!
Все равно: мне двери в рай открыты,
Мне Христос приятель закадышный!
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели три полицейских солдата, а на
земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный
человек. Через несколько минут втолкнули еще одного, молодого, в светлом костюме, с рябым лицом; втолкнувший сказал солдатам...
Зарево над Москвой освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья
земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в
земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги.
Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул...
— Вот эти башкиры, калмыки — зря обременяют
землю. Работать — не умеют, учиться — не способны. Отжившие
люди. Персы — тоже.
Глаза Клима, жадно поглотив царя, все еще видели его голубовато-серую фигуру и на красивеньком лице — виноватую улыбку. Самгин чувствовал, что эта улыбка лишила его надежды и опечалила до слез. Слезы явились у него раньше, но это были слезы радости, которая охватила и подняла над
землею всех
людей. А теперь вслед царю и затихавшему вдали крику Клим плакал слезами печали и обиды.
В нескольких шагах от этой группы почтительно остановились молодцеватый, сухой и колючий губернатор Баранов и седобородый комиссар отдела художественной промышленности Григорович, который делал рукою в воздухе широкие круги и шевелил пальцами, точно соля
землю или сея что-то. Тесной, немой группой стояли комиссары отделов, какие-то солидные
люди в орденах, большой
человек с лицом нехитрого мужика, одетый в кафтан, шитый золотом.
Царь медленно шел к военно-морскому отделу впереди этих
людей, но казалось, что они толкают его. Вот губернатор Баранов гибко наклонился, поднял что-то с
земли из-под ног царя и швырнул в сторону.
Бархатные, тупоносые сапоги на уродливо толстых подошвах, должно быть, очень тяжелы, но
человек шагал бесшумно, его ноги, не поднимаясь от
земли, скользили по ней, как по маслу или по стеклу.
— А теперь вот, зачатый великими трудами тех
людей, от коих даже праха не осталось, разросся значительный город, которому и в красоте не откажешь, вмещает около семи десятков тысяч русских
людей и все растет, растет тихонько. В тихом-то трудолюбии больше геройства, чем в бойких наскоках. Поверьте слову:
землю вскачь не пашут, — повторил Козлов, очевидно, любимую свою поговорку.
— Нехороши
люди пошли по нашей
земле! И — куда идут?
Не верилось, что
люди могут мелькать в воздухе так быстро, в таких неестественно изогнутых позах и шлепаться о
землю с таким сильным звуком, что Клим слышал его даже сквозь треск, скрип и разноголосый вой ужаса.
Несколько
человек бросились на
землю, как будто с разбега по воздуху, они, видимо, хотели перенестись через ожившую груду жердей и тесин, но дерево, содрогаясь, как ноги паука, ловило падающих, тискало их.
Большой, бородатый
человек, удивительно пыльный, припадая на одну ногу, свалился в двух шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев на
землю и, вытирая руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Подскакал офицер и, размахивая рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил
человека на
землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Аккуратный старичок ходил вооруженный дождевым зонтом, и Самгин отметил, что он тыкает концом зонтика в
землю как бы со сдерживаемой яростью, а на
людей смотрит уже не благожелательно, а исподлобья, сердито, точно он всех видел виноватыми в чем-то перед ним.
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и
человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на
земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
— От Евы начиная, развращаете вы! Авель-то в раю был зачат, а Каин — на
земле, чтоб райскому
человеку дать земного врага…
Веселая и бойкая Любаша обладала хлопотливостью воробьихи, которая бесстрашно прыгает по
земле среди огромных, сравнительно с нею,
людей, лошадей, домов, кошек.
«Вот, Иваныч, внушаешь ты, что
людям надо жить получше, полегче, а ведь
земля — против этого!
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам за
человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь
земли ногами, точно он себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
За городом работали сотни три землекопов, срезая гору, расковыривая лопатами зеленоватые и красные мергеля, — расчищали съезд к реке и место для вокзала. Согнувшись горбато, ходили
люди в рубахах без поясов, с расстегнутыми воротами, обвязав кудлатые головы мочалом. Точно избитые собаки, визжали и скулили колеса тачек. Трудовой шум и жирный запах сырой глины стоял в потном воздухе. Группа рабочих тащила волоком по
земле что-то железное, уродливое, один из них ревел...
С детства слышал Клим эту песню, и была она знакома, как унылый, великопостный звон, как панихидное пение на кладбище, над могилами. Тихое уныние овладевало им, но было в этом унынии нечто утешительное, думалось, что сотни
людей, ковырявших
землю короткими, должно быть, неудобными лопатами, и усталая песня их, и грязноватые облака, развешанные на проводах телеграфа, за рекою, — все это дано надолго, может быть, навсегда, и во всем этом скрыта какая-то несокрушимость, обреченность.
— А когда мне было лет тринадцать, напротив нас чинили крышу, я сидела у окна, — меня в тот день наказали, — и мальчишка кровельщик делал мне гримасы. Потом другой кровельщик запел песню, мальчишка тоже стал петь, и — так хорошо выходило у них. Но вдруг песня кончилась криком, коротеньким таким и резким, тотчас же шлепнулось, как подушка, — это упал на
землю старший кровельщик, а мальчишка лег животом на железо и распластался, точно не
человек, а — рисунок…
Явилась Вера Петровна и предложила Варваре съездить с нею в школу, а Самгин пошел в редакцию — получить гонорар за свою рецензию. Город, чисто вымытый дождем, празднично сиял, солнце усердно распаривало
землю садов, запахи свежей зелени насыщали неподвижный воздух.
Люди тоже казались чисто вымытыми, шагали уверенно, легко.
Люди, выгибая спины, держась за головы, упирались ногами в
землю, толкая друг друга, тихонько извинялись, но, покорствуя силе ветра, шагали все быстрей, точно стремясь догнать улетающее пение...
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей
земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами
людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Самгин догадался, что пред ним
человек, который любит пошутить, шутит он, конечно, грубо, даже — зло и вот сейчас скажет или сделает что-нибудь нехорошее. Догадка подтверждалась тем, что грузчики, торопливо окружая запевалу, ожидающе, с улыбками заглядывали в его усатое лицо, а он, видимо, придумывая что-то, мял папиросу губами, шаркал по
земле мохнатым лаптем и пылил на ботинки Самгина. Но тяжело подошел чернобородый, лысый и сказал строгим басом...
«Вот это — настоящая Русь, красивая, уютная
земля простых
людей».
Земля казалась доброй, матерински мягко лелеющей
человека.
— Почему? — повторил студент, взял
человека за ворот и встряхнул так, что с того слетела шапка, обнаружив испуганную мордочку. Самгина кто-то схватил сзади за локти, но тотчас же, крякнув, выпустил, затем его сильно дернули за полы пальто, он пошатнулся, едва устоял на ногах; пронзительно свистел полицейский свисток, студент бросил
человека на
землю, свирепо крикнув...
— Конечно, мужик у нас поставлен неправильно, — раздумчиво, но уверенно говорил Митрофанов. — Каждому
человеку хочется быть хозяином, а не квартирантом. Вот я, например, оклею комнату новыми обоями за свой счет, а вы, как домохозяева, скажете мне: прошу очистить комнату. Вот какое скучное положение у мужика, от этого он и ленив к жизни своей. А поставьте его на собственную
землю, он вам маком расцветет.