Неточные совпадения
— Да я уже и жду! — спокойно сказал длинный человек. Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли мать. Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных глаз играла веселая искра, а во
всей фигуре, угловатой, сутулой, с длинными ногами, было что-то забавное и располагающее к нему. Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги. Ей захотелось спросить его — кто он, откуда, давно ли знает ее сына, но
вдруг он
весь покачнулся и сам спросил ее...
— Подождите, товарищи! —
вдруг сказала она. И
все они замолчали, глядя на нее.
Иногда мать поражало настроение буйной радости,
вдруг и дружно овладевавшее
всеми. Обыкновенно это было в те вечера, когда они читали в газетах о рабочем народе за границей. Тогда глаза у
всех блестели радостью,
все становились странно, как-то по-детски счастливы, смеялись веселым, ясным смехом, ласково хлопали друг друга по плечам.
— Хорошо, мать! —
вдруг решительно сказал Павел. — Давай, уберем
все это…
Сухой, горячий туман ожег глаза матери, и она одним движением
вдруг окрепшего тела встала сзади сына.
Все обернулись к Павлу, окружая его, точно крупинки железа кусок магнита.
Был он бледен, борода у него растрепалась и тряслась.
Вдруг нахмурив брови, он окинул
всех строгими глазами,
весь выпрямился и внятно сказал...
— Взять их! —
вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы.
Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
И пел, заглушая
все звуки своим голосом. Мать шла за ним;
вдруг оступилась, быстро полетела в бездонную глубину, и глубина эта пугливо выла ей встречу…
— Нет, видно, смял меня этот день, Первое мая! Неловко мне как-то, и точно по двум дорогам сразу я иду: то мне кажется, что
все понимаю, а
вдруг как в туман попала. Вот теперь вы, — смотрю на вас — барыня, — занимаетесь этим делом… Пашу знаете — и цените его, спасибо вам…
Все это подвигало сердце ближе к женщине со светлыми глазами, и мать невольно жалась к ней, стараясь идти в ногу. Но порою в словах Софьи
вдруг являлось что-то резкое, оно казалось матери лишним и возбуждало у нее опасливую думу...
— Иной раз говорит, говорит человек, а ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать тебе какое-то простое слово, и одно оно
вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала мать. — Так и этот больной. Я слышала и сама знаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает сердце. А он
вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того
всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
— Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам
все думаю — как же, куда я теперь? Даже рассердился на себя. И очень есть захотелось! Вышел на улицу, хожу, досадно мне… Вижу — полицейские присматриваются ко
всем. Ну, думаю, с моей рожей скоро попаду на суд божий!..
Вдруг Ниловна навстречу бежит, я посторонился да за ней, — вот и
все!
Комната
вдруг вся налилась белым, неласковым светом. Среди нее стояла Людмила,
вся черная, высокая, прямая.
Мать, обняв Ивана, положила его голову себе на грудь, парень
вдруг весь отяжелел и замолчал. Замирая от страха, она исподлобья смотрела по сторонам, ей казалось, что вот откуда-нибудь из-за угла выбегут полицейские, увидят завязанную голову Ивана, схватят его и убьют.
Сотские остановились перед толпой, она
все росла быстро, но молча, и вот над ней
вдруг густо поднялся голос Рыбина...
Голос у него вздрогнул, взвизгнул и точно переломился, захрипел. Вместе с голосом он
вдруг потерял свою силу, втянул голову в плечи, согнулся и, вращая во
все стороны пустыми глазами, попятился, осторожно ощупывая ногами почву сзади себя.
Матери
вдруг стало жалко его — он
все больше нравился ей теперь. После речи она чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна собой и хотела
всем доброго, хорошего.
— Не увидят! — воскликнула мать. В ее груди
вдруг болезненно ярко вспыхнула
все время незаметно тлевшая надежда и оживила ее… «А может быть, и он тоже…» — думала она, поспешно одеваясь.
— Иной раз кажется — начнут они Пашу обижать, измываться над ним. Ах ты, мужик, скажут, мужицкий ты сын! Что затеял? А Паша — гордый, он им так ответит! Или — Андрей посмеется над ними. И
все они там горячие. Вот и думаешь —
вдруг не стерпит… И засудят так, что уж и не увидишь никогда!
Вдруг один из людей громко сказал что-то, мать вздрогнула,
все встали, она тоже поднялась, схватившись за руку Сизова.
— Ведь вот штука! Глядишь на них, чертей, понимаешь — зря они
все это затеяли, напрасно себя губят. И
вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что на фабрике они
все растут да растут, их то и дело хватают, а они, как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?
Но вот поднялся Павел, и
вдруг стало неожиданно тихо. Мать качнулась
всем телом вперед. Павел заговорил спокойно...
Вдруг судьи встали
все сразу. Мать тоже невольно поднялась на ноги.
Вдруг их окружило человек десять юношей и девушек, и быстро посыпались восклицания, привлекавшие людей. Мать и Сизов остановились. Спрашивали о приговоре, о том, как держались подсудимые, кто говорил речи, о чем, и во
всех вопросах звучала одна и та же нота жадного любопытства, — искреннее и горячее, оно возбуждало желание удовлетворить его.
«Нехорошо тебе живется!» —
вдруг ласково подумала мать. Людмила начала читать речь Павла нехотя, потом
все ближе наклонялась над бумагой, быстро откидывая прочитанные листки в сторону, а прочитав, встала, выпрямилась, подошла к матери...
Сверкнули радостно и нежно глаза Саши, встала темная фигура Рыбина, улыбалось бронзовое, твердое лицо сына, смущенно мигал Николай, и
вдруг все всколыхнулось глубоким, легким вздохом, слилось и спуталось в прозрачное, разноцветное облако, обнявшее
все мысли чувством покоя.
— Да, хорошо! — И, точно сообщая тайну, понизив голос, продолжала: —
Все — вы, Николай Иванович,
все люди правды — тоже рядом!
Вдруг люди стали родными, — понимаю
всех. Слов не понимаю, а
все другое — понимаю!