Неточные совпадения
Под шнурами стоят деревянные гребни, между зубьями их беззвучно дрожат серые струны, а четверо рабочих
с утра до
вечера, изо дня в день медленно ходят вдоль этих струн, пятясь задом, точно привязанные к ним на всю жизнь.
Но к
вечеру он отрезвел, гулял
с женой в саду, и Матвей слышал их разговор.
Заснув крепким сном, он проснулся под
вечер; в жарком воздухе комнаты таял, пройдя сквозь ставень, красный луч солнца, в саду устало перекликались бабы, мычало стадо, возвращаясь
с поля, кудахтали куры и пугливо кричали галчата.
Когда на дворе стало тихо и сгустившийся в бане сумрак возвестил приближение
вечера, он слез
с полка, вышел в сад и увидал Пушкаря, на скамье под яблоней: солдат, вытянув длинные ноги, упираясь руками в колени, громко икал, наклоня голову.
В праздничные
вечера в домах и в палисадниках шипели самовары, и, тесно окружая столы, нарядно одетые семьи солидных людей пили чай со свежим вареньем,
с молодым мёдом. Весело побрякивали оловянные ложки, пели птицы на косяках окон, шумел неторопливый говор, плавал запах горящих углей, жирных пирогов, помады, лампадного масла и дёгтя, а в сетях бузины и акации мелькали, любопытно поглядывая на улицу, бойкие глаза девиц.
В этой улице его смущал больше всех исправник: в праздники он
с полудня до
вечера сидел у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него была обрита, от висков к усам росли седые баки, — сливаясь
с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей снимал картуз и почтительно кланялся.
Смотрел юноша, как хвастается осень богатствами своих красок, и думал о жизни, мечтал встретить какого-то умного, сердечного человека, похожего на дьячка Коренева, и каждый
вечер откровенно, не скрывая ни одной мысли, говорить
с ним о людях, об отце, Палаге и о себе самом.
Каждый день, в хлопотливой суете утра, в жаркой тишине полудня, в тихом шуме
вечера, раздавался визг и плач — это били детей. Им давали таски, потасовки, трёпки, выволочки, подзатыльники, плюхи и шлепки, секли берёзовыми прутьями, пороли ремнями. Кожемякин, не испытавший ничего подобного, вспоминал отца
с тёплой благодарностью и чувством уважения к нему.
Почти каждый праздник, под
вечер или ночью, где-нибудь в городе раздавался крик женщины, и не однажды Матвей видел, как вдоль улицы мчалась белая фигура, полуголая,
с растрёпанными волосами. Вздрагивая, вспоминал, как Палага навивала на пальцы вырванные волосы…
Вдруг его тяжко толкнуло в грудь и голову тёмное воспоминание. Несколько лет назад,
вечером, в понедельник, день будний, на колокольнях города вдруг загудели большие колокола. В монастыре колокол кричал торопливо, точно кликуша, и казалось, что бьют набат, а у Николы звонарь бил неровно: то
с большою силою, то едва касаясь языком меди; медь всхлипывала, кричала.
В сумраке
вечера, в мутной мгле падающего снега голоса звучали глухо, слова падали на голову, точно камни; появлялись и исчезали дома, люди; казалось, что город сорвался
с места и поплыл куда-то, покачиваясь и воя.
Через несколько дней, в тихие сумерки зимнего
вечера, она пришла к нему, весёлая, в красной кофте
с косым воротом, похожей на мужскую рубаху, в чёрной юбке и дымчатой, как осеннее облако, шали. Косу свою она сложила на голове короной и стала ещё выше.
Другой раз он видел её летним
вечером, возвращаясь из Балымер: она сидела на краю дороги, под берёзой,
с кузовом грибов за плечами. Из-под ног у неё во все стороны расползлись корни дерева. Одетая в синюю юбку, белую кофту, в жёлтом платке на голове, она была такая светлая, неожиданная и показалась ему очень красивой. Под платком, за ушами, у неё были засунуты грозди ещё неспелой калины, и бледно-розовые ягоды висели на щеках, как серьги.
С недавней поры он почти каждый день являлся под
вечер к воротам и, прохаживаясь по тротуару, пел, негромко, отчётливо...
Но — ошибся:
с этого
вечера он начал думать о ней смелее, к этим думам примешивалось что-то снисходительное и жалостливое — ему стала ведома её слабая сторона.
Днём в городе, гудя, как струны, носились тучи жирных мух, и только стрижи, жадно вскрикивая, мелькали над улицами, а вся иная птица печально пряталась в тени; к
вечеру с болота налетали комары и неумолчно плакали всю ночь.
Его вообще и всегда обижало её внимание к простым людям; она как будто отдавала им нечто такое, что ему было более нужно, чем этим людям, и на что он имел право большее, чем они. Вот теперь явился этот тонконогий Алексей, и она целыми
вечерами беседует
с ним зачем?
Позднее, взвешивая тяжести стыдных своих поступков, он решил, что именно
с этого
вечера и началось всё то непонятное и зазорное, что сбило его
с пути, твёрдо — как он думал — избранного им.
К
вечеру мысль о женитьбе совершенно пленила его, он рисовал себе одну за другой картины будущей жизни и всё
с большей радостью думал, что вот, наконец, нашёл себе давно желанное место в жизни — прочное и спокойное.
Люди слушали его речь, и вместе
с тенями
вечера на лица их ложилась тень успокоения все становились глаже, сидели неподвижнее, грузнее, точно поглощённые сновидением наяву.
Крикливый, бойкий город оглушал, пестрота и обилие быстро мелькавших людей, смена разнообразных впечатлений — всё это мешало собраться
с мыслями. День за днём он бродил по улицам, неотступно сопровождаемый Тиуновым и его поучениями; а
вечером, чувствуя себя разбитым и осовевшим, сидел где-нибудь в трактире, наблюдая приподнятых, шумных, размашистых людей большого города, и
с грустью думал...
«Спят, видно», — подумал он, взглянув на дверь в спальную и осматривая уютную и нарядную в сумраке
вечера комнату, со множеством цветов на окнах,
с пёстрыми картинами в простенках и горкой, полной хрусталя и серебра, в углу.
Весь этот
вечер она была особенно ласкова
с ним, но всё-таки посмеялась ещё раз...
Однажды, нарядно одевшись, она посетила Кожемякина поздно
вечером и, сидя
с ним в саду за чаем, вдруг тихонько заговорила...
С этого
вечера мысль о смерти являлась всё чаще, постепенно и враждебно стремясь вытеснить все другие мысли.
Он стряхнул слёзы на пол, закрыл глаза и так сидел долго, беспомощный, обиженный, в этом настроении прожил весь следующий день, а к
вечеру явилась Люба
с книжкой в руках.
С бесплодных лысых холмов плыл на город серый
вечер, в небе над болотом медленно таяла узкая красная черта, казалось, что небо глубоко ранено, уже истекло кровью, окропив ею острые вершины деревьев, и мертвеет, умирает.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще
с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Неточные совпадения
Однако Клима Лавина // Крестьяне полупьяные // Уважили: «Качать его!» // И ну качать… «Ура!» // Потом вдову Терентьевну //
С Гаврилкой, малолеточком, // Клим посадил рядком // И жениха
с невестою // Поздравил! Подурачились // Досыта мужики. // Приели все, все припили, // Что господа оставили, // И только поздним
вечером // В деревню прибрели. // Домашние их встретили // Известьем неожиданным: // Скончался старый князь! // «Как так?» — Из лодки вынесли // Его уж бездыханного — // Хватил второй удар! —
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую //
С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к
вечеру покинули // Бурливое село…
С Агапом пил до
вечера, // Обнявшись, до полуночи // Деревней
с ним гулял, // Потом опять
с полуночи // Поил его — и пьяного // Привел на барский двор.
Поедешь ранним
вечером, // Так утром вместе
с солнышком // Поспеешь на базар.
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка.
С утра до
вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!