Она редко выходила на двор и в кухню, — Наталья сказывала, что она целые дни всё пишет письма, а Шакир носил их на почту чуть не каждый день. Однажды Кожемякин, взяв конверт из
рук татарина, с изумлением прочитал...
Неточные совпадения
Матвею нравилось сидеть в кухне за большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с
татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою книгу, новые большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в
руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных глазах её появилась добрая забота о чём-то.
Ключарев играл хуже
татарина; он долго думал, опершись локтями на стол, запустив пальцы в чёрные, курчавые волосы на голове и глядя в середину шашечницы глазами неуловимого цвета. Шакир, подперев
рукою щёку, тихонько, горловым звуком ныл...
Матвей выбежал в сени, — в углу стоял
татарин, закрыв лицо
руками, и бормотал. По двору металась Наталья, из её бестолковых криков Матвей узнал, что лекарь спит, пьяный, и его не могут разбудить, никольский поп уехал на мельницу, сомов ловить, а варваринский болен — пчёлы его искусали так, что глаза не глядят.
Шакир шагал стороной, без шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу
татарина текли струи воды. Иногда он, подняв
руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на
татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
Татарин махнул
рукой и засмеялся, восклицая...
Ошеломлённый, замирая в страхе, Кожемякин долго не мог понять тихий шёпот
татарина, нагнувшегося к нему, размахивая
руками, и, наконец, понял: Галатская с Цветаевым поехали по уезду кормить голодных мужиков, а полиция схватила их, арестовала и увезла в город; потом, ночью, приехали жандармы, обыскали весь дом, спрашивали его, Шакира, и Фоку — где хозяин?
Но
татарин, не отвечая, растаял в узкой щели дорожки среди чёрных ветвей, и это было жутко. Кожемякин встал, оглянулся и быстро ушёл из сада, протянув
руки вперёд, щупая воздух, и каждый раз, когда
руки касались ветвей, сердце пугливо замирало.
Поели татары блины, пришла татарка в рубахе такой же, как и девка, и в штанах; голова платком покрыта. Унесла масло, блины, подала лоханку хорошую и кувшин с узким носком. Стали мыть
руки татары, потом сложили руки, сели на коленки, подули на все стороны и молитвы прочли. Поговорили по-своему. Потом один из гостей-татар повернулся к Жилину, стал говорить по-русски.
— Жирно будет, Махметушка — водой обопьешься! Сказано, тысяча — не прикину медной копейки. Прощай — недосуг мне, некогда с тобой балясы-то точить, — молвил Марко Данилыч, вырываясь из жилистых
рук татарина.
Неточные совпадения
Старый, толстый
Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял, отворив дверцу. Швейцар стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою
рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши голову, слушала с восхищением, что говорил, провожая ее, Вронский.
— А разве ты позабыл, бравый полковник, — сказал тогда кошевой, — что у
татар в
руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и
татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько
рука вынула из кармана денег, столько и платили.
Человек ткнул
рукою налево, и Самгину показалось, что когда-то он уже видел этого
татарина, слышал высокий голос его.
Все они — молодые, старые, худые, толстые, бледные, красные, черные, усатые, бородатые, безбородые, русские,
татары, евреи — выходили, звеня кандалами и бойко махая
рукой, как будто собираясь итти куда-то далеко, но, пройдя шагов 10, останавливались и покорно размещались, по 4 в ряд, друг за другом.