Неточные совпадения
Матвей выскочил вон из комнаты; по двору, согнув шею и качаясь на длинных ногах, шёл солдат, одну
руку он протянул вперёд, а другою дотрагивался до головы, осыпанной землёю, и отряхал с
пальцев густую, тёмно-красную грязь.
Он говорил тихо и как бы на распев церковный. Толстые
пальцы протянутой вперёд
руки легонько шевелились, точно он псалом царя Давида на гуслях играл. Потом, опустив
руку, он стал чертить
пальцем на доске стола круги и кресты, задумчиво продолжая...
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их
пальцами левой
руки, оттягивая веко книзу, это делало один глаз больше другого. Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Вот он положил гусли на край стола, засучил рукава подрясника и рубахи и, обнажив сухие жилистые
руки, тихо провёл длинными
пальцами вверх и вниз по струнам, говоря...
Пил он, конечно, пил запоем, по неделям и более. Его запирали дома, но он убегал и ходил по улицам города, тонкий, серый, с потемневшим лицом и налитыми кровью глазами. Размахивая правою
рукою, в левой он сжимал цепкими
пальцами булыжник или кирпич и, завидя обывателя, кричал...
Он положил ей
руки ни плечи, а она, наклонив голову вбок, быстро перебирала
пальцами кромку фартука и смотрела куда-то мимо мужика.
Ему казалось, что он кружится в сухом и горячем вихре и стремглав летит куда-то вместе с нею. Он стал вырываться из её объятий, тогда женщина мягко и покорно развела
руки и, застёгивая дрожащими
пальцами ворот сорочки, тупо проговорила...
Матвей снова размахнулся, но заступ увяз в чём-то, вырвался из его
рук, тяжёлый удар в живот сорвал юношу с земли, он упал во тьму и очнулся от боли — что-то тяжёлое топтало
пальцы его
руки.
Играя
пальцами её
руки, он сказал, вздохнув...
Имя отца дохнуло на юношу холодом; он вспомнил насмешливые, хищные глаза, брезгливо оттопыренную губу и красные
пальцы пухлых
рук. Съёжился и сунул голову под подушку.
Вдруг он увидал Палагу: простоволосая, растрёпанная, она вошла в калитку сада и, покачиваясь как пьяная, медленно зашагала к бане; женщина проводила
пальцами по распущенным косам и, вычёсывая вырванные волосы, не спеша навивала их на
пальцы левой
руки. Её лицо, бледное до синевы, было искажено страшной гримасой, глаза смотрели, как у слепой, она тихонько откашливалась и всё вертела правой
рукой в воздухе, свивая волосы на
пальцы.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую
руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры,
рука тяжело повисла,
пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
Старик отталкивал
руку сына, хватался за сердце, мычал и шипел, тяжко ворочая языком, хлопал себя по бедру и снова цапал сына потными, толстыми
пальцами.
Седые, грязные волосы всклокоченных бород, опухшие жёлтые и красные лица, ловкие, настороженные
руки, на
пальцах которых, казалось, были невидимые глаза, — всё это напоминало странные видения божьего крестника, когда он проезжал по полям мучений человеческих.
Изо дня в день он встречал на улицах Алёшу, в длинной, холщовой рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою
рукою за пояс, а между
пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Ключарев играл хуже татарина; он долго думал, опершись локтями на стол, запустив
пальцы в чёрные, курчавые волосы на голове и глядя в середину шашечницы глазами неуловимого цвета. Шакир, подперев
рукою щёку, тихонько, горловым звуком ныл...
Суетилась строгая окуровская полиция, заставляя горбатого Самсона собирать осколки костей; картузник едва держался на ногах с похмелья, вставал на четвереньки, поднимая горб к небу, складывал кости в лукошко и после каждого куска помахивал
рукой в воздухе, точно он
пальцы себе ожёг.
Солдат ещё более обуглился, седые волосы на щеках и подбородке торчали, как иглы ежа, и лицо стало сумрачно строгим. Едва мерцали маленькие глаза, залитые смертною слезою,
пальцы правой
руки, сложенные в крестное знамение, неподвижно легли на сердце.
Шакир сидел у стола и щёлкал
пальцами по ручке ковша, а Наталья, спрятав
руки под фартук, стояла у печи, — было сразу видно, что оба они чем-то испуганы.
— Спасибо! — ласково кивнув головой, молвила она, взяв лепёшку. Кисти
рук у неё были узенькие, лодочкой, и когда она брала что-нибудь, тонкие
пальцы обнимали вещь дружно, ласково и крепко.
Кожемякин тоже подался к ней, вытянул
руку вдоль стола и, крепко вцепившись
пальцами в край доски, прикрыл глаза, улыбаясь напряжённо ожидающей улыбкой.
В том же балагане таз жестяной стоял, налит водой, и кто в эту воду трёшник, а то семишник бросал, назад взять никак не мог, вода
руку неведомой силой отталкивала, а
пальцы судорогой сводило.
Волосы у неё были причёсаны короной и блестели, точно пыльное золото, она рассматривала на свет свои жалобно худенькие
руки, — Матвей, идя сбоку, тоже смотрел на прозрачные
пальцы, налитые алою кровью, и думал...
Не благообразен, говорит трудно и невнятно,
руки же всё время держит на столе и бесперечь шевелит
пальцами, кривенькими, как птичьи когти, словно на невидимых гуслях играя.
Ест попик торопливо, нож, вилку — роняет, хлеб крошит, шарики вертит из мякиша и лепит их по краю тарелки, а попадья молча снимает их длинными
пальцами и всё время следит за ним, как мать за ребёнком, то салфетку на шее поправит, то хлеб подсунет под
руку, рукав ряски завернёт и — всё молча.
Он надул щёки, угрожающе вытаращил глаза и, запустив
пальцы обеих
рук в спутанные волосы, замолчал, потом, фыркнув и растянув лицо в усмешку, молча налил водки, выпил и, не закусывая, кивнул головой.
Поминутно расправляя усы и бороду короткими
пальцами, он расхаживал по комнате, выкидывая ноги из-под живота, не спеша и важно, точно индейский петух, его степенная походка не отвечала непрерывным движениям
рук, головы, живой игре лица. Было в нём что-то смешное, вызывающее улыбку, но все слова его, чёткие и ясные, задевали внимание и входили в память глубоко.
Кожемякин привстал, молча поздоровался и снова сел, крепко сжав в кулак
пальцы, коснувшиеся мягкой женской
руки.
Он смотрел на неё с таким чувством, как будто эта женщина должна была сейчас же и навсегда уйти куда-то, а ему нужно было запомнить её кроткую голову, простое лицо, маленький, наивный рот, круглые узкие плечи, небольшую девичью грудь и эти
руки с длинными, исколотыми иглою
пальцами.
—
Руки грязные, — сказала она вместо приветствия, показывая ему ладони так, точно отталкивала его. Оправила подоткнутую юбку и долго молча вытирала
пальцы углом передника, а её безбровый, точно из дерева вырезанный лоб покрылся мелкими морщинами.
Небольшого роста, прямой, как воин, и поджарый, точно грач, он благословлял собравшихся, безмолвно простирая к ним длинные кисти белых
рук с тонкими пальчиками, а пышноволосый, голубоглазый келейник ставил в это время сзади него низенькое, обитое кожей кресло: старец, не оглядываясь, опускался в него и, осторожно потрогав
пальцами реденькую, точно из серебра кованую бородку, в которой ещё сохранилось несколько чёрных волос, — поднимал голову и тёмные густые брови.
Чувствуя, что ему неодолимо хочется спать, а улыбка хозяйки и расстёгнутая кофта её, глубоко обнажавшая шею, смущают его, будя игривые мысли, боясь уронить чем-нибудь своё достоинство и сконфузиться, Кожемякин решил, что пора уходить. С Марфой он простился, не глядя на неё, а Шкалик, цепко сжимая его
пальцы, дёргал
руку и говорил, словно угрожая...
В ушах у неё болтались тяжёлые старинные серьги, а на
руках были надеты кружевные нитянки без
пальцев.
— Не теми ты, Кожемякин, словами говоришь, а по смыслу — верно! — соглашался Смагин, покровительственно глядя на него. — Всякое сословие должно жить семейно — так! И — верно: когда дворяне крепко друг за друга держались — вся Русь у них в кулаке была; так же и купцам надлежит: всякий купец одной
руки палец!
Положит меня, бывало, на колени к себе, ищет ловкими
пальцами в голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко груди, слушаю — сердце её бьётся, молчу, не дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери, в
руках у ней вплоть её телу, ты свою мать помнишь?
Никон поднялся, сел, упираясь
руками в диван, и расширенными глазами заглядывал то в тетрадь, куда Кожемякин ожесточённо тыкал
пальцем, то в его лицо, бледное, возбуждённое и утратившее обычное ему выражение виноватой растерянности.
Все хохотали, качались, размахивая
руками, кузнец, прикрыв рот
рукой, гудел сквозь
пальцы...
И, подняв
руку вверх, грозя
пальцем, Хряпов весёлым голосом проговорил...
Кожемякин вздохнул медленно и так глубоко, что кольнуло в сердце, сладко закружилась голова, потом он сказал, тиская
пальцами её
руку...