Неточные совпадения
— Барин, — он так и того, — неохотно
ответил Кожемякин, глядя в небо. — Тогда, брат, барин что хотел, то и делал; люди у него в крепостях
были, лишённые всякой своей воли, и бар этих боялись пуще чертей али нечисти болотной. Сестру мою — тёткой, стало
быть, пришлась бы тебе…
— Что я
буду делать? — не
отвечая, бормотала Палага. — Как оборонюсь от наветов-то? Да ещё и этот захворал.
— Дышать трудно! — тихо
ответил юноша. — Глаза
ест хрен…
— А вот, — медленно
ответила женщина, — приедет батюшка твой, начнут ему на меня бухать со всех сторон — что я
буду делать? Скажи-ка ты мне…
Но, сбегав раза два в трактир, и мужики становились бойчее, на ругань
отвечали руганью, на шутки — шутками; к полудню почти все они
были выпивши, и споры их с покупателями нередко разрешались боем. Являлся базарный староста Леснов, приходил Анкудин и другой будочник — Мохоедов; пьяных и буянов отправляли в пожарную. Солидные люди, внушительно крякая, говорили мужикам...
Была ещё Саша Сетунова, сирота, дочь сапожника; первый соблазнил её Толоконников, а после него, куска хлеба ради, пошла она по рукам. Этой он сам предлагал выйти за него замуж, но она насмешливо
ответила ему...
Кожемякину показалось, что в человеке этом
есть что-то ненадёжное, жуликоватое, и он
был обидно удивлён, заметив, что Евгения Петровна сразу стала говорить с Алексеем подолгу, доверчиво и горячо, а тот слушал её как-то особенно внимательно и
отвечал серьёзно, немногословно и точно.
Ему вспомнилось, как она первое время жизни в доме шла на завод и мёрзла там, пытаясь разговориться с рабочими; они
отвечали ей неохотно, ухмылялись в бороды, незаметно перекидывались друг с другом намекающими взглядами, а когда она уходила, говорили о ней похабно и хотя без злобы, но в равнодушии их слов
было что-то худшее, чем злоба.
Слова её падали медленно, как осенние листья в тихий день, но слушать их
было приятно. Односложно
отвечая, он вспоминал всё, что слышал про эту женщину: в своё время город много и злорадно говорил о ней, о том, как она в первый год по приезде сюда хотела всем нравиться, а муж ревновал её, как он потом начал
пить и завёл любовницу, она же со стыда спряталась и точно умерла — давно уже никто не говорил о ней ни слова.
— Конечно,
буду! — неохотно
отвечал мальчуган.
Сын его человек робкий
был, но тайно злой и жену тиранил, отцу же поперёк дороги не становился, наедет на него старичок и давай сверлить, а Кирилло, опустя глаза, на всё
отвечает: слушаю, тятенька!
Поминутно расправляя усы и бороду короткими пальцами, он расхаживал по комнате, выкидывая ноги из-под живота, не спеша и важно, точно индейский петух, его степенная походка не
отвечала непрерывным движениям рук, головы, живой игре лица.
Было в нём что-то смешное, вызывающее улыбку, но все слова его, чёткие и ясные, задевали внимание и входили в память глубоко.
Поп позвал меня к себе, и она тоже пошла с Любой, сидели там,
пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а Люба вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно
быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя
отвечал ему кратко и нелюбезно.
Отвечала не спеша, но и не задумываясь, тотчас же вслед за вопросом, а казалось, что все слова её с трудом проходят сквозь одну какую-то густую мысль и обесцвечиваются ею. Так, говоря как бы не о себе, однотонно и тускло, она рассказала, что её отец, сторож при казённой палате, велел ей, семнадцатилетней девице, выйти замуж за чиновника, одного из своих начальников; муж вскоре после свадьбы начал
пить и умер в одночасье на улице, испугавшись собаки, которая бросилась на него.
— Н-не знаю, — тихо
ответила она и тотчас, спохватясь, мило улыбнулась, объясняя: Не успела даже присмотреться, то пьяный, то болен
был, — сердце и печёнка болели у него и сердился очень, не на меня, а от страданий, а потом вдруг принесли мёртвого.
— Нельзя — не
буду, —
ответил Фока, ненужно задирая голову лошади и вводя её в оглобли, а лошадь, вздрагивая и мигая, плакала.
«Будь-ка я знающ, как они, я бы им на всё
ответил!» — вдруг вспыхнула у Кожемякина острая мысль и, точно туча, рассеялась в груди; быстро, как стрижи, замелькали воспоминания о недавних днях, возбуждая подавленную обиду на людей.
Каждый из них старался дробить его мысли и, точно осколок стекла, отражал своим изломом души какую-то малую частицу, не обнимая всего, но в каждом
был скрыт «свой бубенчик» — и, если встряхнуть человека умело, он
отвечал приветно, хотя неуверенно.
Но татарин, не
отвечая, растаял в узкой щели дорожки среди чёрных ветвей, и это
было жутко. Кожемякин встал, оглянулся и быстро ушёл из сада, протянув руки вперёд, щупая воздух, и каждый раз, когда руки касались ветвей, сердце пугливо замирало.
— Не знаю, — задумчиво
ответила девушка. — Может
быть, и не со зла, а — так, просто. Ведь у них всегда одно — карты да выпивка, а это, я думаю, надоедает же, ну и надо ещё что-нибудь говорить. Они удивительно скучные. Вот и вы сегодня какой-то…
Было странно, что обо всём, что творилось в городе, доктор почти не говорил, а когда его спрашивали о чём-нибудь, он
отвечал так неохотно и коротко, точно язык его брезговал словами, которые произносил.
—
Есть,
есть! — согласно кивая головой,
ответил татарин. — Пошёл молодой — бульно хорош людя!