Неточные совпадения
Дом Кожемякина раньше был конторою господ Бубновых и примыкал к их усадьбе. Теперь его отделял от земли дворян пустырь, покрытый развалинами сгоревшего флигеля, буйно заросший дикою коноплёю, конским щавелём, лопухами, жимолостью и высокой, жгучей крапивой.
В этой густой, жирно-зелёной заросли плачевно торчали обугленные стволы деревьев, кое-где от их корней бессильно тянулись к солнцу молодые побеги, сорные травы душили их, они сохли, и тонкие
сухие прутья торчали
в зелени, как седые волосы.
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели, глаза почти закрывались,
в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём
сушат кровь человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью
в стойло приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей ноги.
Сухой, угловатый Яким вылез из амбара, поглядел на лужи, обошёл одну, другую и попал
в самую середину третьей, да так уж прямо, не спеша и не обходя грязи, и дошёл до ворот.
Он молча ткнулся головой
в грудь ей. Палага застонала и, облизывая губы
сухим языком, едва слышно попросила...
А сзади кто-то торопливо совал
в ухо Матвея
сухие слова...
Изо дня
в день он встречал на улицах Алёшу,
в длинной, холщовой рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд
сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и
сухой язык бормотал...
Ему казалось, что весь воздух базара пропитан
сухой злостью, все пьянеют от неё и острого недоверия друг к другу, все полны страха быть обманутыми и каждый хочет обмануть — словно здесь, на маленькой площади, между пожарною каланчою и церковною колокольнею,
в полукруге низеньких торговых рядов, сошлись чуждые друг другу, враждебные племена.
Когда над городом пела и металась вьюга, забрасывая снегом дома до крыш, шаркая
сухими мохнатыми крыльями по ставням и по стенам, — мерещился кто-то огромный, тихонький и мягкий: он покорно свернулся
в шар отребьев и катится по земле из края
в край, приминая на пути своём леса, заполняя овраги, давит и ломает города и села, загоняя мягкою тяжестью своею обломки
в землю и
в безобразное, безглавое тело своё.
Ветер лениво гнал с поля
сухой снег, мимо окон летели белые облака, острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то вдруг всё прекратилось,
в крайнее окно глянул луч луны, лёг на пол под ноги женщине светлым пятном, а переплёт рамы
в пятне этом был точно чёрный крест.
По ночам уходил
в поле и слушал там жалобный шелест иссохших трав, шорох голодных мышей, тревожное стрекотание кузнечиков — странный, отовсюду текущий,
сухой шум, точно слабые вздохи задыхавшейся земли; ходил и думал двумя словами, издавна знакомыми ему...
Легко, точно ребёнка, он поднял её на руки, обнял всю, а она ловко повернулась грудью к нему и на секунду прижала влажные губы к его
сухим губам. Шатаясь, охваченный красным туманом, он нёс её куда-то, но женщина вдруг забилась
в его руках, глухо вскрикивая...
Корявые берёзы, уже обрызганные жёлтым листом, ясно маячили
в прозрачном воздухе осеннего утра, напоминая оплывшие свечи
в церкви. По узким полоскам пашен, качая головами, тихо шагали маленькие лошади; синие и красные мужики безмолвно ходили за ними, наклонясь к земле, рыжей и
сухой, а около дороги,
в затоптанных канавах, бедно блестели жёлтые и лиловые цветы. Над пыльным дёрном неподвижно поднимались жёсткие бессмертники, — Кожемякин смотрел на них и вспоминал отзвучавшие слова...
Незаметно прошёл май, жаркий и
сухой в этом году; позеленел сад, отцвела сирень,
в молодой листве зазвенели пеночки, замелькали красные зоба тонконогих малиновок; воздух, насыщенный вешними запахами, кружил голову и связывал мысли сладкою ленью.
Сухой треск кузнечиков наполнял сад, и гудели жуки, путаясь
в сетях молодой зелени, шелестя мелким листом берёз.
Ему показалось, что эта серая,
сухая, чужая женщина трижды толкнула его
в грудь, лицо у неё стало неприятное, осуждающее.
Кожемякин оглянулся — он стоял
в углу заглохшего сада, цепкие кусты крыжовника и малины проросли жёлтою сурепой, крапивой и седой полынью; старый, щелявый забор был покрыт
сухими комьями моха.
Миновал грозовый ильин день,
в этом году такой же нестерпимо палящий, как и все дни насмерть
сухого лета; отошёл трёхдневный праздник, собравший сюда тысячи народа; тугая послепраздничная скука обняла монастырь.
Пытливо оглядывая толпу склонившихся пред ним людей, глаза его темнели, суживались, лицо на минуту становилось строгим и
сухим. Потом вокруг тонкого носа и у налимьего рта собирались морщинки, складываясь
в успокоительную, мягкую улыбку, холодный блеск глаз таял, из-под седых усов истекал бодрый, ясный, командующий голос...
Она казалась ему то легкомысленной и доброй, то — хитрой, прикрывающей за своим весельем какие-то тёмные мысли: иногда её круглые глаза, останавливаясь на картах, разгорались жадно, и лицо бледнело, вытягиваясь, иногда же она метала
в сторону Марфы
сухой, острый луч, и ноздри её красивого носа, раздуваясь, трепетали.
«К чему клонит?» — соображал Матвей Савельев, глядя, как человек этот, зажав
в колени свои
сухие руки, трёт их, двигая ногами и покачиваясь на стуле.
Хоронили Никона как-то особенно многолюдно и тихо: за гробом шли и слободские бедные люди, и голодное городское мещанство, и Сухобаев
в чёрном сюртуке, шла уточкой Марья, низко на лоб опустив платок, угрюмая и
сухая, переваливался с ноги на ногу задыхавшийся синий Смагин и ещё много именитых горожан.
Серые страницы толстой книги спокойно, тягучим слогом рассказывали о событиях, а людей
в книге не чувствовалось, не слышно было человечьей речи, не видно лиц и глаз, лишь изредка звучала тихонько жалоба умерших, но она не трогала сердца, охлаждённая
сухим языком книги.
Неточные совпадения
Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний; нос
сухой, спускающийся от лба почти
в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам.
Стоя
в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота,
в которых толклась и играла
сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся
в просветах ворот, то на народ, копошившийся
в темной и пыльной риге, и думал странные мысли:
Сухой Англичанин
в высоких сапогах и
в короткой жакетке, с клочком волос, оставленным только под подбородком, неумелою походкой жокеев, растопыривая локти и раскачиваясь, вышел навстречу.
На этом кругу были устроены девять препятствий: река, большой,
в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава
сухая, канава с водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из самых трудных препятствий), из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с водою и одна
сухая, — и конец скачки был против беседки.
Место тяги было недалеко над речкой
в мелком осиннике. Подъехав к лесу, Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край к двойняшке-березе и, прислонив ружье к развилине
сухого нижнего сучка, снял кафтан, перепоясался и попробовал свободы движений рук.