Набежало множество тёмных людей без лиц. «Пожар!» — кричали они
в один голос, опрокинувшись на землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина горячими руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной толпою, так быстро, что остановилось сердце. Кожемякин закричал, вырываясь из крепких объятий горбатого Сени, вырвался, упал, ударясь головой, и — очнулся сидя, опираясь о пол руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
Неточные совпадения
В монастырском саду тихо пели два женские
голоса.
Один тоненький, как шелковинка, заунывно развивался...
— Видом какая, значить? — говорил Маркуша, двигая кожей на лбу. — Разно это, — на Каме-реке
один мужик щукой её видел: вынул вентерь [или мережа — ставное рыболовное орудие типа ловушки. Применяют
в речном, озёрном и морском прибрежном рыболовстве — Ред.], ан глядь — щука невеличка. Он её — за жабры, а она ему баить человечьим
голосом: отпусти-де меня, Иван, я твоя доля! Он — бежать. Ну, убёг. Ему — без беды обошлось, а жена вскоре заболела да на пятый месяц и померла…
Сидел рядком с ним провожатый его, человек как будто знакомый мне, с нехорошими такими глазами, выпучены они, словно у рака, и перекатываются из стороны
в сторону неказисто, как стеклянные шары. Лицо круглое, жирное, словно блин. Иной раз он объяснял старцевы слова и делал это топорно: идите, говорит, против всех мирских заповедей, душевного спасения ради. Когда говорит, лицо надувает сердито и фыркает, а
голос у него сиповатый и тоже будто знаком. Был там ещё
один кривой и спросил он толстого...
— Я, сударь мой, проповедников этих не
один десяток слышал, во всех концах землишки нашей! — продолжал он, повысив
голос и кривя губы. — Я прямо скажу: народу, который весьма подкис
в безнадёжности своей, проповеди эти прямой вред, они ему — как вино и даже много вредней! Людей надо учить сопротивлению, а не терпению без всякого смысла, надобно внушать им любовь к делу, к деянию!
Сидел Назарыч прямо, не качаясь, грёб не торопясь, силою
одних рук, без шума, только скрипели уключины да журчала под носом лодки встревоженная вода и, разбегаясь от бортов, колебала тёмные отражения прибрежных зданий. Кожемякин чувствовал себя маленьким и оробевшим перед этим стариком. Плыли против течения, а ему казалось, что он ровными толчками опускается куда-то вниз.
В лад с тихим плеском воды растекался неуёмный и точно посеребрённый насмешкою
голос Тиунова.
Кривой повёл Кожемякина
в городской манеж на концерт
в пользу голодающих: там было тесно, душно, гремела военная музыка, на подмостки выходили полуголые барыни
в цветах и высокими, неприятными
голосами пели то
одна, то — две сразу, или
в паре с мужчинами
в кургузых фраках.
Когда
в компании был Хряпов, он сидел где-нибудь
в сторонке, молчал, мигая слезоточивыми глазками, а потом,
один на
один, говорил Кожемякину, с горькой хрипотой
в голосе и приглушённым смешком...
Кожемякин тоже поспешно оделся, молча вышел из полутёмной,
одною лампадой освещённой комнаты
в зал, оглянулся ошеломлённый, чувствуя, что случилось что-то скверное. Вышла Марфа, накинув на голову шаль, спрятав
в ней лицо, и злым
голосом сказала...
«Нет, я уйду!» — решил Кожемякин, чувствуя необходимость отдыха, подошёл к дивану и виноватым
голосом объяснил, что ему надобно сходить
в одно место по делу, а кривой, на секунду открыв глаза, выговорил почему-то обиженно...
Неточные совпадения
У столбика дорожного // Знакомый
голос слышится, // Подходят наши странники // И видят: Веретенников // (Что башмачки козловые // Вавиле подарил) // Беседует с крестьянами. // Крестьяне открываются // Миляге по душе: // Похвалит Павел песенку — // Пять раз споют, записывай! // Понравится пословица — // Пословицу пиши! // Позаписав достаточно, // Сказал им Веретенников: // «Умны крестьяне русские, //
Одно нехорошо, // Что пьют до одурения, // Во рвы,
в канавы валятся — // Обидно поглядеть!»
Наконец он не выдержал.
В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед
голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
— Все ли вы тут? — раздается
в толпе женский
голос, —
один, другой… Николка-то где?
И вот вожделенная минута наступила.
В одно прекрасное утро, созвавши будочников, он привел их к берегу реки, отмерил шагами пространство, указал глазами на течение и ясным
голосом произнес:
Остановившись
в градоначальническом доме и осведомившись от письмоводителя, что недоимок нет, что торговля процветает, а земледелие с каждым годом совершенствуется, он задумался на минуту, потом помялся на
одном месте, как бы затрудняясь выразить заветную мысль, но наконец каким-то неуверенным
голосом спросил: