Неточные совпадения
Матвею стало грустно, не хотелось уходить. Но когда,
выходя из сада, он толкнул тяжёлую калитку и она широко распахнулась перед ним, мальчик почувствовал в груди прилив какой-то новой силы и пошёл по двору тяжёлой и развалистой походкой отца. А в кухне — снова вернулась грусть, больно тронув сердце: Власьевна сидела
за столом, рассматривая в маленьком зеркальце свой нос, одетая в лиловый сарафан и белую рубаху с прошвами, обвешанная голубыми лентами. Она была такая важная и красивая.
Она быстро взглянула на него, покраснела и убежала в горницу отца; её торопливость понравилась Матвею; нахмурив брови, он поднял голову и важно
вышел за ворота.
Раз только из-за серёг
вышло: были у меня серьги — яхонт-камень, жемчугом обложен, и подвески по жемчужине, с ноготь величиной, случаем они мне достались — богатейшая вещь!
Выйду, бывало, к нему
за баню, под берёзы, обнимет он меня, как малого ребёнка, и начнёт: про города, про людей разных, про себя — не знаю, как бог меня спасал, вовремя уходила я к батюшке-то сонному!
— Сирота моя тихая! — причитала она, ведя его в дом. — Замаяли тебя! И это ещё здесь, не
выходя из дома, а каково будет
за воротами?
Пушкарь тоже
вышел, плотно притворив
за собою дверь.
Откуда-то из-за угла степенно
вышел молодой татарин, снял с головы подбитую лисьим мехом шапку, оскалил зубы и молча поклонился.
Выйдя из ворот, он видит: впереди, домов
за десяток, на пустынной улице стоят две женщины, одна — с вёдрами воды на плечах, другая — с узлом подмышкой; поравнявшись с ними, он слышит их мирную беседу: баба с вёдрами, изгибая шею, переводит коромысло с плеча на плечо и, вздохнув, говорит...
Однажды, тёмным вечером, Кожемякин
вышел на двор и в сырой тишине услыхал странный звук, подобный рыданиям женщины, когда она уже устала от рыданий. В то же время звук этот напоминал заунывные песни Шакира, — которые он всегда напевал
за работой, а по праздникам сидя на лавке у ворот.
«Зря она это говорила — научили её, а сама-то и не верила, что может замуж
за меня
выйти!» — думал он, медленно шагая вдаль от города.
Пошла я на другой день гулять,
вышла за город и с горки посмотрела на него какими-то новыми глазами.
Рассказала она ему о себе: сирота она, дочь офицера, воспитывалась у дяди, полковника,
вышла замуж
за учителя гимназии, муж стал учить детей не по казённым книжкам, а по совести, она же, как умела, помогала мужу в этом, сделали у них однажды обыск, нашли запрещённые книги и сослали обоих в Сибирь — вот и всё.
— Евгенья Петровна, полюбил я тебя очень,
выходи, пожалуйста, замуж
за меня…
— Им тоже хочется, чтобы я
вышла замуж
за вас…
Шёл тихонько, точно подкрадываясь к чему-то, что неодолимо тянуло вперёд, и так, незаметно для себя,
вышел за город, пристально глядя на дорогу.
С этого и началось. Когда он
вышел за ворота, на улице, против них, стоял человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня голову, как бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Эх, думаю, вот дело-то сделать случай
вышел! — цоп бумажник и
за пазуху.
А придя домой, рассказал: однажды поп покаялся духовнику своему, что его-де одолевает неверие, а духовник об этом владыке доложил, поп же и прежде был замечен в мыслях вольных,
за всё это его, пожурив,
выслали к нам, и с той поры попадья живёт в страхе
за мужа, как бы его в монастырь не сослали. Вот почему она всё оговаривает его — Саша да Саша.
Отвечала не спеша, но и не задумываясь, тотчас же вслед
за вопросом, а казалось, что все слова её с трудом проходят сквозь одну какую-то густую мысль и обесцвечиваются ею. Так, говоря как бы не о себе, однотонно и тускло, она рассказала, что её отец, сторож при казённой палате, велел ей, семнадцатилетней девице,
выйти замуж
за чиновника, одного из своих начальников; муж вскоре после свадьбы начал пить и умер в одночасье на улице, испугавшись собаки, которая бросилась на него.
Обо всём думалось двойственно и противоречиво, но всё-таки он не спеша оделся,
вышел за ворота, поглядел на город и — нога
за ногу пошёл в поле, покрытое жаркой тьмой.
Незаметно
вышли за ограду и тихо спускались сквозь рощу по гладко мощёной дороге на берег реки, к монастырской белой пристани.
Шли по улице чистой и богатой монастырской слободы, мимо приветливых домиков, уютно прятавшихся
за палисадниками; прикрытые сзади зелёным шатром рощи, они точно гулять
вышли из неё дружным рядом на берег речки. Встречу попадались нарядно одетые, хорошо раскормленные мещане, рослые, румяные девицы и бабы, а ребятишки казались не по возрасту солидными и тихими.
— Многонько! Ремесло, бессомненно, непохвальное, но я — не в числе осуждающих. Всем девицам замуж не
выйти — азбука! Нищих плодить — тоже одно обременение жизни. Засим — не будь таких, вольных, холостёжь в семьи бы бросилась
за баловством этим, а ныне, как вы знаете, и замужние и девицы не весьма крепки в охране своей чести. Приходится сказать, что и в дурном иной раз включено хорошее…
Хворал он долго, и всё время
за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на глаз, и, потеряв надежду
выйти замуж вторично, она ходила по домам, присматривая
за больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница. Была она женщина толстая, добрая, черноволосая и очень любила выпить, а выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
— Ванька-внук тоже вот учит всё меня, такой умный зверь! Жили, говорит, жили вы, а теперь из-за вашей жизни на улицу
выйти стыдно — вона как, брат родной, во-от оно ка-ак!
— Не-ет, она
за него не
выйдет, не бывать этому, нет!
За него-то? Хм — никогда!
«Путаный человек», — думал Кожемякин,
выйдя за ворота.
Неточные совпадения
Осип (
выходит и говорит
за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только
выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже
за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли
за главнокомандующего».
Как только пить надумали, // Влас сыну-малолеточку // Вскричал: «Беги
за Трифоном!» // С дьячком приходским Трифоном, // Гулякой, кумом старосты, // Пришли его сыны, // Семинаристы: Саввушка // И Гриша, парни добрые, // Крестьянам письма к сродникам // Писали; «Положение», // Как
вышло, толковали им, // Косили, жали, сеяли // И пили водку в праздники // С крестьянством наравне.
Стародум. Да для нее не все равно, когда скажут, что дворянка
вышла за Скотинина.
Г-жа Простакова (тихо Скотинину). Постой, братец. Сперва надобно спросить ее, хочет ли еще она
за тебя
выйти?