Неточные совпадения
Он видел себя умнее всех в классе, он уже
прочитал не мало таких
книг, о которых его сверстники не имели понятия, он чувствовал, что даже мальчики старше его более дети, чем он.
Он
читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви,
читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и,
читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц
книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В
книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками вызывали у него только снисходительную усмешку; для себя он считал такой роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки и
читает серьезные
книги, должен быть смешон в роли влюбленного.
— Зачем ты, Иван, даешь
читать глупые
книги? — заговорила Лидия. — Ты дал Любе Сомовой «Что делать?», но ведь это же глупый роман! Я пробовала
читать его и — не могла. Он весь не стоит двух страниц «Первой любви» Тургенева.
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за
книгой,
читал он — опираясь локтями о стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув ноги, держа
книгу на коленях, в зубах его торчал карандаш. На стук в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
— Ты не понял? — удивился тот и, открыв
книгу,
прочитал одну из первых фраз предисловия автора...
— Ты
читала это? — осведомилась Вера Петровна, показывая ей
книгу Мопассана.
— В России говорят не о том, что важно,
читают не те
книги, какие нужно, делают не то, что следует, и делают не для себя, а — напоказ.
Когда она, кончив
читать, бросила
книгу на кушетку и дрожащей рукою налила себе еще ликера, Самгин, потирая лоб, оглянулся вокруг, как человек, только что проснувшийся. Он с удивлением почувствовал, что мог бы еще долго слушать звучные, но мало понятные стихи на чужом языке.
Ночью он
прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив
книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось о ней мягче. Вспомнив ее слова о праве людей быть жестокими в любви, он спросил себя...
Одеваясь, он сердито поднял с пола
книгу; стоя,
прочитал страницу и, швырнув
книгу на постель, пожал плечами.
— А — как же? Я —
книги читаю, вижу…
— Разве ты со зла советовал мне
читать «Гигиену брака»? Но я не
читала эту
книгу, в ней ведь, наверное, не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый вопрос? У меня есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не знаю, чего ждала от тебя.
— Давно не слыхал хорошей музыки. У Туробоева поиграем, попоем. Комическое учреждение это поместье Туробоева. Мужики изгрызли его, точно крысы. Вы, Самгин, рыбу удить любите? Вы
прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы» — заразитесь! Удивительная
книга, так, знаете, написана — Брем позавидовал бы!
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина
читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка
книг в ремнях.
Самгин вспомнил, что в детстве он
читал «Калевалу», подарок матери;
книга эта, написанная стихами, которые прыгали мимо памяти, показалась ему скучной, но мать все-таки заставила
прочитать ее до конца.
— Пожалуйста, найдите в
книгах Сомовой «Философию мистики». Но, может быть, я неверно
прочитал, — ворчливо добавил он, — какая же философия мистики возможна?
— Да, — сказала Варвара. — Впрочем — нет. Я не
читала эту
книгу. Как ты можешь вспоминать здесь Гончарова?
Книг они не
читают, и разум их не развращен спорами о том, кто прав: Ницше или Толстой, Маркс или Бернштейн.
Он выработал манеру говорить без интонаций, говорил, как бы цитируя серьезную
книгу, и был уверен, что эта манера, придавая его словам солидность, хорошо скрывает их двусмысленность. Но от размышлений он воздерживался, предпочитая им «факты». Он тоже
читал вслух письма брата, всегда унылые.
— Это — ваши
книги читать? — спрашивал он. — Мелко написаны для меня.
Посмотрев, как хлопотливо порхают в придорожном кустарнике овсянки, он в сотый раз подумал: с детства, дома и в школе, потом — в университете его начиняли массой ненужных, обременительных знаний, идей, потом он
прочитал множество
книг и вот не может найти себя в паутине насильно воспринятого чужого…
— Только? — спросил он, приняв из рук Самгина письмо и маленький пакет
книг; взвесил пакет на ладони, положил его на пол, ногою задвинул под диван и стал
читать письмо, держа его близко пред лицом у правого глаза, а
прочитав, сказал...
Он
читал какие-то лекции в музыкальной школе, печатал в «Нашем крае» статейки о новостях науки и работал над
книгой «Социальные причины психических болезней».
Люди эти
читали другие
книги и как будто хвастались этим друг пред другом.
— Да, ты — не из тех рыб, которые ловятся на блесну! Я — тоже не из них. Томилин, разумеется, каталог
книг, которые никто не
читает, и самодовольный идиот. Пророчествует — со страха, как все пророки. Ну и — к черту его!
— Вот — соседи мои и знакомые не говорят мне, что я не так живу, а дети, наверное, сказали бы. Ты слышишь, как в наши дни дети-то кричат отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж отцам кричат: не в таких домах живете, не на тех стульях сидите,
книги читаете не те! И заметно, что у родителей-атеистов дети — церковники…
«Если она
читала не те
книги, какие
читал я, — этим еще ничего не объясняется. Ее слова о духе — какая-то наивная чепуха…»
В углу, на маленькой полке стояло десятка два
книг в однообразных кожаных переплетах. Он
прочитал на корешках: Бульвер Литтон «Кенельм Чиллингли», Мюссе «Исповедь сына века», Сенкевич «Без догмата», Бурже «Ученик», Лихтенберже «Философия Ницше», Чехов «Скучная история». Самгин пожал плечами: странно!
— То-то, — удовлетворенно сказал седобровый, усаживаясь рядом с ним. — Разве можно
книги ногами попирать? Тем более, что это — «Система логики» Милля, издание Вольфа, шестьдесят пятого года. Не
читали, поди-ко, а — попираете!
Поглядывая в
книгу, наклоняя и взбрасывая голову, она гнусаво, в нос
читает...
Раскрыв тяжелую
книгу, она воткнула в нее острый нос; зашелестели страницы, «взыскующие града» пошевелились, раздался скрип стульев, шарканье ног, осторожный кашель, — женщина, взмахнув головою в черном платке, торжественно и мстительно
прочитала...
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и
читал он по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные
книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
— Мне тюремный священник посоветовал. Я, будучи арестантом, прислуживал ему в тюремной церкви, понравился, он и говорит: «Если — оправдают, иди в монахи». Оправдали. Он и схлопотал. Игумен — дядя родной ему. Пьяный человек, а — справедливый. Светские
книги любил
читать — Шехерезады сказки, «Приключения Жиль Блаза», «Декамерон». Я у него семнадцать месяцев келейником был.
— Извините, Клим Иванович,
читали вы
книгу «Плач Едуарда Юнга о жизни, смерти и бессмертии»?
Чтение художественной литературы было его насущной потребностью, равной привычке курить табак.
Книги обогащали его лексикон, он умел ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных одежд одной и той же мысли у разных авторов, и особенно ему нравилось находить общее в людях, казалось бы, несоединимых.
Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое почти всегда переходило в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить в прохладе пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно
читал, как
книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
«Свободным-то гражданином, друг мой, человека не конституции, не революции делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра, почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой
книги, я по-английски
читала, французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая мысль не взлетала, и, не зная этих двух ее полетов, ни о чем не догадаешься, поверь!»
Купив у букиниста набережной Сены старую солидную
книгу «Париж» Максима дю Кан, приятеля Флобера, по утрам
читал ее и затем отправлялся осматривать «старый Париж».
— У меня года два, до весны текущего, тоже была эдакая, кругленькая, веселая, мещаночка из Пскова. Жена установила с нею даже эдакие фамильярные отношения, давала ей
книги читать и… вообще занималась «интеллектуальным развитием примитивной натуры», как она объяснила мне. Жена у меня была человечек наивный.
К тому же с некоторого времени он в качестве средства, отвлекающего от неприятных впечатлений, привык
читать купленные в Париже
книги, которые, сосредоточивая внимание на играх чувственности, легко прекращали бесплодную и утомительную суету мелких мыслей.
— Для серьезной оценки этой
книги нужно, разумеется,
прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом думая о том, что говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких острых формулировок… Автор…
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые, хотя и понимают, что страна безграмотных мужиков нуждается в реформах, а не в революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами,
книги которых он
читал в юности, но, понимая, не умеют говорить об этом просто, ясно, убедительно.
Он опасался выступать в больших собраниях, потому что видел: многие из людей владеют искусством эристики изощреннее его, знают больше фактов,
прочитали больше
книг.
Андреевский, поэт, из адвокатов, недавно
читал отрывки из своей «
Книги о смерти» — целую
книгу пишет, — подумай!
Подчиняясь требованию эпохи, он, конечно, посмотрел в
книги Маркса,
читал Плеханова, Ленина.