Неточные совпадения
Недели две-три с Дроновым очень дружилась Люба Сомова, они вместе гуляли, прятались по
углам, таинственно и оживленно разговаривая
о чем-то, но вскоре Люба, вечером, прибежав к Лидии в слезах, гневно закричала...
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал
о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в
угол потолка, прислушиваясь.
«Но эти слова говорят лишь
о том, что я умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за
угла, уже не достойна меня. Мне пора быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а не для игры друг с другом».
Клим Самгин смотрел, слушал и чувствовал, что в нем нарастает негодование, как будто его нарочно привели сюда, чтоб наполнить голову тяжелой и отравляющей мутью. Все вокруг было непримиримо чуждо, но, заталкивая в какой-то темный
угол, насиловало, заставляя думать
о горбатой девочке,
о словах Алины и вопросе слепой старухи...
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из
угла в
угол, думая
о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец,
о котором он никогда не вспоминает, так же, как
о брате Дмитрии. А вот
о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
В светлом,
о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в
углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Прейс очень невнятно сказал что-то
о преждевременности поставленного вопроса, тогда рыженький вскочил с дивана, точно подброшенный пружинами, перебежал в
угол, там с разбега бросился в кресло и, дергая бородку, оттягивая толстую, но жидкую губу, обнажая мелкие, неровные зубы и этим мешая себе говорить, продолжал...
Несколько сконфуженный ее осведомленностью
о Дмитрии, Самгин вежливо, но решительно заявил, что не имеет никаких притязаний к наследству; она взглянула на него с улыбкой, от которой
углы рта ее приподнялись и лицо стало короче.
Огонь превращал дерево в розовые и алые цветы
углей,
угли покрывались сероватым плюшем пепла. Рядом с думами
о Варваре, память, в тон порывам ветра и треску огня, подсказывала мотив песенки Гогина...
Рассказывая, она смотрела в
угол сада, где, между зеленью, был виден кусок крыши флигеля с закоптевшей трубой; из трубы поднимался голубоватый дымок, такой легкий и прозрачный, как будто это и не дым, а гретый воздух. Следя за взглядом Варвары, Самгин тоже наблюдал, как струится этот дымок, и чувствовал потребность говорить
о чем-нибудь очень простом, житейском, но не находил
о чем; говорила Варвара...
Он усмехался, слушая наивные восторги, и опасливо смотрел через очки вниз. Спуск был извилист, крут, спускались на тормозах, колеса отвратительно скрежетали по щебню. Иногда серая лента дороги изгибалась почти под прямым
углом; чернобородый кучер туго натягивал вожжи, экипаж наклонялся в сторону обрыва, усеянного острыми зубами каких-то необыкновенных камней. Это нервировало, и Самгин несколько раз пожалел
о том, что сегодня Варвара разговорчива.
Вечерами Варвара рассказывала ей и Гогиным
о «многобалконном» Тифлисе,
о могиле Грибоедова, угрюмых буйволах, игрушечных осликах торговцев древесным
углем,
о каких-то необыкновенно красивых людях, забавных сценах. Самгин, прислушиваясь, думал...
Погасив лампу, он лег на широкую постель в
углу комнаты, прислушиваясь к неутомимому плеску и шороху дождя, ожидая Никонову так же спокойно, как ждал жену, — и вспомнил
о жене с оттенком иронии.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но
о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в
угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Пошли в соседнюю комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля, в
углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал
о ее сходстве с лисой.
— Дальше я не пойду, — шепнул Самгин, дойдя до
угла, за которым его побили. Варвара пошла дальше, а он остановился, послушал, как скрипят полозья саней по обнаженным камням, подумал, что надо бы зайти в зеленый домик, справиться
о Любаше, но пошел домой.
— О-осторожней! — крикнул он, стряхнув книги на пол, прижимаясь в
угол.
За книгами он стал еще более незаметен. Никогда не спрашивал ни
о чем, что не касалось его обязанностей, и лишь на второй или третий день, после того как устроился в
углу, робко осведомился...
И нашел, что неприятен прямой, пристальный взгляд красивых, но пустовато светлых глаз Миши, взгляд — как бы спрашивающий
о чем-то, хотя и почтительно, однако — требовательно. Все чаще бывало так, что, когда Миша, сидя в
углу приемной, переписывал бумаги, Самгину казалось, что светлые прозрачные глаза следят за ним.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память
о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в
углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...
В том
углу памяти, где слежались думы
о Марине, стало еще темнее, но как будто легче.
—
Углем пахнет, — объяснил он заботливые свои действия. Затем спросил: — Примечательная фигуряшка? Н-да, я ее знаю. Даже сватался. Не соблаговолила. Думаю; бережет себя для дворянина. Возможно, что и
о титулованном мечтает. Отличной губернаторшей была бы!
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что вся вода выкипит, самовар распаяется, хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли воды? Но одна из шишек на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег пальцы, пришлось подумать
о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он догадался налить в трубу воды, чтоб погасить
угли. Эта возня мешала думать, вкусный запах горячего хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
Знакомые, любимые Варварой вещи приобрели приятно мягкие очертания, в
углу задержался тусклый отблеск солнца и напоминала
о себе вызолоченная фигурка Будды.
— Вы забыли
о войне с Москвой, — крикнул кто-то, не видимый из темного
угла.
Самгин понимал, что подслушивать под окном — дело не похвальное, но Фроленков прижал его широкой спиной своей в
угол между стеной и шкафом. Слышно было, как схлебывали чай с блюдечек, шаркали ножом
о кирпич, правя лезвие, старушечий голос ворчливо проговорил...
Улицы наполняла ворчливая тревога, пред лавками съестных припасов толпились, раздраженно покрикивая, сердитые, растрепанные женщины, на
углах небольшие группы мужчин, стоя плотно друг к другу, бормотали
о чем-то, извозчик, сидя на козлах пролетки и сморщив волосатое лицо, читал газету, поглядывая в мутное небо, и всюду мелькали солдаты…