Неточные совпадения
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате
не тронул и
не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию,
не находя слов утешения для нее. А утешить
хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Ему очень
хотелось сказать Лидии что-нибудь значительное и приятное, он уже несколько раз пробовал сделать это, но все-таки
не удалось вывести девушку из глубокой задумчивости. Черные глаза ее неотрывно смотрели на реку, на багровые тучи. Клим почему-то вспомнил легенду, рассказанную ему Макаровым.
Он снова заговорил о гимназии. Клим послушал его и ушел,
не узнав того, что
хотелось знать.
Клим искоса взглянул на мать, сидевшую у окна;
хотелось спросить: почему
не подают завтрак? Но мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде, что во флигеле живет писатель, который может рассказать о толстовцах и обо всем лучше, чем он, он же так занят науками, что…
Каждый раз после свидания с Ритой Климу
хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он
не может гордиться своим первым романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз,
хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит
не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его
не поймет, чего ему надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Климу
хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с плеч до ушей. Он ушел,
не взглянув на Маргариту,
не сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
Но, когда он видел ее пред собою
не в памяти, а во плоти, в нем возникал почти враждебный интерес к ней;
хотелось следить за каждым ее шагом, знать, что она думает, о чем говорит с Алиной, с отцом,
хотелось уличить ее в чем-то.
Он смотрел в ее серьезное лицо, в печальные глаза, ему
хотелось сказать ей очень злые слова, но они
не сползали с языка.
Она снова замолчала, сказав, видимо,
не то, что
хотелось, а Клим, растерянно ловя отдельные фразы, старался понять: чем возмущают его слова матери?
Минуту, две молчали,
не глядя друг на друга. Клим нашел, что дальше молчать уже неловко, и ему
хотелось, чтоб Нехаева говорила еще. Он спросил...
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он
не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу
хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Она стала молчаливее и говорила уже
не так жарко,
не так цветисто, как раньше. Ее нежность стала приторной, в обожающем взгляде явилось что-то блаженненькое. Взгляд этот будил в Климе желание погасить его полуумный блеск насмешливым словом. Но он
не мог поймать минуту, удобную для этого; каждый раз, когда ему
хотелось сказать девушке неласковое или острое слово, глаза Нехаевой, тотчас изменяя выражение, смотрели на него вопросительно, пытливо.
— Мне бы
хотелось пройтись. А ты —
не хочешь?
Лидия молчала, прикусив губы, опираясь локтями о колена свои. Смуглое лицо ее потемнело от прилива крови, она ослепленно прикрыла глаза. Климу очень
хотелось сказать ей что-то утешительное, но он
не успел.
Клим ощущал, что этот человек все более раздражает его. Ему
хотелось возразить против уравнения любопытства с храбростью, но он
не находил возражений. Как всегда, когда при нем говорили парадоксы тоном истины, он завидовал людям, умеющим делать это.
«И —
не надо! —
хотелось сказать Климу. —
Не надо, это унижает тебя. Это говорила мне чахоточная, уродливая девчонка».
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин вышел на террасу, посмотрел на реку, на золотые пятна света из окон дачи Телепневой.
Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда
не придет таинственная дама или барышня.
Усмехаясь, Клим подбирал слова поострее,
хотелось сказать о Лютове что-то очень злое, но он
не успел сделать этого — вбежала Алина.
В течение пяти недель доктор Любомудров
не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент
не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он
не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову,
хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Клим согласно кивнул головой. Когда он
не мог сразу составить себе мнения о человеке, он чувствовал этого человека опасным для себя. Таких, опасных, людей становилось все больше, и среди них Лидия стояла ближе всех к нему. Эту близость он сейчас ощутил особенно ясно, и вдруг ему
захотелось сказать ей о себе все,
не утаив ни одной мысли, сказать еще раз, что он ее любит, но
не понимает и чего-то боится в ней. Встревоженный этим желанием, он встал и простился с нею.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это
не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки
хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
— Иногда я жалею, что он старше меня на два года; мне
хочется, чтоб он был моложе на пять.
Не знаю, почему это.
Он
не возбуждал каких-либо добрых чувств,
не возбуждал и снисходительной жалости, наоборот, Климу
хотелось дразнить его,
хотелось посмотреть, куда еще может подпрыгнуть и броситься этот человек?
— На днях купец, у которого я урок даю, сказал: «
Хочется блинов поесть, а знакомые
не умирают». Спрашиваю: «Зачем же нужно вам, чтоб они умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно, теперь он поест блинов…
Уже
не один раз он замечал, что к нему возвращается робость пред Лидией, и почти всегда вслед за этим ему
хотелось резко оборвать ее, отомстить ей за то, что он робеет пред нею.
Самгин сердито нахмурился, подбирая слова для резкого ответа, он
не хотел беседовать на темы политики, ему
хотелось бы узнать, на каких верованиях основано Робинзоном его право критиковать все и всех? Но фельетонист, дымя папиросой и уродливо щурясь, продолжал...
Самгина тяготило ощущение расслабленности, физической тошноты, ему
хотелось закрыть глаза и остановиться, чтобы
не видеть, забыть, как падают люди, необыкновенно маленькие в воздухе.
Мысли были новые, чужие и очень тревожили, а отбросить их —
не было силы. Звон посуды, смех, голоса наполняли Самгина гулом, как пустую комнату, гул этот плавал сверху его размышлений и
не мешал им, а
хотелось, чтобы что-то погасило их. Сближались и угнетали воспоминания, все более неприязненные людям. Вот — Варавка, для которого все люди — только рабочая сила, вот гладенький, чистенький Радеев говорит ласково...
—
Не нравится мне этот регент, — сказал Самгин и едва удержался:
захотелось рассказать, как Иноков бил Корвина. — Кто он такой?
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему
захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень
не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
— Прошу
не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу
захотелось сказать об этом офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова
не было, он вел бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент,
не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей.
Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!»
Хотелось всадить в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него —
не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
— Тоже вот и Любаша: уж как ей
хочется, чтобы всем было хорошо, что уж я
не знаю как! Опять дома
не ночевала, а намедни, прихожу я утром, будить ее — сидит в кресле, спит, один башмак снят, а другой и снять
не успела, как сон ее свалил. Люди к ней так и ходят, так и ходят, а женишка-то все нет да нет! Вчуже обидно, право: девушка сочная, как лимончик…
Но Самгин уже понял: испуган он именно тем, что
не оскорблен предложением быть шпионом. Это очень смутило его, и это
хотелось забыть.
«Жертвенное служение», — думал Клим с оттенком торжества, и ему
захотелось сказать: «Вы —
не очень беспокойтесь, революцию делает Любаша Сомова!»
Не первый раз Клим видел его пьяным, и очень
хотелось понять: почему этот сдобный, благообразный человек пьет неумеренно.
Ему уже
хотелось сказать Варваре какое-то необыкновенное и решительное слово, которое еще более и окончательно приблизило бы ее к нему. Такого слова Самгин
не находил. Может быть, оно было близко, но
не светилось, засыпанное множеством других слов.
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался,
хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо,
не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
— Но —
хочется молчать. Что тут скажешь? — спросила она, оглядываясь и вздрогнув. — Поэты говорили… но и они тоже ведь ничего
не могли сказать.
— Конечно, мужик у нас поставлен неправильно, — раздумчиво, но уверенно говорил Митрофанов. — Каждому человеку
хочется быть хозяином, а
не квартирантом. Вот я, например, оклею комнату новыми обоями за свой счет, а вы, как домохозяева, скажете мне: прошу очистить комнату. Вот какое скучное положение у мужика, от этого он и ленив к жизни своей. А поставьте его на собственную землю, он вам маком расцветет.
— Я с эдаким —
не могу, — виновато сказал Кумов, привстав на ноги, затем сел, подумал и, улыбаясь, снова встал: — Я —
не умею с такими. Это, знаете, такие люди… очень смешные. Они — мстители, им
хочется отомстить…
Он взвизгивал и точно читал заголовки конспекта, бессвязно выкрикивая их. Руки его были коротки сравнительно с туловищем, он расталкивал воздух локтями, а кисти его болтались, как вывихнутые. Кутузов, покуривая, негромко, неохотно и кратко возражал ему. Клим
не слышал его и досадовал — очень
хотелось знать, что говорит Кутузов. Многогласие всегда несколько притупляло внимание Самгина, и он уже
не столько следил за словами, сколько за игрою физиономий.
— Скучно быть умниками, —
не сразу ответила Варвара и прибавила, вздохнув: — Людям
хочется безумств…
Он взял ее руки и стал целовать их со всею нежностью, на какую был способен. Его настроила лирически эта бедность, покорная печаль вещей, уставших служить людям, и человек, который тоже покорно, как вещь, служит им. Совершенно необыкновенные слова просились на язык ему,
хотелось назвать ее так, как он
не называл еще ни одну женщину.
— Как видишь — нашла, — тихонько ответила она. Кофе оказался варварски горячим и жидким. С Лидией было неловко, неопределенно. И жалко ее немножко, и
хочется говорить ей какие-то недобрые слова.
Не верилось, что это она писала ему обидные письма.
— Вы, Самгин, уверены, что вам
хочется именно конституции, а
не севрюжины с хреном? — спросила она и с этого момента начала сопровождать каждую его фразу насмешливыми и ядовитыми замечаниями, вызывая одобрительный смех, веселые возгласы молодежи.
Ему очень
хотелось поговорить со Спивак об этом печальном случае, но он все
не решался, и ему мешал сын ее.
О том, что он видел, ему
хотелось рассказать этим людям беспощадно, так, чтоб они почувствовали некий вразумляющий страх. Да, именно так, чтоб они устрашились. Но никто, ни о чем
не спрашивал его. Часто дребезжал звонок, татарин, открывая дверь, грубовато и коротко говорил что-то, спрашивал...