Неточные совпадения
Роженица выздоравливала медленно, ребенок был слаб; опасаясь, что он
не выживет, толстая, но всегда больная мать Веры Петровны торопила окрестить его; окрестили, и Самгин, виновато улыбаясь,
сказал...
— Это вовсе
не фамилия, а нянькина пословица, —
сказал Клим.
— Это я
сказала, я первая, а
не он!
Выдумывать было
не легко, но он понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой,
сказал ей...
Клим рассказал, что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать, бог
сказал:
не надо, лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил, что эту историю надобно понимать...
«Аминь!» — но он ничего
не успел
сказать, потому что заворчал доктор...
— Выдумывай, но
не мешай, — сердито
сказала Лида и отвернулась от него.
Но мать,
не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо
сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы
не было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
— Выдумываешь ты, —
сказал Клим
не без зависти.
Вступительный экзамен в гимназию Дронов сдал блестяще, Клим —
не выдержал. Это настолько сильно задело его, что, придя домой, он ткнулся головой в колена матери и зарыдал. Мать ласково успокаивала его,
сказала много милых слов и даже похвалила...
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже
не сердито, а тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она
сказала, что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног
не обнимал, это было бы неприлично.
— Просто — тебе стыдно
сказать правду, — заявила Люба. — А я знаю, что урод, и у меня еще скверный характер, это и папа и мама говорят. Мне нужно уйти в монахини…
Не хочу больше сидеть здесь.
Но Клим почему-то
не поверил ей и оказался прав: через двенадцать дней жена доктора умерла, а Дронов по секрету
сказал ему, что она выпрыгнула из окна и убилась. В день похорон, утром, приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя в стороне, курил сигару и ругался с нищими.
Нянька была единственным человеком, который пролил тихие слезы над гробом усопшей. После похорон, за обедом, Иван Акимович Самгин
сказал краткую и благодарную речь о людях, которые умеют жить,
не мешая ближним своим. Аким Васильевич Самгин, подумав, произнес...
Случилась ее кончина без супруга и без сына.
Там, в Крапивне, гремел бал;
Никто этого
не знал.
Телеграмму о смерти получили
И со свадьбы укатили.
Здесь лежит супруга-мать
Ольга, что бы ей
сказатьДля души полезное?
Царство ей небесное».
—
Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б
не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он
сказал, положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Но как только дети возвратились, Борис, пожав руку Клима и
не выпуская ее из своих крепких пальцев, насмешливо
сказал...
— У меня никогда ничего
не болит, — возмущенно
сказал Клим, боясь, что сейчас заплачет.
— Побожись, что Борис никогда
не узнает, что я
сказала тебе!
— Бориса исключили из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет,
не за то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки
сказал, что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
— Это — глупо, милый. Это глупо, — повторила она и задумалась, гладя его щеку легкой, душистой рукой. Клим замолчал, ожидая, что она
скажет: «Я люблю тебя», — но она
не успела сделать этого, пришел Варавка, держа себя за бороду, сел на постель, шутливо говоря...
Она была миленькая, точно картинка с коробки конфект. Ее круглое личико, осыпанное локонами волос шоколадного цвета, ярко разгорелось, синеватые глаза сияли
не по-детски лукаво, и, когда она, кончив читать, изящно сделала реверанс и плавно подошла к столу, — все встретили ее удивленным молчанием, потом Варавка
сказал...
Лидия, все еще сердясь на Клима,
не глядя на него, послала брата за чем-то наверх, — Клим через минуту пошел за ним, подчиняясь внезапному толчку желания
сказать Борису что-то хорошее, дружеское, может быть, извиниться пред ним за свою выходку.
—
Не сомневаясь в благоразумии твоем,
скажу однако, что ты имеешь товарищей, которые способны компрометировать тебя. Таков, назову, Иван Дронов, и таков есть Макаров.
Сказал.
— Зачем так рано это начинается? Тут, брат, есть какое-то издевательство… — тихо и раздумчиво
сказал Макаров. Клим откликнулся
не сразу...
Не пожелав узнать, что он запрещает, Лидия встала из-за стола и ушла, раньше чем Варавка успел остановить ее. В дверях, схватясь за косяк, она
сказала...
Не дослушав его речь, Варавка захохотал, раскачивая свое огромное тело, скрипя стулом, Вера Петровна снисходительно улыбалась, Клим смотрел на Игоря с неприятным удивлением, а Игорь стоял неподвижно, но казалось, что он все вытягивается, растет. Подождав, когда Варавка прохохотался, он все так же звонко
сказал...
— И прошу вас
сказать моему папа́, что, если этого
не будет, я убью себя. Прошу вас верить. Папа́
не верит.
— Я упала, как слепая, когда лезла через забор, —
сказала она, всхлипнув. — Как дура. Я
не могу идти…
Тогда девочка голосом, звук которого Клим долго
не мог забыть,
сказала...
—
Не запирайте ворот, я за доктором, —
сказала она, выбегая на улицу.
Лидия стала бесноваться, тогда ей
сказали, что Игорь отдан в такое строгое училище, где начальство
не позволяет мальчикам переписываться даже с их родственниками.
Но Клим видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав губы,
не верит им. Она треплет платок или конец своего гимназического передника, смотрит в пол или в сторону, как бы стыдясь взглянуть в широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки
сказал...
Она редко и
не очень охотно соглашалась на это и уже
не рассказывала Климу о боге, кошках, о подругах, а задумчиво слушала его рассказы о гимназии, суждения об учителях и мальчиках, о прочитанных им книгах. Когда Клим объявил ей новость, что он
не верит в бога, она
сказала небрежно...
Томилина
не любили и здесь. Ему отвечали скупо, небрежно. Клим находил, что рыжему учителю нравится это и что он нарочно раздражает всех. Однажды писатель Катин, разругав статью в каком-то журнале, бросил журнал на подоконник, но книга упала на пол; Томилин
сказал...
Ему очень хотелось
сказать Лидии что-нибудь значительное и приятное, он уже несколько раз пробовал сделать это, но все-таки
не удалось вывести девушку из глубокой задумчивости. Черные глаза ее неотрывно смотрели на реку, на багровые тучи. Клим почему-то вспомнил легенду, рассказанную ему Макаровым.
Не отводя взгляда из дали, Лидия
сказала равнодушно и тихо...
— Что же она? — спросил Клим и остановился,
не зная, как
сказать далее.
— Это разумно, что
не пошел, —
сказала мать; сегодня она, в новом голубом капоте, была особенно молода и внушительно красива. Покусав губы, взглянув в зеркало, она предложила сыну: — Посиди со мной.
— Милый мой, —
сказала мать, обняв его, поцеловав лоб. — В твоем возрасте можно уже
не стыдиться некоторых желаний.
Тут Клим понял смысл ее вопроса о деньгах, густо покраснел и
не нашел, что
сказать ей.
— Девицы любят кисло-сладкое, —
сказал Макаров и сам, должно быть, сконфузясь неудачной выходки, стал усиленно сдувать пепел с папиросы. Лидия
не ответила ему. В том, что она говорила, Клим слышал ее желание задеть кого-то и неожиданно почувствовал задетым себя, когда она задорно
сказала...
Грубый тон Дронова
не возмущал Клима после того, как Макаров однажды
сказал...
— Есть у меня знакомый телеграфист, учит меня в шахматы играть. Знаменито играет.
Не старый еще, лет сорок, что ли, а лыс, как вот печка. Он мне
сказал о бабах: «Из вежливости говорится — баба, а ежели честно
сказать — раба. По закону естества полагается ей родить, а она предпочитает блудить».
— И знают много, и
сказать умеют, и все это значительно, но хотя и светит, а —
не греет. И —
не главное…
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко
сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже
не было места брезгливости.
Только однажды, уступив упрямому натиску Макарова, учитель
сказал на ходу и
не глядя на юношей...
—
Не буду, — сердито
сказал он.
Мать пожала плечами, свела брови в одну линию.
Не дождавшись ее ответа, Самгин
сказал Климу...
— Мне вредно лазить по лестницам, у меня ноги болят, —
сказал он и поселился у писателя в маленькой комнатке, где жила сестра жены его. Сестру устроили в чулане. Мать нашла, что со стороны дяди Якова бестактно жить
не у нее, Варавка согласился...