Неточные совпадения
— Но нигде
в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас,
в России, потому что у нас есть категория людей, которых не
мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек,
и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков
и посудников, парфюмеров, ювелиров
и меховщиков. Впрочем, можно было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а
в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что, быть
может, Макаров прав: женщина лучше мужчины понимает, что все
в мире — для нее.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг
и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно
и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место
в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной
и возбудителем культуры, он, конечно, не
мог.
—
Может быть, но — все-таки! Между прочим, он сказал, что правительство, наверное, откажется от административных воздействий
в пользу гласного суда над политическими. «Тогда, говорит, оно получит возможность показать обществу, кто у нас играет роли мучеников за правду. А то, говорит, у нас слишком любят арестантов, униженных, оскорбленных
и прочих, которые теперь обучаются, как надобно оскорбить
и унизить культурный
мир».
— Момент! Нигде
в мире не
могут так, как мы, а? За всех! Клим Иваныч, хорошо ведь, что есть эдакое, — за всех!
И — надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а? Вот как мы…
— Все ждут: будет революция. Не
могу понять — что же это будет? Наш полковой священник говорит, что революция — от бессилия жить, а бессилие — от безбожия. Он очень строгой жизни
и постригается
в монахи.
Мир во власти дьявола, говорит он.
— Ты понимаешь, Клим,
в мире так одиноко, — начала она. Самгин взял ее руку, поцеловал
и заговорил ласково, как только
мог.
«Одиночество. Один во всем
мире. Затискан
в какое-то идиотское логовище. Один
в мире образно
и линейно оформленных ощущений моих,
в мире злой игры мысли моей. Леонид Андреев — прав: быть
может, мысль — болезнь материи…»
— А вы убеждены
в достоверности знания? Да
и — при чем здесь научное знание? Научной этики — нет, не
может быть, а весь
мир жаждет именно этики, которую
может создать только метафизика, да-с!
Клим Иванович Самгин чувствовал себя человеком, который знает все, что было сказано мудрыми книжниками всего
мира и многократно
в раздробленном виде повторяется Пыльниковыми, Воиновыми. Он был уверен, что знает
и все то, что
может быть сказано человеком
в защиту от насилия жизни над ним, знает все, что сказали
и способны сказать люди, которые утверждают, что человека
может освободить только коренное изменение классовой структуры общества.
Неточные совпадения
Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть
в тайну построения
миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что
мир не
мог быть сотворен
в шесть дней.
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных
и правдивых,
и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный
мир, где он чувствовал себя умиленным
и смягченным, каким он
мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего детства.
Pluck, то есть энергии
и смелости, Вронский не только чувствовал
в себе достаточно, но, что гораздо важнее, он был твердо убежден, что ни у кого
в мире не
могло быть этого pluck больше, чем у него.
— Я не
могу допустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью
и отчетливостью выражения
и изяществом дикции, — я не
могу ни
в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем
мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет
и специального органа для передачи этого понятия.
Некоторые отделы этой книги
и введение были печатаемы
в повременных изданиях,
и другие части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не
могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет произвести серьезное впечатление на общество
и если не переворот
в науке, то во всяком случае сильное волнение
в ученом
мире.