Неточные совпадения
Минутами Климу казалось, что он один
в зале, больше никого нет, может
быть, и этой доброй ведьмы нет, а сквозь шумок за пределами
зала, из прожитых веков, поистине чудесно долетает до него оживший голос героической древности.
Клим заметил, что историк особенно внимательно рассматривал Томилина и даже как будто боялся его; может
быть, это объяснялось лишь тем, что философ, входя
в зал редакции, пригибал рыжими ладонями волосы свои, горизонтально торчавшие по бокам черепа, и, не зная Томилина, можно
было понять этот жест как выражение отчаяния...
Когда она начала
есть, Клим подумал, что он впервые видит человека, который умеет
есть так изящно, с таким наслаждением, и ему показалось, что и все только теперь дружно заработали вилками и ножами, а до этой минуты
в зале было тихо.
Пять, шесть раз он посетил уголовное отделение окружного суда. До этого он никогда еще не
был в суде, и хотя редко бывал
в церкви, но
зал суда вызвал
в нем впечатление отдаленного сходства именно с церковью; стол судей — алтарь, портрет царя — запрестольный образ, места присяжных и скамья подсудимых — клироса.
Публики
было много, полон
зал, и все смотрели только на адвоката, а подсудимый забыто сидел между двух деревянных солдат с обнаженными саблями
в руках, — сидел, зажав руки
в коленях, и, косясь на публику глазами барана, мигал.
Но — передумал и, через несколько дней, одетый алхимиком, стоял
в знакомой прихожей Лютова у столика, за которым сидела, отбирая билеты, монахиня, лицо ее
было прикрыто полумаской, но по неохотной улыбке тонких губ Самгин тотчас же узнал, кто это. У дверей
в зал раскачивался Лютов
в парчовом кафтане,
в мурмолке и сафьяновых сапогах; держа
в руке, точно зонтик, кривую саблю, он покрякивал, покашливал и, отвешивая гостям поклоны приказчика, говорил однообразно и озабоченно...
В зале было человек сорок, но тусклые зеркала
в простенках размножали людей; казалось, что цыганки, маркизы, клоуны выскакивают, вывертываются из темных стен и
в следующую минуту наполнят
зал так тесно, что танцевать
будет нельзя.
Самгин подошел к двери
в зал; там шипели, двигали стульями, водворяя тишину; пианист, точно обжигая пальцы о клавиши, выдергивал аккорды, а дама
в сарафане, воинственно выгнув могучую грудь, высочайшим голосом и
в тоне обиженного человека начала
петь...
—
Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул
в зал, встречу аплодисментам. Дама
в кокошнике отказалась
петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся
в цветах,
в лентах, а рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
Было жарко, душно.
В зале гремел смех, там кто-то рассказывал армянские анекдоты, а рядом с Климом белокурый, кудрявый паж, размахивая беретом, говорил украинке...
Самгина сильно толкнули; это китаец, выкатив глаза, облизывая губы, пробивался к буфету. Самгин пошел за ним, посмотрел, как торопливо, жадно китаец
выпил стакан остывшего чая и, бросив на блюдо бутербродов грязную рублевую бумажку, снова побежал
в залу. Успокоившийся писатель, наливая пиво
в стакан, внушал человеку
в голубом кафтане...
А на сцене белая крылатая женщина снова
пела, рассказывала что-то разжигающе соблазнительное, возбуждая
в зале легкие смешки и шепоток. Варвара сидела покачнувшись вперед, вытянув шею. Самгин искоса взглянул на нее и прошептал...
За ужином, судорожно глотая пищу, водку, говорил почти один он. Самгина еще более расстроила нелепая его фраза о выгоде. Варвара
ела нехотя, и, когда Лютов взвизгивал, она приподнимала плечи, точно боясь удара по голове. Клим чувствовал, что жена все еще сидит
в ослепительном
зале Омона.
Он вытянул шею к двери
в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко
было уйти.
В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя у стола, он сложил руки свои на груди ковшичками, точно умерший, бас его потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал
в словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
Поминальный обед
был устроен
в зале купеческого клуба. Драпировки красноватого цвета и обильный жир позолоты стен и потолка придавали
залу сходство с мясной лавкой; это подсказал Самгину архитектор Дианин; сидя рядом с ростовщицей Трусовой и аккуратно завертывая
в блин розовый кусок семги, он сокрушенно говорил...
Этот стол
был отделен от всех других
в зале не только измеримым пространством, но и сознанием сидевших за ним неизмеримости своего значения.
Самгин решил зайти к Гогиным, там должны все знать. Там
было тесно, как на вокзале пред отходом поезда, он с трудом протискался сквозь толпу барышень, студентов из прихожей
в зал, и его тотчас ударил по ушам тяжелый, точно
в рупор кричавший голос...
В ярких огнях шумно ликовали подпившие люди. Хмельной и почти горячий воздух, наполненный вкусными запахами,
в минуту согрел Клима и усилил его аппетит. Но свободных столов не
было, фигуры женщин и мужчин наполняли
зал, как шрифт измятую страницу газеты. Самгин уже хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал белый официант и ласково пригласил...
Эту группу, вместе с гробом впереди ее, окружала цепь студентов и рабочих, державших друг друга за руки, у многих
в руках — револьверы. Одно из крепких звеньев цепи — Дунаев, другое — рабочий Петр
Заломов, которого Самгин встречал и о котором говорили, что им
была организована защита университета, осажденного полицией.
«Сегодня мы еще раз услышим идеальное исполнение народных песен Е.
В. Стрешневой. Снова она
будет щедро бросать
в зал купеческого клуба радужные цветы звуков, снова взволнует нас лирическими стонами и удалыми выкриками, которые чутко подслушала у неисчерпаемого источника подлинно народного творчества».
Он пошел
в концерт пешком, опоздал к началу и должен
был стоять
в дверях у входа
в зал.
Дня через два он вышел «на люди», — сидел
в зале клуба, где
пела Дуняша, и слушал доклад местного адвоката Декаполитова, председателя «Кружка поощрения кустарных ремесел».
Летний дождь шумно плескал
в стекла окон, трещал и бухал гром, сверкали молнии, освещая стеклянную пыль дождя;
в пыли подпрыгивала черная крыша с двумя гончарными трубами, — трубы
были похожи на воздетые к небу руки без кистей. Неприятно теплая духота наполняла
зал, за спиною Самгина у кого-то урчало
в животе, сосед с левой руки после каждого удара грома крестился и шептал Самгину, задевая его локтем...
В конце зимы он поехал
в Москву, выиграл
в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать
в гостиницу и, сидя там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с того дня, когда он сидел
в этом же
зале с Лютовым и Алиной, слушая, как Шаляпин
поет «Дубинушку». И еще раз показалось невероятным, что такое множество событий и впечатлений уложилось
в отрезок времени — столь ничтожный.
Думалось очень легко и бойко, но голова кружилась сильнее, должно
быть, потому, что теплый воздух
был густо напитан духами. Публика бурно рукоплескала, цари и жрец, оскалив зубы, благодарно кланялись
в темноту
зала плотному телу толпы, она тяжело шевелилась и рычала...
После тяжелой, жаркой сырости улиц
было очень приятно ходить
в прохладе пустынных
зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
Зашли
в ресторан,
в круглый
зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа
было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно
было любоваться костюмами дам;
в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама
в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Дронова еще не
было в гостинице, Самгин с трудом нашел свободный столик
в зале, тесно набитом едоками, наполненном гулом голосов, звоном стекла, металла, фарфора.
Он торопливо и небрежно начал
есть, а Самгин — снова слушать. Людей
в зале становилось меньше, голоса звучали более отчетливо, кто-то раздраженно кричал...
Неточные совпадения
На шестой день
были назначены губернские выборы.
Залы большие и малые
были полны дворян
в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались
в залах. У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
Еще Бетси не успела выйти из
залы, как Степан Аркадьич, только что приехавший от Елисеева, где
были получены свежие устрицы, встретил ее
в дверях.
Наказанный сидел
в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога
в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он
ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «
ешь сама, вместе
будем есть… вместе».
Неведовскому переложили, как и
было рассчитано, и он
был губернским предводителем. Многие
были веселы, многие
были довольны, счастливы, многие
в восторге, многие недовольны и несчастливы. Губернский предводитель
был в отчаянии, которого он не мог скрыть. Когда Неведовский пошел из
залы, толпа окружила его и восторженно следовала за ним, так же как она следовала
в первый день за губернатором, открывшим выборы, и так же как она следовала за Снетковым, когда тот
был выбран.
Дворяне и
в большой и
в малой
зале группировались лагерями, и, по враждебности и недоверчивости взглядов, по замолкавшему при приближении чуждых лиц говору, по тому, что некоторые, шепчась, уходили даже
в дальний коридор,
было видно, что каждая сторона имела тайны от другой.