Неточные совпадения
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже
смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, —
смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют
друг для
друга, не видя, не чувствуя никого больше.
Клим открыл в доме даже целую комнату, почти до потолка набитую поломанной мебелью и множеством вещей, былое назначение которых уже являлось непонятным, даже таинственным. Как будто все эти пыльные вещи вдруг, толпою вбежали в комнату, испуганные, может быть, пожаром; в ужасе они нагромоздились одна на
другую, ломаясь, разбиваясь, переломали
друг друга и умерли. Было грустно
смотреть на этот хаос, было жалко изломанных вещей.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на
других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья
смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
И тотчас началось нечто, очень тягостно изумившее Клима: Макаров и Лидия заговорили так, как будто они сильно поссорились
друг с
другом и рады случаю поссориться еще раз.
Смотрели они
друг на
друга сердито, говорили, не скрывая намерения задеть, обидеть.
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной руке стакан с водой, пальцами
другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы,
смотрел в лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан на стол, бросил бумажный шарик на пол и, пожав руку племянника темной, костлявой рукой, спросил глухо...
Он хотел зажечь лампу, встать,
посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше
других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя
другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце
смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Он стал
смотреть на знакомых девушек
другими глазами; заметил, что у Любы Сомовой стесанные бедра, юбка на них висит плоско, а сзади слишком вздулась, походка Любы воробьиная, прыгающая.
Туробоев, закурив папиросу о свой же окурок, поставил его в ряд шести
других, уже погасших. Туробоев был нетрезв, его волнистые, негустые волосы встрепаны, виски потны, бледное лицо побурело, но глаза, наблюдая за дымящимся окурком, светились пронзительно. Кутузов
смотрел на него взглядом осуждающим. Дмитрий, полулежа на койке, заговорил докторально...
Он уже видел, что грубоватая Марина относится к нему почтительно, Елизавета Спивак
смотрит на него с лестным любопытством, а Нехаева беседует с ним более охотно и доверчиво, чем со всеми
другими.
Он вышел от нее очень поздно. Светила луна с той отчетливой ясностью, которая многое на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под ногами. Огромные дома
смотрели друг на
друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников; в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень ярких. Все ясно.
Иногда ему казалось, что марксисты более глубоко, чем народники, понимают несокрушимость закона эволюции, но все-таки и на тех и на
других он
смотрел как на представителей уже почти ненавистной ему «кутузовщины».
Лютов ткнул в грудь свою, против сердца, указательным пальцем и повертел им, точно штопором. Неуловимого цвета, но очень блестящие глаза его
смотрели в лицо Клима неприятно щупающим взглядом; один глаз прятался в переносье,
другой забегал под висок. Они оба усмешливо дрогнули, когда Клим сказал...
— Странное лицо у Макарова. Такое раздражающее, если
смотреть в профиль. Но анфас — лицо
другого человека. Я не говорю, что он двуличен в смысле нелестном для него. Нет, он… несчастливо двуличен…
Одна за
другой вышли из комнаты Лидия и Алина. Лидия села на ступени террасы, Алина,
посмотрев из-под ладони на заходящее солнце, бесшумно, скользящей походкой, точно по льду, подошла к Туробоеву.
Два парня в новых рубахах, сшитых как будто из розовой жести, похожие
друг на
друга, как два барана, остановились у крыльца, один из них
посмотрел на дачников, подошел к слепой, взял ее за руку и сказал непреклонно...
Урядник подошел к большому колоколу, похлопал его ладонью, как хлопают лошадь, снял фуражку,
другой ладонью прикрыл глаза и тоже стал
смотреть вверх.
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон,
другая спускалась на цепи с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом
смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Через час он шагал по блестящему полу пустой комнаты, мимо зеркал в простенках пяти окон, мимо стульев, чинно и скучно расставленных вдоль стен, а со стен на него неодобрительно
смотрели два лица, одно — сердитого человека с красной лентой на шее и яичным желтком медали в бороде,
другое — румяной женщины с бровями в палец толщиной и брезгливо отвисшей губою.
Кричали ура четверым монголам, одетым в парчу, идольски неподвижным; сидя в ландо, они косенькими глазками
смотрели друг на
друга; один из них, с вывороченными ноздрями, с незакрытым ртом, белозубый, улыбался мертвой улыбкой, желтое лицо его казалось медным.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя плечо в плечо
друг с
другом, они ворочали тугими шеями,
посматривая на людей сзади себя подозрительно и строго.
Воробьи прыгали по двору, над окнами сидели голуби, скучно
посматривая вниз то одним, то
другим рыбьим глазом.
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие лица, мелькавшие на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили
друг друга. Это позволило Климу
смотреть на них с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
— Мы расстаемся
друзьями? Потом встретимся снова, более умные, да? И, может быть, иначе
посмотрим друг на
друга?
Я там часто сижу и
смотрю: на одной стене — «Принцесса Греза», а на
другой — Микула Селянинович и Вольга́.
Иноков постригся, побрил щеки и, заменив разлетайку дешевеньким костюмом мышиного цвета, стал незаметен, как всякий приличный человек. Только веснушки на лице выступили еще более резко, а в остальном он почти ничем не отличался от всех
других, несколько однообразно приличных людей. Их было не много, на выставке они очень интересовались архитектурой построек,
посматривали на крыши, заглядывали в окна, за углы павильонов и любезно улыбались
друг другу.
Они, трое, стояли вплоть
друг к
другу, а на них, с высоты тяжелого тела своего,
смотрел широкоплечий Витте, в плечи его небрежно и наскоро была воткнута маленькая голова с незаметным носиком и негустой, мордовской бородкой.
Он ломал хлеб и, бросая крупные куски за перила толстозобым, сизым голубям,
смотрел, как жадно они расклевывают корку, вырывая ее
друг у
друга. Костлявое лицо его искажала нервная дрожь.
Дронов всегда говорил о людях с кривой усмешечкой,
посматривая в сторону и как бы видя там образы
других людей, в сравнении с которыми тот, о ком он рассказывал, — негодяй.
Осторожно входил чистенько одетый юноша, большеротый, широконосый, с белесыми бровями; карие глаза его расставлены далеко один от
другого, но одинаково удивленно
смотрят в разные стороны, хотя назвать их косыми — нельзя.
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса
смотрят на него более внимательно, чем
смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент, не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и
другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
Клим с удовольствием видел, что Маракуев проигрывает в глазах Варвары, которая пеняла уже, что Макаров не порицает женщину, и
смотрела на него сочувственно, а
друга своего нетерпеливо уговаривала...
Губернаторше донесли об этом его враги, но она согласилась показать себя, только он должен
смотреть на нее из
другой комнаты, в замочную скважину.
По
другую сторону — подсудимые в арестантских халатах; бородатые, они были похожи
друг на
друга, как братья, и все
смотрели на судей одинаково обиженно.
— Так.
Посмотреть Суоми — можно! — разрешила она. — Я дам адресы мои
друзья, вы поедете туда, сюда, и вам покажут страну.
Это еще более рассмешило женщину, но Долганов, уже не обращая на нее внимания,
смотрел на Дмитрия, как на старого
друга, встреча с которым тихо радует его,
смотрел и рассказывал...
— Ночью будет дождь, — сообщил доктор,
посмотрев на Варвару одним глазом, прищурив
другой, и пообещал: — Дождь и прикончит его.
Через сотню быстрых шагов он догнал двух людей, один был в дворянской фуражке, а
другой — в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади,
посматривая на красные, жирные шеи. Левый, в панаме, сиповато, басом говорил...
— А вам — зачем старосту? — спросил печник. — Пачпорт и я могу
посмотреть. Грамотный. Наказано —
смотреть пачпорта у проходящих, проезжающих, — говорил он, думая явно о чем-то
другом. — Вы — от земства, что ли, едете?
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и
смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью
другой руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
—
Посмотрим,
посмотрим, что будет, — говорили одни, неумело скрывая свои надежды на хороший конец;
другие, притворяясь скептиками, утверждали...
Самгин понимал, что он и Лютов
смотрят друг на
друга, как бойцовые петухи.
Да, было нечто явно шаржированное и кошмарное в том, как эти полоротые бородачи, обгоняя
друг друга, бегут мимо деревянных домиков, разноголосо и крепко ругаясь, покрикивая на ошарашенных баб, сопровождаемые их непрерывными причитаниями, воем. Почти все окна домов сконфуженно закрыты, и, наверное, сквозь запыленные стекла
смотрят на обезумевших людей деревни привыкшие к спокойной жизни сытенькие женщины, девицы, тихие старички и старушки.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами
друг к
другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой:
другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами
смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Люди появлялись, исчезали, точно проваливаясь в ямы, и снова выскакивали. Чаще
других появлялся Брагин. Он опустился, завял,
смотрел на Самгина жалобным, осуждающим взглядом и вопросительно говорил...
— Выкинула, со страха; вчера за нею гнались какие-то хулиганы.
Смотрю — баррикада! И —
другая. Вспомнил, что ты живешь здесь…
Первый раз Клим Самгин видел этого человека без башлыка и был удивлен тем, что Яков оказался лишенным каких-либо особых примет. Обыкновенное лицо, — такие весьма часто встречаются среди кондукторов на пассажирских поездах, — только глаза
смотрят как-то особенно пристально. Лица Капитана и многих
других рабочих значительно характернее.
День был серенький, холодный и молчаливый. Серебряные, мохнатые стекла домов
смотрели друг на
друга прищурясь, — казалось, что все дома имеют физиономии нахмуренно ожидающие. Самгин медленно шагал в сторону бульвара, сдерживая какие-то бесформенные, но тревожные мысли, прерывая их.
Он начал цинически, бешено ругаться, пристукивая кулаком по ручке дивана, но делал он все это так, точно бесилась только половина его, потому что Самгин видел: мигая одним глазом,
другим Лютов
смотрит на него.
— А ты чего
смотрел, морда? — спросил офицер и, одной рукой разглаживая усы,
другой коснулся револьвера на боку, — люди отодвинулись от него, несколько человек быстро пошли назад к поезду; жандарм обиженно говорил...