Неточные совпадения
— Отчего ж у
других чисто? — возразил Обломов. —
Посмотри напротив, у настройщика: любо взглянуть, а всего одна девка…
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и
другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде;
посмотрит,
посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после
посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— А я говорил тебе, чтоб ты купил
других, заграничных? Вот как ты помнишь, что тебе говорят!
Смотри же, чтоб к следующей субботе непременно было, а то долго не приду. Вишь, ведь какая дрянь! — продолжал он, закурив сигару и пустив одно облако дыма на воздух, а
другое втянув в себя. — Курить нельзя.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею
друга руками, долго
смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Малейшего повода довольно было, чтоб вызвать это чувство из глубины души Захара и заставить его
смотреть с благоговением на барина, иногда даже удариться, от умиления, в слезы. Боже сохрани, чтоб он поставил
другого какого-нибудь барина не только выше, даже наравне с своим! Боже сохрани, если б это вздумал сделать и
другой!
Захар на всех
других господ и гостей, приходивших к Обломову,
смотрел несколько свысока и служил им, подавал чай и прочее с каким-то снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
— Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться на целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, Бог знает на что похожи. Походили бы по улицам,
посмотрели бы на народ или на
другое что…
Смотри за всем, чтоб не растеряли да не переломали… половина тут,
другая на возу или на новой квартире: захочется покурить, возьмешь трубку, а табак уж уехал…
Он упорно стал
смотреть налево, в
другую сторону: там увидал он давно знакомый ему предмет — бахрому из паутины около картин, и в пауке — живой упрек своему нерадению.
Захар не отвечал: он, кажется, думал: «Ну, чего тебе?
Другого, что ли, Захара? Ведь я тут стою», и перенес взгляд свой мимо барина, слева направо; там тоже напомнило ему о нем самом зеркало, подернутое, как кисеей, густою пылью: сквозь нее дико, исподлобья
смотрел на него, как из тумана, собственный его же угрюмый и некрасивый лик.
— Что такое
другой? — продолжал Обломов. —
Другой есть такой человек, который сам себе сапоги чистит, одевается сам, хоть иногда и барином
смотрит, да врет, он и не знает, что такое прислуга; послать некого — сам сбегает за чем нужно; и дрова в печке сам помешает, иногда и пыль оботрет…
— Я совсем
другой — а? Погоди, ты
посмотри, что ты говоришь! Ты разбери-ка, как «
другой»-то живет? «
Другой» работает без устали, бегает, суетится, — продолжал Обломов, — не поработает, так и не поест. «
Другой» кланяется, «
другой» просит, унижается… А я? Ну-ка, реши: как ты думаешь, «
другой» я — а?
Задумывается ребенок и все
смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по земле, рядом с ним, шел
другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
И жена его сильно занята: она часа три толкует с Аверкой, портным, как из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает, чтоб Аверка не украл сукна; потом перейдет в девичью, задаст каждой девке, сколько сплести в день кружев; потом позовет с собой Настасью Ивановну, или Степаниду Агаповну, или
другую из своей свиты погулять по саду с практической целью:
посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т. п.
Изредка кто-нибудь вдруг поднимет со сна голову,
посмотрит бессмысленно, с удивлением, на обе стороны и перевернется на
другой бок или, не открывая глаз, плюнет спросонья и, почавкав губами или поворчав что-то под нос себе, опять заснет.
Может быть, когда дитя еще едва выговаривало слова, а может быть, еще вовсе не выговаривало, даже не ходило, а только
смотрело на все тем пристальным немым детским взглядом, который взрослые называют тупым, оно уж видело и угадывало значение и связь явлений окружающей его сферы, да только не признавалось в этом ни себе, ни
другим.
Они
посмотрели друг на
друга молча, как будто пронзали взглядом один
другого насквозь.
Третьего дня, за обедом, я не знал, куда
смотреть, хоть под стол залезть, когда началось терзание репутаций отсутствующих: «Тот глуп, этот низок,
другой вор, третий смешон» — настоящая травля!
За ужином она сидела на
другом конце стола, говорила, ела и, казалось, вовсе не занималась им. Но едва только Обломов боязливо оборачивался в ее сторону, с надеждой, авось она не
смотрит, как встречал ее взгляд, исполненный любопытства, но вместе такой добрый…
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его на
другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем ширмы и дверь. Он взглянул — за роялем сидела Ольга и
смотрела на него с большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
— Что это такое? — говорил он, ворочаясь во все стороны. — Ведь это мученье! На смех, что ли, я дался ей? На
другого ни на кого не
смотрит так: не смеет. Я посмирнее, так вот она… Я заговорю с ней! — решил он, — и выскажу лучше сам словами то, что она так и тянет у меня из души глазами.
— Трудно отвечать на этот вопрос! всякая! Иногда я с удовольствием слушаю сиплую шарманку, какой-нибудь мотив, который заронился мне в память, в
другой раз уйду на половине оперы; там Мейербер зашевелит меня; даже песня с барки:
смотря по настроению! Иногда и от Моцарта уши зажмешь…
— Ах, ma tante, неужели вам не наскучил этот лес да песок? Не лучше ли
посмотреть в
другой стороне?
Она усмехнулась и пошла, но из
другой комнаты в щелку
смотрела, то ли сделает Захар, что велел барин.
Впрочем, Ольга могла только поверхностно наблюдать за деятельностью своего
друга, и то в доступной ей сфере. Весело ли он
смотрит, охотно ли ездит всюду, является ли в условный час в рощу, насколько занимает его городская новость, общий разговор. Всего ревнивее следит она, не выпускает ли он из вида главную цель жизни. Если она и спросила его о палате, так затем только, чтоб отвечать что-нибудь Штольцу о делах его
друга.
—
Другие, все… Намедни Сонечка
смотрела на тебя и на меня, улыбалась, и эти все господа и госпожи, что были с ней, тоже.
«Да, я „какой-то!“ — думал он в робком унынии. — Меня знают, потому что я
друг Штольца. — Зачем я у Ольги? — „Dieu sait…“ Вон, вон, эти франты
смотрят на меня, потом на ложу Ольги!»
— Ты опять «
другие»?
Смотри! — сказал он, погрозив пальцем. —
Другие в двух, много в трех комнатах живут: и столовая и гостиная — все тут; а иные и спят тут же; дети рядом; одна девка на весь дом служит. Сама барыня на рынок ходит! А Ольга Сергеевна пойдет на рынок?
На
другой день он содрогнулся при мысли ехать к Ольге: как можно! Он живо представил себе, как на него все станут
смотреть значительно.
— В
другое время когда-нибудь, в праздник; и вы к нам, милости просим, кофе кушать. А теперь стирка: я пойду
посмотрю, что Акулина, начала ли?..
— У нас, в Обломовке, этак каждый праздник готовили, — говорил он двум поварам, которые приглашены были с графской кухни, — бывало, пять пирожных подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый день господа-то кушают, и на
другой день. А мы дней пять доедаем остатки. Только доели,
смотришь, гости приехали — опять пошло, а здесь раз в год!
Илья Ильич позавтракал, прослушал, как Маша читает по-французски, посидел в комнате у Агафьи Матвеевны,
смотрел, как она починивала Ванечкину курточку, переворачивая ее раз десять то на ту, то на
другую сторону, и в то же время беспрестанно бегала в кухню
посмотреть, как жарится баранина к обеду, не пора ли заваривать уху.
За
другим жена так не
смотрит — ей-богу!
Он
смотрел на настоящий свой быт, как продолжение того же обломовского существования, только с
другим колоритом местности и, отчасти, времени. И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой.
Они сели и опять пристально
смотрели друг на
друга.