Неточные совпадения
— Вот — увидите, увидите! — таинственно говорил он раздраженной молодежи и хитро застегивал пуговки глаз своих в красные петли век. — Он — всех обманет,
дайте ему оглядеться!
Вы на глаза его, на зеркало души, не обращаете внимания. Всмотритесь-ка в лицо-то!
— Пойдемте в трактир, я буду обедать, а
вы — чай пить. Есть
вы там не станете, плохо для
вас, а чай
дают — хороший.
— Расстригут меня — пойду работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались
вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как стекла в окнах поют? Я, может быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до мысли, что именно стекло, а не медь, не дерево должно
дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из стекла делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
— На днях купец, у которого я урок
даю, сказал: «Хочется блинов поесть, а знакомые не умирают». Спрашиваю: «Зачем же нужно
вам, чтоб они умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно, теперь он поест блинов…
—
Вы, Самгин, хорошо знаете Лютова? Интересный тип. И — дьякон тоже. Но — как они зверски пьют. Я до пяти часов вечера спал, а затем они меня поставили на ноги и
давай накачивать! Сбежал я и вот все мотаюсь по Москве. Два раза сюда заходил…
—
Вы были свидетелем безобразия, но —
вы не думайте! Я этого не оставлю. Хотя он сумасшедший, — это не оправдание, нет! Елизавета Львовна, почтенная
дама, конечно, не должна знать — верно-с? А ему
вы скажите, что он получит свое!
— Глупости! Где у
вас нелегальщина? Письма, записки Маракуева — есть?
Давайте все мне.
— От Евы начиная, развращаете
вы! Авель-то в раю был зачат, а Каин — на земле, чтоб райскому человеку
дать земного врага…
— Человек! Где же мозг, а? Что ж
вы даете?
— Так. Посмотреть Суоми — можно! — разрешила она. — Я
дам адресы мои друзья,
вы поедете туда, сюда, и
вам покажут страну.
— Думаете, что если
вы дали пять рублей в пользу политических, так этим уже куплено
вами место в истории…
— Что — яд? У моей
дамы старичок буфетчик есть, такой, я
вам скажу, Менделеев!.. Гуся возьмите…
— Замечательно — как
вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне
дали бы сопровождать
вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди
вы с супругой. Даже боязно за
вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором считает меня…
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!»
Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у
вас — таких нет, да и не
дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Волнения начались в деревне Лисичьей и охватили пять уездов Харьковской и Полтавской губернии. Да-с. Там у
вас брат, так?
Дайте его адрес. Туда едет Татьяна, надобно собрать материал для заграничников. Два адреса у нас есть, но, вероятно, среди наших аресты.
— Революция с подстрекателями, но без вождей…
вы понимаете? Это — анархия. Это — не может
дать результатов, желаемых разумными силами страны. Так же как и восстание одних вождей, — я имею в виду декабристов, народовольцев.
—
Вы там скажите Гогину или Пояркову, чтоб они присылали мне литературы больше и что совершенно необходимо, чтоб сюда снова приехал товарищ Дунаев. А также — чтоб не являлась ко мне бестолковая
дама.
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело,
давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах.
Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
— Ну, что ж нам растягивать эту историю, — говорил он, равнодушно и, пожалуй, даже печально уставив глаза на Самгина. —
Вы, разумеется, показаний не
дадите, — не то — спросил, не то — посоветовал он. — Нам известно, что, прибыв из Москвы, воспользовавшись помощью местного комитета большевиков и в пользу этого комитета,
вы устроили ряд платных собраний, на которых резко критиковали мероприятия правительства, — угодно
вам признать это?
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал доктор, разгоняя дым рукой. — Ну-ко,
давай, поставим компресс. Боюсь, как левый глаз у него?
Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
— Пожалуйте-ко, сударь. Он там возбужден очень, разговаривает, так
вы не поощряйте. Я
дал ему успокоительное…
—
Вы слышали?
Вы знаете? — И сообщали о забастовках, о погроме помещичьих усадьб, столкновениях с полицией. Варвара рассказала Самгину, что кружок
дам организует помощь детям забастовщиков, вдовам и сиротам убитых.
— Так что я
вам — не компания, — закончил он и встал, шумно отодвинув стул. —
Вы, господа,
дайте мне… несколько рублей, я уйду…
— Сегодня
вам дадут еще две винтовки и маузер. Может быть, и бомбочки будут.
— Сволочи!
Давайте — выпьем!
Вы что же молчите?
—
Вы, однако, не доктор, — приставал рябой. Жена
дала ему конфету, сказав...
— Ну, что
вы — сразу?
Дайте вздохнуть человеку! — Он подхватил Самгина под локоть. — Пожалуйте в дом, там приготовлена трапеза… — И, проходя мимо казака, сказал ему вполголоса: — Поглядывай, Данило, я сейчас Васю пришлю. — И тихими словами оправдал свое распоряжение: — Народ здесь — ужасающий, Клим Иванович, чумовой народ!
— Н-ну, вот, — заговорил Безбедов, опустив руки, упираясь ладонями в колена и покачиваясь. — Придется
вам защищать меня на суде. По обвинению в покушении на убийство, в нанесении увечья… вообще — черт знает в чем!
Дайте выпить чего-нибудь…
—
Вы заметили, что мы вводим в старый текст кое-что от современности? Это очень нравится публике. Я тоже начинаю немного сочинять, куплеты Калхаса — мои. — Говорил он стоя, прижимал перчатку к сердцу и почтительно кланялся кому-то в одну из лож. — Вообще — мы стремимся
дать публике веселый отдых, но — не отвлекая ее от злобы дня. Вот — высмеиваем Витте и других, это, я думаю, полезнее, чем бомбы, — тихонько сказал он.
— Над этим надо подумать, — солидно сказал он. —
Дайте мне время. Я должен допросить Локтева. Он и сообщит
вам мое решение.
—
Вы дайте нам маленьких, да умных!
—
Вы слышите? Не позволяют
давать телеграмм! Я — бежал, скочил, может быть, ломал ногу, они меня схватали, тащили здесь — заткнули дверь этим!
—
Вас, юристов, эти вопросы не так задевают, как нас, инженеров. Грубо говоря —
вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать страну рудой, топливом, технически вооружать ее. В деле призвания варягов мы лучше купца знаем, какой варяг полезней стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б
дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
— Не надо.
Давайте подследственного.
Вы подождете в коридоре.
— Ага, эта —
вы? Опять —
вы? Нет, я не дурак. Бумаги
дайте… я жаловаться буду. Губернатору.
Ну-ко, расскажите, “как дошли
вы до жизни такой?”» Оказалось: сын чиновника почты, служил письмоводителем в женской гимназии,
давал девицам нелегальную литературу, обнаружили, арестовали, пригрозили, предложили — согласился.
— Тон и смысл городской, культурной жизни, окраску ее
давала та часть философски мощной интеллигенции, которая ‹шла› по пути, указанному Герценом, Белинским и другими, чьи громкие имена известны
вам.
— Тут начнется эдакая, знаете… пустяковина. Попы, нищие, могильщики, нужно
давать на чай и вообще…
Вам противно будет, так
вы дайте Марье Ивановне рублей… ну, полсотни! Она уж распорядится…
— Докажите…
Дайте мне понять, какую идею-силу воплощал он в себе, какие изменения в жизни вызвала эта идея?
Вы с учением Гюйо знакомы, да?
—
Вы понимаете, какой скандал? Ностиц. Он, кажется, помощник посла. Вообще — персона важная. Нет —
вы подумайте о нашем престиже за границей. Послы — женятся на
дамах с рыбьими хвостами…
— Теперь
давайте, двигайте дело графини этой. Завтра напишем апелляцию… Это мы тоже выиграем. Ну, я, знаете, должен лежать, а
вы к жене пожалуйте, она
вас просила. Там у нее один… эдакий… Из этих, из модных… Искусство, философия и всякое прочее. Э-хе-хе…
— Приезжает домой светская
дама с гостьей и кричит на горничную: «Зачем это
вы переставили мебель и вещи в гостиной так глупо, бессмысленно?» — «Это не я-с, это барышня приказали». Тогда мамаша говорит гостье: «У моей дочери замечательно остроумная фантазия».
— Ну, что там — солидная! Жульничество. Смерть никаких обязанностей не налагает — живи, как хочешь! А жизнь —
дама строгая: не угодно ли
вам, сукины дети, подумать, как
вы живете? Вот в чем дело.
— Правильно привезли, по депеше, — успокоил его красавец. — Господин Ногайцев депешу
дал, чтобы послать экипаж за
вами и вообще оказать
вам помощь. Места наши довольно глухие. Лошадей хороших на войну забрали. Зовут меня Анисим Ефимов Фроленков — для удобства вашего.
— Вот видите? — упрекнула
дама Самгина. — А
вы кричите: крушение!
— Что же
вы намерены делать с вашим сахаром? Ой, извините, это — не
вы. То есть
вы — не тот…
Вы — по какому поводу? Ага! Беженцы. Ну вот и я тоже. Командирован из Орла. Беженцев надо к нам направлять, вообще — в центр страны. Но — вагонов не
дают, а пешком они, я думаю, перемерзнут, как гуси. Что же мы будем делать?
— Не надо, —
дай две чашки, — сказал человек с бородавкой и вынул из-за пазухи плоскую флягу: — Коньяк, Мартель. А они
вас денатуратом угостят.
— Стойте, братцы! Достоверно говорю: я в начальство
вам не лезу, этого мне не надо, у меня имеется другое направление… И
давайте прекратим посторонний разговор. Возьмем дело в руки.
— Поздно.
Вы дали мне право думать, что ваше поведение — это обычное поведение штатских либералов, социалистов и вообще этих, которые прячутся в Земском и Городском союзах, путаясь у нас в ногах…
—
Дайте, я
вас поцелую, голубчик!