Неточные совпадения
Стоя около некрасивой елки
в три ряда,
в форме буквы «п», они смотрели на нее жадно, испуганно и скучно.
Дед Аким устроил так, что Клима все-таки приняли
в гимназию. Но мальчик считал себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и был уже предубежден против школы.
В первые же дни, после того, как он надел
форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
— Полезная выдумка ставится
в форме вопросительной,
в форме догадки: может быть, это — так? Заранее честно допускается, что, может быть, это и не так. Выдумки вредные всегда носят
форму утверждения: это именно так, а не иначе. Отсюда заблуждения и ошибки и… вообще. Да.
Его раздражали непонятные отношения Лидии и Макарова, тут было что-то подозрительное: Макаров, избалованный вниманием гимназисток, присматривался к Лидии не свойственно ему серьезно, хотя говорил с нею так же насмешливо, как с поклонницами его, Лидия же явно и, порою,
в форме очень резкой, подчеркивала, что Макаров неприятен ей. А вместе с этим Клим Самгин замечал, что случайные встречи их все учащаются, думалось даже: они и флигель писателя посещают только затем, чтоб увидеть друг друга.
Иногда эти голые мысли Клим представлял себе
в форме клочьев едкого дыма, обрывков облаков; они расползаются
в теплом воздухе тесной комнаты и серой, грязноватой пылью покрывают книги, стены, стекла окна и самого мыслителя.
— А природа? А красота
форм в природе? Возьмите Геккеля, — победоносно кричал писатель, —
в ответ ему поползли равнодушные слова...
Та грубоватость, которую Клим знал
в ней с детства, теперь принимала
формы, смущавшие его своей резкостью. Говорить с Лидией было почти невозможно, она и ему ставила тот же вопрос...
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и
в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал
в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но
в течение двух дней он не выбрал времени для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
— Это у них каждую субботу. Ты обрати внимание на Кутузова, — замечательно умный человек! Туробоев тоже оригинал, но
в другом роде. Из училища правоведения ушел
в университет, а лекций не слушает,
форму не носит.
Она любила дарить ему книги, репродукции с модных картин, подарила бювар, на коже которого был вытиснен фавн, и чернильницу невероятно вычурной
формы. У нее было много смешных примет, маленьких суеверий, она стыдилась их, стыдилась, видимо, и своей веры
в бога. Стоя с Климом
в Казанском соборе за пасхальной обедней, она, когда запели «Христос воскресе», вздрогнула, пошатнулась и тихонько зарыдала.
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные
формы, но
в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
На горбе холма,
формою своей подобного парадной шляпе мирового судьи, Варавка выстроил большую,
в два этажа, дачу, а по скатам сползали к реке еще шесть пестреньких домиков, украшенных резьбою
в русском стиле.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом
в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом
в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло
формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Тяжелый, толстый Варавка был похож на чудовищно увеличенного китайского «бога нищих», уродливая фигурка этого бога стояла
в гостиной на подзеркальнике, и карикатурность ее
форм необъяснимо сочеталась с какой-то своеобразной красотой. Быстро и жадно, как селезень, глотая куски ветчины, Варавка бормотал...
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым лицом и безволосой головой
в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя
в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда
в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила, как любовь и голод. Я никогда не слышала этого…
в такой
форме.
Пузатый комод и на нем трюмо
в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
Неожиданность и
форма вопроса ошеломили Клима, он взглянул
в неудачное лицо парня вопросительно.
Возвратился он к вечеру, ослепленный, оглушенный, чувствуя себя так, точно побывал
в далекой, неведомой ему стране. Но это ощущение насыщенности не тяготило, а, как бы расширяя Клима, настойчиво требовало
формы и обещало наградить большой радостью, которую он уже смутно чувствовал.
Обнажив лысый череп,
формой похожий на дыню, он трижды крестился, глядя
в небо свирепо расширенными глазами, глаза у него были белые и пустые, как у слепого.
— Почему же вы не
в форме?
В углу террасы одиноко скучала над пустой вазочкой для мороженого большая женщина с двойным подбородком, с лицом
в форме дыни и темными усами под чужим, ястребиным носом.
«Робинзон из тех интеллигентов,
в душе которых житейский опыт не прессуется
в определенные
формы, не источает педагогической злости, а только давит носителей его. Комнатная собачка, Робинзон».
Он шел и смотрел, как вырастают казармы; они строились тремя корпусами
в форме трапеции, средний был доведен почти до конца, каменщики выкладывали последние ряды третьего этажа, хорошо видно было, как на краю стены шевелятся фигурки
в красных и синих рубахах,
в белых передниках, как тяжело шагают вверх по сходням сквозь паутину лесов нагруженные кирпичами рабочие.
Но тотчас же над переносьем его явилась глубокая складка, сдвинула густые брови
в одну линию, и на секунду его круглые глаза ночной птицы как будто слились
в один глаз,
формою как восьмерка. Это было до того странно, что Самгин едва удержался, чтоб не отшатнуться.
Она говорила о студентах, влюбленных
в актрис, о безумствах богатых кутил
в «Стрельне» и у «Яра», о новых шансонетных певицах
в капище Шарля Омона, о несчастных романах, запутанных драмах. Самгин находил, что говорит она не цветисто, неумело, содержание ее рассказов всегда было интереснее
формы, а попытки философствовать — плоски. Вздыхая, она произносила стертые фразы...
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался
в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз
в ту минуту, когда
в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими
формами,
в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто череп Долганова имел
форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая
в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
На дворе, под окном флигеля, отлично пели панихиду «любители хорового пения», хором управлял Корвин с красным,
в форме римской пятерки, шрамом на лбу; шрам этот, несколько приподняв левую бровь Корвина, придал его туповатой физиономии нечто героическое.
А окончательно приобрел Митрофанов
в глазах Клима цвет и
форму пасхальною ночью.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая,
в форме могилы, яма, а на дне ее и по бокам
в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
— Тело. Плоть. Воодушевлена, но — не одухотворена — вот! Учение богомилов — знаете? Бог дал
форму — сатана душу. Страшно верно! Вот почему
в народе — нет духа. Дух создается избранными.
—
В закоулке, между монастырем и зданием судебных установлений, какой-то барин,
в пальто необыкновенного покроя, ругал Витте и убеждал рабочих, что бумажный рубль «христиански нравственная
форма денег», именно так и говорил…
Неотрывно, не мигая, он рассматривал судорожную фигурку
в рясе; ряса колыхалась, струилась, как будто намеренно лишая фигуру попа определенной, устойчивой
формы.
Он понимал, что на его глазах идея революции воплощается
в реальные
формы, что, может быть, завтра же, под окнами его комнаты, люди начнут убивать друг друга, но он все-таки не хотел верить
в это, не мог допустить этого.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала
формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник.
В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар,
в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
— По
форме это, если хотите, — немножко анархия, а по существу — воспитание революционеров, что и требуется. Денег надобно, денег на оружие, вот что, — повторил он, вздыхая, и ушел, а Самгин, проводив его, начал шагать по комнате, посматривая
в окна, спрашивая себя...
К перрону подошла еще группа пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, —
в походной
форме он стал еще толще и круглее.
Он отбрасывал их от себя, мял, разрывал руками, люди лопались
в его руках, как мыльные пузыри; на секунду Самгин видел себя победителем, а
в следующую — двойники его бесчисленно увеличивались, снова окружали его и гнали по пространству, лишенному теней, к дымчатому небу; оно опиралось на землю плотной, темно-синей массой облаков, а
в центре их пылало другое солнце, без лучей, огромное, неправильной, сплющенной
формы, похожее на жерло печи, — на этом солнце прыгали черненькие шарики.
Безбедов торчал на крыше, держась одной рукой за трубу, балансируя помелом
в другой; нелепая фигура его
в неподпоясанной блузе и широких штанах была похожа на бутылку, заткнутую круглой пробкой
в форме головы.
Форма! — воскликнул он, подняв руку, указывая пальцем
в потолок и заглядывая
в лицо Марины.
— Дуняша? Где-то на Волге, поет. Тоже вот Дуняша… не
в форме, как говорят о борцах. Ей один нефтяник предложил квартиру, триста рублей
в месяц — отвергла! Да, — не
в себе женщина. Не нравится ей все. «Шалое, говорит, занятие — петь».
В оперетку приглашали — не пошла.
Столь крутой поворот знакомых мыслей Томилина возмущал Самгина не только тем, что так неожиданно крут, но еще и тем, что Томилин
в резкой
форме выразил некоторые, еще не совсем ясные, мысли, на которых Самгин хотел построить свою книгу о разуме. Не первый раз случалось, что осторожные мысли Самгина предупреждались и высказывались раньше, чем он решался сделать это. Он почувствовал себя обворованным рыжим философом.
Начал он рисовать фигуру Марины маленькой, но постепенно, незаметно все увеличивал, расширял ее и, когда испортил весь лист, — увидал пред собой ряд женских тел, как бы вставленных одно
в другое и заключенных
в чудовищную фигуру с уродливыми
формами.
По-русски он говорил не торопясь, проглатывая одни слоги, выпевая другие, — чувствовалось, что он честно старается говорить правильно. Почти все фразы он облекал
в форму вопросов...
Кольцеобразное, сероватое месиво вскипало все яростнее; люди совершенно утратили человекоподобные
формы, даже головы были почти неразличимы на этом облачном кольце, и казалось, что вихревое движение то приподнимает его
в воздух, к мутненькому свету, то прижимает к темной массе под ногами людей.
Она была так толста и мягка, что правая ягодица ее свешивалась со стула, точно пузырь, такими же пузырями вздувались бюст и живот. А когда она встала — пузыри исчезли, потому что слились
в один большой, почти не нарушая совершенства его
формы. На верху его вырос красненький нарывчик с трещиной, из которой текли слова. Но за внешней ее неприглядностью Самгин открыл нечто значительное и, когда она выкатилась из комнаты, подумал...
Он встал, пошел дальше, взволнованно повторяя стихи, остановился пред темноватым квадратом, по которому
в хаотическом беспорядке разбросаны были странные фигуры фантастически смешанных
форм: человеческое соединялось с птичьим и звериным, треугольник с лицом, вписанным
в него, шел на двух ногах.
И чем более он всматривался
в соединение несоединимых
форм птиц, зверей, геометрических фигур, тем более требовательно возникало желание разрушить все эти фигуры, найти смысл, скрытый
в их угрюмой фантастике.
Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти
в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него идут свинья, одетая женщиной обезьяна
в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим
в пустыне, спряталась голая женщина; летают ведьмы; скелет какого-то животного играет на арфе;
в воздухе летит или взвешен колокол; идет царь с головой кабана и рогами козла.