Неточные совпадения
Однако не беда, что
ты лишнее перетерпел, — в зачет
пойдет!
Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а
ты, согнувшись в три погибели, — косточки скрипят, —
идешь да
идешь, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, — эхма, Олеша, помалкивай!
— А видишь
ты, обоим хочется Ванюшку себе взять, когда у них свои-то мастерские будут, вот они друг перед другом и хают его: дескать, плохой работник! Это они врут, хитрят. А еще боятся, что не
пойдет к ним Ванюшка, останется с дедом, а дед — своенравный, он и третью мастерскую с Иванкой завести может, — дядьям-то это невыгодно будет, понял?
— Эх, кабы голос мне певучий, ух
ты, господи! Вот ожег бы я народ…
Иди, брат, работать надо…
— Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она
тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, господи, Григорья, — глаза-то у него всё хуже. Ослепнет, — по миру
пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О господи, господи…
— Убил? Ну,
слава богу! А
тебе спасибо…
— Григория рассчитать надо, — это его недосмотр! Отработал мужик, отжил! На крыльце Яшка сидит, плачет, дурак…
Пошла бы
ты к нему…
— Розог-то! — сказал дед, весело подмигнув мне, когда, осматривая сад, я
шел с ним по мягким, протаявшим дорожкам. — Вот я
тебя скоро грамоте начну учить, так они годятся…
В два года с маленьким, гляди-ка
ты, научилась делу, да и в
славу по городу вошла: чуть кому хорошая работа нужна, сейчас к нам; ну-ка, Акуля, встряхни коклюшки!
— Ах
ты, еретик [Еретик — зд.: человек, не признающий общепринятых взглядов.]! Да как
ты можешь сосчитать, сколько
тебя сечь надобно? Кто может знать это, кроме меня? Сгинь,
пошел!
— Ну, ин ладно! Псалтырь навсегда с
тобой останется, а мне скоро к богу на суд
идти…
— Чего полно? Не удались дети-то, с коей стороны ни взгляни на них. Куда сок-сила наша
пошла? Мы с
тобой думали, — в лукошко кладем, а господь-от вложил в руки нам худое решето…
Эх
ты, Марьюшка, кровь татарская,
Ой
ты, зла-беда христианская!
А
иди, ино, по своем пути —
И стезя твоя и слеза твоя!
Да не тронь хоть народа-то русского,
По лесам ходи да мордву зори,
По степям ходи, калмыка гони!..
— За костоправкой я
послал, —
ты потерпи! — сказал дед, присаживаясь к ней на постель. — Изведут нас с
тобою, мать; раньше сроку изведут!
— Украл, видно, чего-нибудь…
Иди, гуляй, что
тебе!
— Эка беда! Чего испугался — нищими! Ну, и — нищими.
Ты знай сиди себе дома, а по миру-то я
пойду, — небойсь, мне подадут, сыты будем!
Ты — брось-ка всё!
—
Иди ко мне! Ну, как
ты живешь — плохо, а?
— Что
ты? Я те позову!
Слава богу, что не слышала, не видела она, а
ты — на-ко!
Пошел ин прочь!
— Варька, дура, — что
ты?
Пошла, бесстыдница!
—
Ты —
иди, а я не
пойду! Я лучше гулять буду.
—
Ты бы за Лексеем
шел, он помнит!
Иду я домой во слезах — вдруг встречу мне этот человек, да и говорит, подлец: «Я, говорит, добрый, судьбе мешать не стану, только
ты, Акулина Ивановна, дай мне за это полсотни рублей!» А у меня денег нет, я их не любила, не копила, вот я, сдуру, и скажи ему: «Нет у меня денег и не дам!» — «
Ты, говорит, обещай!» — «Как это — обещать, а где я их после-то возьму?» — «Ну, говорит, али трудно у богатого мужа украсть?» Мне бы, дурехе, поговорить с ним, задержать его, а я плюнула в рожу-то ему да и
пошла себе!
Так оно и
шло долгое время, уж и
ты готов был родиться, а дедушко всё молчит, — упрям, домовой!
«Как
ты, говорит, могла обольститься человеком, неведомо откуда, неизвестно каким?» Я себе молчу, а как устал он, говорю: «
Пошел бы
ты, поглядел, как они живут, хорошо ведь живут».
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и родился
ты, как раз в полдень — отец обедать
идет, а
ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня на плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший
ты, Максим!»
И отдалось всё это ему чуть не гибелью: дядя-то Михайло весь в дедушку — обидчивый, злопамятный, и задумал он извести отца твоего. Вот,
шли они в начале зимы из гостей, четверо: Максим, дядья да дьячок один — его расстригли после, он извозчика до смерти забил.
Шли с Ямской улицы и заманили Максима-то на Дюков пруд, будто покататься по льду, на ногах, как мальчишки катаются, заманили да и столкнули его в прорубь, — я
тебе рассказывала это…
И пришли ко дьяку в ночу беси:
—
Тебе, дьяк, не угодно здеся?
Так пойдем-ко
ты с нами во ад, —
Хорошо там уголья горят! —
Не поспел умный дьяк надеть шапки,
Подхватили его беси в свои лапки,
Тащат, щекотят, воют,
На плечи сели ему двое,
Сунули его в адское пламя:
— Ладно ли, Евстигнеюшка, с нами? —
Жарится дьяк, озирается,
Руками в бока подпирается,
Губы у него спесиво надуты,
— А — угарно, говорит, у вас в аду-то!
— Да, да, — сказала она тихонько, — не нужно озорничать! Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем в Москву, а потом воротимся, и
ты будешь жить со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный,
тебе будет хорошо с ним.
Ты будешь учиться в гимназии, потом станешь студентом, — вот таким же, как он теперь, а потом доктором. Чем хочешь, — ученый может быть чем хочет. Ну,
иди, гуляй…
— Ловко придумал! — сказал однажды дедушка, разглядывая мою работу. — Только бурьян
тебя забьет, корни-то
ты оставил! Дай-ко я перекопаю землю заступом, —
иди, принеси!
—
Пойдем чай пить, — сказал дед, взяв меня за плечо. — Видно, — судьба
тебе со мной жить: так и станешь
ты об меня чиркать, как спичка о кирпич!
— Теперь
ты от матери отрезан ломоть,
пойдут у нее другие дети, будут они ей ближе
тебя. Бабушка вот пить начала.
— Это она второй раз запивает, — когда Михайле выпало в солдаты
идти — она тоже запила. И уговорила меня, дура старая, купить ему рекрутскую квитанцию. Может, он в солдатах-то другим стал бы… Эх вы-и… А я скоро помру. Значит — останешься
ты один, сам про себя — весь тут, своей жизни добытчик — понял? Ну, вот. Учись быть самому себе работником, а другим — не поддавайся! Живи тихонько, спокойненько, а — упрямо! Слушай всех, а делай как
тебе лучше…
— Куда
ты? Куда?
Иди ко мне!..
— Но ведь я знаю —
ты к ней
идешь!
— Гляди,
ты гляди, чего он делает! — Но видя, что всё это не веселит меня, он сказал серьезно: — Ну — буде, очнись-ка! Все умрем, даже птица умирает. Вот что: я те материну могилу дерном обложу — хошь? Вот сейчас
пойдем в поле, —
ты, Вяхирь, я; Санька мой с нами; нарежем дерна и так устроим могилу — лучше нельзя!
— Ну, Лексей,
ты — не медаль, на шее у меня — не место
тебе, а иди-ка
ты в люди…