Неточные совпадения
Это меня смущало: трудно было признать, что в
доме всё хорошо; мне казалось, в нем живется хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату
дяди Михаила, я видел, как тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно...
Я вскочил на печь, забился в угол, а в
доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и
дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
К весне
дядья разделились; Яков остался в городе, Михаил уехал за реку, а дед купил себе большой интересный
дом на Полевой улице, с кабаком в нижнем каменном этаже, с маленькой уютной комнаткой на чердаке и садом, который опускался в овраг, густо ощетинившийся голыми прутьями ивняка.
Вот он,
дядя Михаил; он выглядывает из переулка, из-за угла серого
дома; нахлобучил картуз на уши, и они оттопырились, торчат.
Полежав немного,
дядя приподнимается, весь оборванный, лохматый, берет булыжник и мечет его в ворота; раздается гулкий удар, точно по дну бочки. Из кабака лезут темные люди, орут, храпят, размахивают руками; из окон
домов высовываются человечьи головы, — улица оживает, смеется, кричит. Всё это тоже как сказка, любопытная, но неприятная, пугающая.
Обыкновенно
дядя Михайло являлся вечером и всю ночь держал
дом в осаде, жителей его в трепете; иногда с ним приходило двое-трое помощников, отбойных кунавинских мещан; они забирались из оврага в сад и хлопотали там во всю ширь пьяной фантазии, выдергивая кусты малины и смородины; однажды они разнесли баню, переломав в ней всё, что можно было сломать: полок, скамьи, котлы для воды, а печь разметали, выломали несколько половиц, сорвали дверь, раму.
В другой раз
дядя, вооруженный толстым колом, ломился со двора в сени
дома, стоя на ступенях черного крыльца и разбивая дверь, а за дверью его ждали дедушка, с палкой в руках, двое постояльцев, с каким-то дрекольем, и жена кабатчика, высокая женщина, со скалкой; сзади их топталась бабушка, умоляя...
Нет,
дома было лучше, чем на улице. Особенно хороши были часы после обеда, когда дед уезжал в мастерскую
дяди Якова, а бабушка, сидя у окна, рассказывала мне интересные сказки, истории, говорила про отца моего.
Никто в
доме не любил Хорошее Дело; все говорили о нем посмеиваясь; веселая жена военного звала его «меловой нос»,
дядя Петр — аптекарем и колдуном, дед — чернокнижником, фармазоном.
И вот, каждый раз, когда на улице бухали выстрелы,
дядя Петр — если был
дома — поспешно натягивал на сивую голову праздничный выгоревший картуз с большим козырьком и торопливо бежал за ворота.
Полковник крякнул на весь
дом, повернулся, как деревянный столб, и ушел, а меня, через некоторое время, выбросило на двор, в телегу
дяди Петра.
Перестали занимать меня и речи деда, всё более сухие, ворчливые, охающие. Он начал часто ссориться с бабушкой, выгонял ее из
дома, она уходила то к
дяде Якову, то — к Михаилу. Иногда она не возвращалась домой по нескольку дней, дед сам стряпал, обжигал себе руки, выл, ругался, колотил посуду и заметно становился жаден.
Неточные совпадения
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет
дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с
дядей. У меня ведь теперь
дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
А, знаю, помню, слышал, // Как мне не знать? примерный случай вышел; // Его в безумные упрятал дядя-плут… // Схватили, в желтый
дом, и на́ цепь посадили.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил в
дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Прейс молчал, бесшумно барабаня пальцами по столу. Он был вообще малоречив
дома, высказывался неопределенно и не напоминал того умелого и уверенного оратора, каким Самгин привык видеть его у
дяди Хрисанфа и в университете, спорящим с Маракуевым.
Дома, устало раздеваясь и с досадой думая, что сейчас надо будет рассказывать Варваре о манифестации, Самгин услышал в столовой звон чайных ложек, глуховатое воркованье Кумова и затем иронический вопрос
дяди Миши: